С сегодняшнего дня началось мое очередное дежурство по дому. Прежде всего, воспользовавшись хорошей погодой, заготовляю на всю неделю дров, угля и льда. Дрова, в целях экономии, употребляются только для растопки короткими поленцами, для чего их нужно предварительно напилить, исколоть и сложить в сени. Затем накапывается в ящик, тоже на неделю, уголь. Последний лежит в куче: у наружной стены оклада, глубоко занесен снегом, и добывать его оттуда ежедневно было бы делом нелегким. Остается еще третья забота: запасти для воды льда. Торосы находятся от дома метрах ста, все они прошлогоднего происхождения, почему соль из них уже успела за теплое время вытечь. Для питья этот материал вполне пригоден. Наколов нужное количество пешней, на легкой карточке вручную перетаскиваю глыбы и складываю у сеней на специально сделанный настил. Теперь можно взирать на будущее спокойно. Без этого, если ударит пурга, придется чуть не ползком добывать нужное и затрачивать на это массу энергии с риском поморозить лицо и руки. Да, еще не нужно забывать запасти в бидоны керосин. Откапывать и накачивать его из бочки в пургу тоже занятие не из приятных.

Первый день вообще работы по дежурству много. Нужно еще выпечь на неделю хлеб. Наша маленькая духовка вмешает всего четыре формы, поэтому печь приходится в два приема. Обычно в первый день выпекается черный хлеб, на другой белый.

Ранее хлебопечение мне казалось весьма сложной и тонкой операцией, постичь которую дело не легкое. За свои многолетние работы на севере мне приходилось делать многое: быть и слесарем и портным, и сапожником и кузнецом, но хлебопеком еще не доводилось. Оказалось, что и это довольно просто. Перед отъездом еще в Ленинграде я подверг подробному интервью на эту тему свою жену. Все сообщенное записал и теперь на основе имеющихся инструкций, которые еще упростил, действую безошибочно и быстро. Вечером накануне в обыкновенном ведре разводится на теплой воде мучная болтушка опара, консистенции густой сметаны. Сюда же добавляются ложки две соли. В качестве бродильного начала служит оставшаяся на дне от прошлого раза старая закваска. Дрожжевые грибки в ней живы, так как посуда на мороз не выносится. Затем ведро ставится на стол около теплой плиты на ночь, чтобы болтушка забродила. Весь секрет успеха зависит именно от того, чтобы она была помещена в условия температуры, наиболее благоприятной брожению: не очень близко от плиты, но и не очень далеко. Иначе опара или вспенится от брожения, очень сильно перекиснет и частью из ведра уйдет, или, наоборот, не поднимется — и хлеб выйдет пресным.

Утром, пока растапливается плита, тесто выкладывается на фанерный лист, где уже насыпана мука, перемешивается с нею вручную, выкатывается и раскладывается по формам, предварительно смазанным маслом, чтобы хлеб не пригорел и не пристал к стенкам. Затем формы ставятся часа на два к плите, чтобы тесто поднялось вновь. После этого хлеб ставится в духовку, где и печется «до готовности», как говорится в кулинарных книгах всякого рода. Выпечка белого хлеба на другой день ничем нe отличается от черного. Только за брожением опары нужно следить более внимательно, иначе хлеб выйдет кислым.

К утреннему чаю подаются хлеб, масло, сыр — правда, сейчас перемерзший — и огромная сковорода яичницы. Яиц у нас много, несколько тысяч, и истребляются они всеми весьма охотно.

Обед весьма прост. В кастрюле варится суп из мяса, кусок которого отрубается от расходной туши, лежащей в сенях. Суп заправляется или сушеной зеленью, или рисом, или лапше й, что вздумается дежурному. К концу зимы и на следующий год, когда быки кончились, супы ликвидировали и перешли исключительно на медвежье мясо. Его жарим куском, в форме отбивных и рубленых котлет и кусочками, как «беф Строганов». У каждого дежурного было свое, так сказать, коронное блюдо. Я, например, предпочитал готовить медвежий ростбиф куском, Ушаков преимущественно медвежьи отбивные, а Журавлев гигантские рубленые котлеты, разве только чуть поменьше медвежьей ступни. К мясу подавался отварной рис или макароны. На второе готовился компот из сушеных фруктов, которых у нас было достаточно. Обычно для упрощения он варился в полведерной кастрюле, сразу на несколько дней. После обеда подавался чай. Вечером к ужину шло то, что оставалось от обеда, и снова чай.

Всевозможные сладости, как-то: мед, конфекты, печенье, которых у нас на складе было достаточно, совершенно не пользовались популярностью и почти целиком остались следующей смене. Лишь я один увлекался иногда сухими финиками и успел съесть их за все время целый ящик. Остались нетронутыми также и разные вкусовые специи: пикули, маринованная вишня, уксус, горчица, хрен сухой и в кореньях и т. д. Всевозможные консервы, которых тоже было очень много, не трогал никто._в Даже лимоны, которых имелось больше сотни, в значительной степени оказались не использованы. Лишь изредка кто-либо в свое дежурство вспоминал о них, для «вкуса» крошил в компот, и только.

Зато любимым блюдом было мороженное медвежье мясо, Ш которого в сыром виде за ужином иногда съедали более — килограмма.

Таким образом, на примере нашей зимовки, где за два года никто не болел, еще раз подтвердилось старое полярное правило, что достаточное количество свежего мяса, как в жареном, вареном виде, так и особенно сырое, служит полной гарантией от авитаминозных болезней и в частности от цынги. Во время зимовки антарктической экспедиции Шеклтона на судне «Discovery» 1902–1904 годов в первый год участники питались преимущественно консервами и получали лимонный сок. Все же к весне были случаи заболевания цынгой. Во второй год питались исключительно свежим мясом: тюленями, чайками, пингвинами, — и цынготных случаев не было ни одного, хотя лимонный сок отсутствовал.^[14]

Местное население Таймыра не знает никаких овощей, да и не ест их. «Какой это еда, — это заяц еда», говорили мне мои друзья самоди, когда я их угощал присланной из города капустой, огурцами и картофелем. Между тем цынгою там заболевают лишь приезжие городские русские. Местное население этой болезни не знает и, несомненно, только потому, что много ест сырой рыбы, как мерзлой, — «строганины», так и свежей «сугуданины» и сырого мяса.

Обычно, не считая первого дня, когда дежурный был загружен доотказа, работы имелось не так много, особенно если ее распределить правильно. Утром подмести пол, затопить плиту, подать чай, убрать его, поставить вариться мясо и приправку к нему — вот и все. Лед таял в баке на плите одновременно с варкой пищи. Оставалось лишь своевременно, не давая засохнуть остаткам еды, вымыть посуду после обеда, для чего нужно только запасти заранее кастрюлю горячей воды.

В конце недели необходимо было еще выстирать свое белье, вымыть пол и вымыться самому. За отсутствием бани — это был большой недостаток — стирать и мыть приходилось на кухне, почему каждый это проделывал в свое дежурство. Стирка белья являлась, повидимому, наиболее тяжелой хозяйственной обязанностью для всех, тем более что работа требовала довольно много воды. А вода у нас была дефицитным товаром. Я обычно кипятил белье с мылом в специальном баке, предварительно замочив его на сутки в холодной воде. Далее следовала стирка в корыте и полосканье. Сушка происходила или на чердаке, или у плиты в течение ночи. Глаженье считалось излишней роскошью, да и утюга не имелось.

Пол был покрыт линолеумом, поэтому мытье его не составляло труда и производилось горячей водой с мылом, так как за неделю из мясного амбара и сеней натаскивалось довольно порядочно грязи и сала. Обеденный стол покрывался клеенкой, его мыли ежедневно, как и кухонный.

Мытье людей происходило на кухне у плиты, для чего заранее согревался бак горячей воды, которая затем наливалась в рукомойник. Чтобы не плескать на пол, моющийся становился ногами в корыто для стирки белья. В общем мы приспособились к такой импровизированной бане довольно удовлетворительно. Лишь Журавлев иногда с сокрушением вспоминал о полке и венике.