Больше соломы в Сен-Жермене не было.

На эти закупки ушло не больше получаса. Мушкетону дали надлежащие указания и поручили вести эту импровизированную торговлю. Ему было приказано не уступать солому дешевле, чем по луидору за связку. Таким образом, ему вручили соломы на четыреста тридцать луидоров.

Мушкетон только качал головой, ничего не понимая в затее двоих друзей.

Д’Артаньян, взвалив на себя три связки соломы, вернулся в замок, где все, дрожа от холода и клюя носом, с завистью посматривали на короля, королеву и герцога Орлеанского, отдыхавших на своих походных кроватях.

Появление д’Артаньяна вызвало всеобщий смех в большом зале, но д’Артаньян и виду не подал, что заметил насмешки. Он принялся устраивать себе ложе из соломы с такой ловкостью и с таким веселым видом, что глаза разгорелись у всех этих людей, страшно хотевших спать и не знавших, как бы устроиться.

— Солома! — восклицали они. — Солома! Где можно достать соломы?

— Хотите, я покажу? — сказал Портос.

И он проводил желающих к Мушкетону, который щедро раздавал солому по луидору за связку. Нашли, что это немного дорого; но когда очень хочется спать, кто не заплатит двух-трех луидоров за несколько часов крепкого сна?

Д’Артаньян десять раз подряд устраивал и уступал свою постель, а так как предполагалось, что он, как и все другие, заплатил по луидору за связку, то ему менее чем за полчаса перепало десятка три луидоров. К пяти часам утра за связку соломы давали восемьдесят луидоров, но ее уже нельзя было достать.

Д’Артаньян приберег для себя четыре связки. Он запер на ключ комнату, где он их спрятал, положил ключ себе в карман и пошел с Портосом принимать деньги от Мушкетона, который честно, как подобает порядочному приказчику, вручил им четыреста тридцать луидоров, припрятав себе еще сотню.

Мушкетон, не знавший, что творилось в замке, сам дивился, как ему раньше не пришло в голову торговать соломой.

Д’Артаньян положил золото в шляпу и на обратном пути рассчитался с Портосом. На долю каждого пришлось по двести пятнадцать луидоров.

Тут Портос, заметив, что сам остался без соломы, вернулся к Мушкетону; но Мушкетон продал все до последней соломинки и даже самому себе ничего не оставил. Тогда Портос обратился к д’Артаньяну, который благодаря своим четырем связкам заранее предвкушал предстоящее наслаждение и с увлечением готовил себе такую мягкую, пышную и теплую постель, что ей позавидовал бы сам король, если бы он не спал сладко на своей собственной.

Д’Артаньян ни за какие деньги не пожелал разрушить свою постель для Портоса, но за четыре луидора, которые Портос тут же отсчитал ему, согласился разделить с ним свое ложе.

Он положил шпагу у изголовья, пистолеты сбоку, разостлал плащ в ногах, бросил на плащ шляпу и с наслаждением растянулся на хрустевшей соломе. Он начал уже вкушать сладкие сновидения, которые навевали ему нажитые в четверть часа двести девятнадцать луидоров, как вдруг у дверей залы раздался голос, заставивший его вскочить.

— Господин д’Артаньян! — кричали за дверью. — Господин д’Артаньян!

— Здесь, — отвечал Портос, — здесь!

Портос смекнул, что если д’Артаньян уйдет, то постель вся достанется ему одному.

Вошел офицер.

Д’Артаньян приподнялся на локте.

— Вы господин д’Артаньян? — спросил офицер.

— Да, сударь. Что вам угодно?

— Я пришел за вами.

— От кого?

— От его преосвященства.

— Скажите монсеньору, что я лег спать и что дружески советую ему сделать то же.

— Его преосвященство не ложился спать и не ляжет. Он немедленно требует вас к себе.

— Черт бы побрал этого Мазарини! Даже заснуть вовремя не умеет! — пробормотал д’Артаньян. — Что ему от меня нужно? Уж не хочет ли он произвести меня в капитаны? Если в этом дело, я, так и быть, его прощу.

Мушкетер, ворча, встал, взял шпагу, шляпу, пистолеты и плащ и последовал за офицером. Между тем Портос, оставшись единственным обладателем постели, постарался расположиться в ней столь же удобно, как его друг.

— Д’Артаньян, — сказал кардинал, увидя мушкетера, которого он так некстати вызвал, — я не забыл, с каким усердием вы мне служили, и хочу вам доказать это.

«Неплохое начало», — подумал д’Артаньян.

Мазарини смотрел на мушкетера и заметил, как прояснилось его лицо.

— Ах, монсеньор…

— Д’Артаньян, — сказал он, — вы очень хотите быть капитаном?

— Да, монсеньор.

— А ваш друг по-прежнему желает быть бароном?

— В эту минуту, монсеньор, ему снится, что он уже барон.

— В таком случае, — сказал Мазарини, вынимая из портфеля письмо, которое он уже показывал д’Артаньяну, — возьмите эту депешу и отвезите ее в Англию.

Д’Артаньян взглянул на конверт: адреса не было.

— Можно узнать, кому я должен вручить ее?

— Вы узнаете это, приехав в Лондон; только в Лондоне вы вскроете верхний конверт.

— А какие будут мне инструкции?

— Повиноваться во всем тому, кому адресовано это письмо.

Д’Артаньян хотел продолжить расспросы, но Мазарини прибавил:

— Вы поедете прямо в Булонь; там в гостинице «Герб Англии» вы найдете молодого дворянина по имени Мордаунт.

— Хорошо, монсеньор. Что же я должен сделать с этим дворянином?

— Следовать за ним, куда он вас поведет.

Д’Артаньян с недоумением посмотрел на кардинала.

— Теперь вы знаете все, — сказал Мазарини, — поезжайте.

— Поезжайте! Это легко сказать: «поезжайте», — возразил д’Артаньян. — Но чтобы ехать, нужны деньги, а их у меня нет.

— А! — сказал Мазарини, почесав за ухом. — Вы говорите, у вас нет денег?

— Да, монсеньор.

— А тот алмаз, что я дал вам вчера? — сказал он.

— Я хочу сохранить его на память о вашем преосвященстве.

Мазарини вздохнул.

— В Англии жизнь дорога, монсеньор, а в особенности для чрезвычайного посла.

— Гм! — произнес Мазарини. — Это очень воздержанный народ, и после революции там все живут скромно. Но не будем спорить.

Он выдвинул ящик и вынул кошелек.

— Что вы скажете о тысяче экю?

Д’Артаньян презрительно оттопырил нижнюю губу.

— Скажу, монсеньор, что этого мало, ведь я, конечно, поеду не один.

— Я так и думал, — ответил Мазарини. — С вами поедет дю Валлон, этот достойный дворянин. После вас, любезный д’Артаньян, я больше всех во Франции люблю и уважаю его.

— В таком случае, монсеньор, — сказал д’Артаньян, указывая на кошелек, который Мазарини не выпустил еще из рук, — если вы его так любите и уважаете, то… понимаете ли…

— Извольте, на его долю я прибавлю еще двести экю.

«Скряга!» — подумал д’Артаньян.

— Но после нашего возвращения по крайней мере можем мы рассчитывать, Портос на титул, а я на чин? — прибавил он громко.

— Слово Мазарини.

«Я предпочел бы другую клятву», — подумал д’Артаньян, а вслух сказал:

— Могу я засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве?

— Ее величество спит, — поспешно ответил Мазарини, — да и вам надо ехать немедленно. Поезжайте же.

— Еще одно слово, монсеньор. Если там, куда я еду, будут драться, мне драться тоже?

— Вы поступите так, как прикажет вам лицо, к которому я вас посылаю.

— Хорошо, монсеньор, — сказал д’Артаньян, протягивая руку к кошельку, — честь имею кланяться.

Д’Артаньян не торопясь опустил кошелек в свой широкий карман и, обратясь к офицеру, сказал:

— Будьте добры, сударь, разбудить от имени его преосвященства господина дю Валлона и передать ему, что я жду его в конюшне.

Офицер тотчас же побежал с поспешностью, которая выдавала д’Артаньяну его заинтересованность в этом деле.

Портос только что растянулся один на постели и уже, по своей привычке, начал мелодично храпеть, как вдруг почувствовал удар по плечу.

Решив, что это д’Артаньян, он даже не пошевельнулся.

— От кардинала, — сказал офицер.

— А? — сказал Портос, широко раскрыв глаза. — Что вы говорите?

— Я говорю, что его преосвященство посылает вас в Англию и что господин д’Артаньян уже ждет вас в конюшне.