Ася вручила свитер Наташе, вздохнула глубоко и поплелась обратно в класс, даже не вспомнив, что ее черный фартук все еще висит в туалете, перекинутый через стенку кабинки, а папина сумка валяется возле не очень чистого унитаза. А Наташа трепетно прижала свитер к груди, как прижимают маленького теплого котенка, и на своих длинных худющих ногах, на которых вечно морщинились колготки, понеслась на третий этаж, перепрыгивая через ступеньки.

Из учительской, с журналами под мышкой, расходились преподаватели – звонок уже прозвенел. Наташа подождала за дверью, пока все выйдут, и заглянула внутрь.

В кабинете осталась только Августина Алексеевна, пожилая завуч. Она что-то сосредоточенно переписывала из одной папки в другую и Наташу не заметила. У стены было составлено несколько десятков коробок.

Наташа отняла от груди свитер, развернула его на вытянутых руках, чтобы полюбоваться в последний раз, но нажать на Микки Мауса не решилась. Какой же красивый, этот свитер, вздохнула она, нежно щупая синюю ткань, но совсем не теплый, только слово одно, что свитер, скорее кофта или даже рубашка, только без пуговиц. И до девочки той он не доедет, это точно, ведь у Аси ни адреса ее нет, ни имени. И не теплый он для зимы, совсем не теплый.

На кремлевскую елку Ася пошла снежинкой. Узнав об Асином благородном поступке, дедушка пообещал, что сошьет ей маскарадный костюм, и полночи они с мамой пришивали к белому платью блестки, мишуру и сосульки из фольги, а потом мастерили что-то среднее между кокошником и короной. Снежинка действительно получилась такой прекрасной, что Ася почти не грустила об утрате свитера, разве только мишура кусала шею.

Наташа тоже пошла на елку, но, конечно, не кремлевскую, а районную, маме дали билет через поликлинику. Мама оставила Наташу в очереди на вход, а сама убежала на работу – сейчас ходила ангина, и вызовов было очень много.

Холод был страшный, утром по радио передавали, что ожидается мороз до двадцати градусов. Дети в очереди пританцовывали, чтобы согреться, родители роптали, почему нельзя уже запустить всех внутрь. А Наташа была слишком счастлива, чтобы мерзнуть. Она то и дело прижимала к груди руку в красной варежке и слегка надавливала большим пальцем. Там, под коричневой курткой соседкиной внучки, что-то пищало.

По субботам мама с тетей Томой пекли торты, а Грише есть не давали.

Нет, в начале-то они, конечно, дали попробовать – и Грише, и всем. Устроили чаепитие, позвали Асю с родителями, достали из серванта бабушкин парадный гжельский сервиз и выставили все на стол: торты, пироги, эклеры.

Мама отрезала всем по куску от каждого блюда, и это было так вкусно, что Гриша чуть не расплакался. А потом расплакался по-настоящему, когда сказали, что больше не дадут. Все, что осталось, сложили аккуратно в лотки, и дядя Костя повез это богатство в кафе – на дегустацию.

С тех пор почти все, что ни пекла мама, уходило, а вернее увозилось туда, в это кооперативное кафе на Маяковке. Родители копили на машину.

Работали обычно в четыре руки: мама пекла бисквитные коржи, тетя Тома взбивала крем, потом вместе промазывали, начиняли, украшали. Самым мучительным для Гриши было, когда торты стояли на кухне, на подоконниках, на балконе, настаивались, пропитывались, манили, будоражили Гришу запахами, но каждый раз неизменно уплывали прямо из-под носа.

Трудно было найти менее подходящее время для продовольственных закупок: из магазинов исчезло практически все. Мама с тетей Томой постоянно находились в поисках, или правильней было бы сказать охотились – за яйцами, маслом, сметаной, ванилином, орехами и, конечно, сахаром. Бегали по всей Москве, стояли по очередям, обменивались разведданными, что где выбросили, сколько дают в одни руки.

Иногда тетя Тома звонила прямо из очереди, находила где-то рядом телефон-автомат.

– Передай маме, что в гастрономе масло! – кричала она в трубку.

И мама срывалась, бежала, чтобы успеть к тете Томе в очередь.

Один раз не смогли достать лимоны, и пришлось заменить их на грейпфруты. Те дали легкую горчинку, и посетители, говорят, жаловались. Неудачную партию тортов кооператив вернул, и заплатили маме с тетей Томой в тот раз меньше. Зато Гриша съел забракованный товар за милую душу – хоть с горчинкой, хоть без.

Больше всего Грише нравился сметанник – стопка коржей, проложенных лимонным кремом, слой за слоем, а сверху посыпанных шоколадной стружкой, которую тетя Тома терла на терке. Но сметанник ему достался только пару раз, потому что сметана, как выражалась мама, была на вес золота.

Гриша отчетливо представлял себе эту картину: на одной чаше голубых магазинных весов лежит увесистый золотой слиток, кирпич, а на другую продавщица с блондинистой челкой, выбивающейся из-под белого колпака, накладывает из бидона сметану – зачерпывает и плюхает прямо так, на чашу. Сметана, естественно, растекается, льется с весов на прилавок, и все в очереди шипят и ругаются, как бабушка: «Что же это творится, товарищи!»

Бабушке вся эта кондитерская затея была не по душе. Квартира теперь была загромождена пачками с мукой, сахаром и другим провиантом, а также металлическими лотками, в которых торты отвозили на сдачу.

– Ты только подумай, Эммочка, интеллигентные люди, и чем занимаются, – жаловалась бабушка своей двоюродной сестре из Риги. – Давайте уж сразу шашлычную откроем!

На другом конце провода кроткая Эммочка, видимо, пыталась заступиться за племянницу, но бабушка продолжала возмущаться:

– Машина – это, конечно, похвально. Но ты посмотри, что происходит. У населения выпечку принимают по восемь с половиной, а продают по шестнадцать! По-моему, это просто беспредел.

Бабушка, правда, не упомянула, что себестоимость такого торта была два, максимум три рубля, и, если мама с тетей Томой проводили всю субботу на кухне, а если еще и удавалось взять на работе отгул, за неделю они могли испечь тридцать тортов, а это были уже приличные деньги.

Отвозил все торты дядя Костя – у Авербахов была машина. А у Гришиных родителей не было, собственно, поэтому они и затеяли всю эту эпопею.

Придумала все, как водится, тетя Тома. Прошлым летом, в конце августа, они досиживали последние летние дни перед школой на даче у Авербахов, когда из Москвы приехал папа с новостями – от Вячеслава Леонидовича из соседнего подъезда он услышал, что на район спустили несколько сотен «жигулей». Часть уйдет через предприятия, а часть поступит в свободную продажу, говорят, такой рыночный эксперимент. Машины будет распределять райком. Формируется стихийная очередь.

– Тут и обсуждать нечего, надо занимать, – скомандовала тетя Тома.

Мама резала салат из привезенных папой из Москвы овощей.

– Андрюш, помидоры пахнут потрясающе, но какие-то потрепанные.

– Наверное, в электричке помяли, – пожал плечами папа. – Я еле втиснулся, там народу тьма-тьмущая.

– Женя, какие помидоры? – возмутилась тетя Тома. – Ты слышала про машину?

– Ой, я не знаю, Том. На что ее покупать? Мы столько не наодалживаем. Тем более я с работы собралась уходить, сил моих уже нет вычитывать эти письма доярок.

– Да, помидоры и правда хорошенько помяли. – Тетя Тома взяла еще одну доску, нож и пристроилась рядом с мамой. – А представляешь, у вас будет машина? Будете к нам сюда добираться с комфортом, а не в электричке трястись. А деньги заработаем. Надо только придумать как.

Гриша все это время сидел на диване на другом конце веранды и читал оранжевый томик Майн Рида, который ему привез из Москвы папа, потому что все книги, что были на даче, и даже подборку журналов «Приусадебное хозяйство» Асиного дедушки он уже прочитал и маялся от скуки. Не прыгать же в резиночку с Асей.

– Пап, а ты привез что-то сладенькое?