Раздвигая веслами камыши, он подвел лодку к берегу.

Встретил его Микешин, стоявший здесь на вахте. Они поздоровались, пытаясь разглядеть друг друга в темноте. В дороге мысли Семенцова были заняты комиссаром. У него возникла слабая надежда, что, может быть, он у моряков, если до сих пор не вернулся в отряд. Об этом Семенцов сразу и спросил Микешина. Увы, его вопрос только удивил Микешина.

— А ребята где? — в свою очередь, спросил обеспокоенный Микешин.

— Здесь, целехоньки! — Семенцов указал на лодку, откуда доносилось сонное дыхание.

Еще в пути он приказал мальчикам улечься на дне лодки, видя, что они дружно клюют носами. После всех передряг они спали так крепко, что не слышали ни окриков Микешина, ни того, как причалила лодка. С трудом удалось их разбудить. Слава сразу повалился, едва ступил на берег, а Костя пробормотал спросонья что-то вроде: «Бей… на абордаж», — и тоже уснул, уткнувшись Славе в плечо.

— Набедовали… — сказал Микешин.

— Не говори! И как они, бесенята, добрались? Ведь у нас там чертова мышеловка!

Они разговаривали, осторожно и жадно попыхивая цигарками, пряча огонь в рукав. Семенцов больше не упоминал о комиссаре, а расспрашивал о делах на хуторе, о том, как поймали Полищука и что он показал на допросе. Микешин отвечал. Потом Семенцов рассказал о последней операции партизан, взорвавших железнодорожный мост. Так шло время, пока не наступило утро.

Проснулись Костя и Слава. Вид у них был сконфуженный. Впрочем, скоро они приободрились. Да и как иначе? Этот день был днем их торжества. Все население хутора вышло их встречать. Моряки хвалили ребят, старый Познахирко одобрительно похлопал по плечу и сказал доктору Шумилину: «Что, сосед, не подкачали?» На что Николай Евгеньевич ничего не ответил и тоже похлопал ребят по плечу. Зозуля подарил им по широкому румынскому тесаку. Костя и Слава тут же нацепили тесаки на пояс, хотя они были длинноваты и били по ногам. Мальчики были горды и счастливы, как могут быть счастливы в их возрасте ребята, успешно выполнившие первое боевое задание.

День начался в радостных сборах в дорогу, но закончился он совсем не радостно. Проходя по хуторскому двору, Семенцов увидел соломенную дырявую шляпу Полищука, валявшуюся на траве. Семенцов поднял ее, осмотрел и пошел с ней в хату.

Там, в одиночестве, он опять внимательно осмотрел шляпу, потом высунулся из окна и поманил пробегавшего по двору Костю. Радостно, возбужденный, с взъерошенным чубом, Костя вошел и остановился, удивленный переменой в лице Семенцова. Оно было необычайно мрачно, мохнатые брови сошлись над переносьем, глаза недобро щурились.

Семенцов показал на шляпу, спросил:

— Чья она?

— Полищука, — ответил Костя, озадаченный вопросом и тоном, каким он был задан.

— Ты почем знаешь?

— Так я же сам видел ее на нем, и Слава видел, и Микешин…

— Много вы знаете! — Семенцов уже не слушал Костю.

— А чья она? — осторожно спросил Костя.

— Ладно, гуляй себе… — Семенцов махнул рукой, а когда Костя вышел, поднес шляпу к свету, снова и снова разглядывая ее со всех сторон. Вдруг он нагнулся, просунул палец под стертую подкладку шляпы. Что он там искал?

Открытие, сделанное Семенцовым, было невеселым. Он утверждал, что шляпа принадлежит ему. Он подобрал ее на пристани среди брошенных во время эвакуации вещей и пользовался первое время, когда ходил в разведку. Потом он нашел старую баранью шапку и решил, что в ней ему сподручней. А шляпа осталась. Когда комиссар отряда Аносов собирался в операцию, он примерил ее и сказал, что она ему в самый раз. Так и ушел в этой шляпе. А теперь она очутилась здесь…

Но каким образом попала шляпа к Полищуку? Может быть, Семенцов ошибся? Мало ли старых соломенных шляп! Это соображение должно было, естественно, возникнуть. Но, во-первых, Семенцов нашел в шляпе седой волос, который не мог принадлежать Полищуку. Во-вторых, и самое важное, за подкладкой шляпы Семенцов обнаружил клочок папиросной бумаги с какими-то буквами.

В то время как он ломал себе голову, пытаясь понять, что означают эти буквы, мимо хаты проходил доктор Шумилин. Семенцов окликнул его, показал ему находку. Прежде Николай Евгеньевич любил и умел быстро разбирать викторины, кроссворды и прочие журнальные головоломки. Но при взгляде на непонятное сочетание букв он заподозрил, что это шифрованное сообщение.

— Пользуются ли у вас шифром? — спросил он Семенцова.

— Командир и комиссар, — тотчас ответил Семенцов. — Комиссар прислал Теляковскому шифрованную записку, когда уходил в город. Это я точно знаю.

Теперь требовалось найти ключ к шифру. Шумилин потратил целых три часа, исписал буквы множество раз в различных сочетаниях между собой, пока, наконец, не расшифровал записку. Вот что она гласила: «Склад тола пристань срочно бороду».

— Одно мне неясно, — сказал Николай Евгеньевич. — Что значит слово «бороду»?

— Это уж у меня спросите, — усмехнулся Семенцов, не покидавший его ни на минуту, и показал на свою бородку. — Комиссар в шутку прозвал меня «бородой». Так и пошло: «борода» и «борода». Стало быть, понадобился я ему.

Лицо Семенцова снова сделалось мрачным. Было ясно, что комиссар попал в беду, раз его шляпа очутилась у Полищука. Вероятно, комиссар решил задержаться в городе ради дела, о котором сообщал в шифровке, и хотел вызвать на помощь его, Семенцова. Передать шифровку Михайлюку он не успел и спрятал ее за подкладку шляпы. А может, заметив грозящую ему опасность, сунул ее туда? Кто знает…

— Но как все-таки попала шляпа к Полищуку? — недоумевал доктор Шумилин. — Вряд ли он знал о спрятанной в ней записке.

Семенцов повертел шляпу в коротких сильных пальцах, недобро прищурил свои ястребиные глаза:

— Видать, этот хлюст… его работа! Ему, черту, для его «рыбальства» шляпа занадобилась…

Шумилин быстро взглянул на Семенцова. Похоже, что он прав. Шляпу Полищук отобрал у Аносова при аресте, к которому сам же, возможно, приложил руку… Да, да, именно так!

Семенцов встал и быстро вышел из хаты. Он уже решил, что нужно делать. Он помнил не только о комиссаре, но и о складе, о котором сообщала шифровка. Таким образом, эта находка повела ко многим серьезным последствиям.

Обер-лейтенант Зумпф, новый комендант города, прибыл сюда, чтобы навести порядок и показать румынам, как должны победители управлять побежденными. Первым делом он выселил своего предшественника, румынского капитана Петреску из лучшего дома в городе (это было здание горсовета) и поселился в нем сам. До сих пор этот «красавчик с дамской талией» (как называл Зумпф Петреску) занимался тем, что пил вино и ухаживал за женщинами. Новый комендант предложил ему подтянуть своих солдат, которые тоже слишком любили вино и не любили караульной службы. Для того и назначили сюда его, Зумпфа, чтобы румыны поняли, кто здесь настоящий хозяин.

После этого новый комендант занялся населением. И население города скоро почувствовало тяжелую руку маленького угреватого гитлеровского офицера. Начал он с того, что произвел обложение жителей в пользу «фатерлянда», затем были взяты на учет сами жители, точнее — молодежь, и объявлен призыв ехать в Германию на работу. По городу были расклеены красочные плакаты, изображавшие добродушного немца и его фрау, которые приветствуют улыбающуюся девицу в чистеньком фартучке и с подойником в руке. Надпись гласила: «Вас ждут друзья, вас ждет интересная жизнь!»

Какая жизнь ждала в гитлеровском «райхе», разъясняли маленькие листовки, наклеенные неведомо кем прямо на физиономию толстой фрау. За это Зумпф дал нагоняй полицаям. Они усердно уничтожали листовки. Но те держались удивительно крепко, так что приходилось отдирать их вместе с головой фрау, что вызывало смех той самой молодежи, о которой хотел позаботиться обер-лейтенант Зумпф. Впрочем, смеялись недолго. Комендант не замедлил употребить более энергичные средства: юношей и девушек начали вызывать на биржу труда, подвергали медосмотру, и первая партия была посажена под конвоем в товарные вагоны и отправлена туда, куда напрасно звали плакаты.