Ему показалось, что всё было потеряно тогда, когда ткань во время ритукала примирения не изменила цвет. В тот момент Карнажу так не хотелось снова проливать кровь и убивать, пусть даже ему самому грозила гибель. Он осознанно искал то, что могло бы вызвать искренний порыв прощения, ведь древний обычай друидов, который позаимствовали у них сильванийцы, не терпел и капли лжи. Прощение должно было стать обоюдным, тогда-то зачарованная ткань должны сменит цвет и украсится рунами на древнем языке. Кровь не могла лгать, как считали жрицы природы. Слова всегда можно окрасить в цвет истины, и любой обман сорвется с губ, особенно под угрозой смерти, но будет звучать искренним желанием. Однако то будет желание жить, а никак не простить.

Сколько раз Феникс держал в руках волшебные вещи: амулеты, жезлы, кольца, ритуальные кинжалы из всех возможных материалов, начиненные заклятиями любого толка и постоянства, но этот шарф был особенно дорог ему и ценен. Не только потому, что являл собой действительно крайне редкую вещь, но и потому, что был создан при его непосредственном участии. Возможно, то же самое испытывали те, кто в былые времена сотворял волшебные предметы, вкладывая в них смысл и вдыхая вторую жизнь. Словно бы некую «музыку» в безголосый материал. В своих пальцах «ловец удачи» сжимал символ собственного наследия, которое осколками покидало его, уходя в тень прошлого.

В тот решающий момент, когда, казалось бы, уже ничто не способно было спасти его и жрицу от незавидной судьбы, полукровка проникся неким уважением к ней. Именно к этой эльфийке, которая всеми силами старалась сохранить то, что осталось от её матери. Не допустить того, чтобы имя Сильвана и тех, кто служил ему, оказалось преданным забвению. Взять хотя бы обряд с белой тканью. Этим она свято чтила память Эи, привнесшей такой ритуал в практику последователей ордена стихии Жизни.

Вдвоем они стояли друг напротив друга, связанные куском белой ткани и смотрели в глаза. Карнаж не хотел никому мстить за смерть отца, потому что понимал всю неизбежность гибели Аира и всех, кто шел с ним. Ведь в мирное время герои становились опасны. Но он не собирался прощать убийства своей матери и старого учителя. Скорее всего это происходило потому, что он был свидетелем и того, и другого. Или же эти двое в его жизни значили гораздо больше, чем остальные, отчего боль за потерю требовала обязательного мщения, чтобы насытиться и успокоиться.

Убив Шрама Феникс действительно угомонился. Ран’дьянская кровь, хоть и давала незаурядное злопамятство, но спасала от неутолимости мести. Главное было в том, чтобы жестоко разделаться с врагом без каких-либо принципов, чести и морали. Уничтожить, раздавить, разорвать, излив весь поток злобы, которая терзала душу.

Феникс сделал над собой усилие, чтобы дейсвтительно понять там, на границе, посреди других дел и забот, к чему весь этот сыр-бор с прощением и обрядами. Ведь для того, чтобы ритуал друидов состоялся, оба участника должны были хорошенько осознавать, зачем сие действо происходило. И, если жрица боролась с собой, пытаясь простить Карнажа, что было в корне не верно, ведь тот являлся всего лишь отпрыском Xenos, то есть на его месте мог оказаться кто угодно, то самому Фениксу было не понятно, что именно должен был прощать лично он? Однако, понемногу до него дошел смысл происходящего. А то, что произошло ранее в храме, стало подспорьем. На полукровку была спущена с цепи бессильная ярость жрицы. Не лучше и не хуже его собственной, чьим объектом стал Шрам. Значит, настолько сильна была её любовь к матери, а это вызвало уважение полукровки, глубокое и чистое. Потому что он слишком мало знал собственного отца, чтобы хоть в малой мере судить о его делах. Карнаж так же сильно любил свою мать и шел по дороге мести за нее, отчего хорошо знал, по какой причине жрица так сильно его ненавидит.

Он смог простить именно эту ненависть. И ткань на руках, под облегченные вздохи окружающих храмовниц, наконец-то изменила цвет. Мгновением позже на ней возникли те самые узоры, что возвещали об окончании ритуала.

«Ловец удачи» не знал, как это удалось жрице, но смутные догадки у него все же имелись. И тем с большей готовностью он мог снять перед эльфкой шляпу, если бы у него всё ещё имелся этот предмет одежды. Зная традиции кровной мести сильванийцев, укрепившиеся с прошлой войны, жрице дорогого стоило побороть себя и действительно признать, что он, Карнаж, был ни при чем. К тому же она проглотила и гордость, перешагнув ту черту, которая разделяла их. Кто был он и кто она? Чистокровная сильванийка и бродяга-полукровка. Значит, она и вправду оказалась искрення, пусть даже эта искренность была потороплена обстоятельствами.

— Все не налюбуешься? — спросила Гюрза, наблюдая, как Карнаж разглядывал кусок ткани, изготовленный из феларской шерсти и вполне годный в качестве шарфа.

— Занятная вещица, не правда ли? — ответил «ловец удачи».

— Ну-ну, — полуэльфка бросила взгляд на дорогу, — слышь, Феникс?

— Что?

— Ты же на половину ран’дьянец, так?

— Да.

— Значит у тебя наверняка такое же острое зрение?

— Наполовину такое же, — усмехнулся полукровка.

— Тогда погляди, не стяги ли это королевской гвардии? Вон там, на тракте у перелеска.

Карнаж посмотрел в указанную сторону.

— Проклятье! — Феникс резко соскочил с перил и метнулся внутрь постоялого двора. Гюрза последовала его примеру и, когда они оба стояли по сторонам двери, прижавшись спиной к стене, спросила:

— Что случилось? Не в ладах с законом?

— Ты, как я посмотрю, тоже, — огрызнулся полукровка, пряча шарф под куртку и осторожно выглядывая из-за косяка.

— Что натворил?

— Оказался не в том месте и не в то время, — вполголоса ответил «ловец удачи».

— А точнее?

— Помог одному некроманту. Если меня узнают гвардейцы, то могут и вздернуть за милосердие там, где, по мнению людей, ему не место.

— А я вот разбойничала по молодости, так что будем болтаться по соседству, — прошипела Гюрза.

— Молоты Швигебурга! Что здесь такое?! — громко поинтересовался Тард, поднимаясь от стола, за которым беседовал с одним из купцов. Гном подошел к полукровкам, встал у дверей и, подбоченившись, поглядывал то на одного, то на другого.

С улицы донесся голос Гортта:

— Эй, Бритва, тут нам черт под бока разъезд королевской гвардии прислал! Какого лешего им здесь надо, как думаешь? Приготовишь бумаги на всякий случай?

— Сам знаю, не учи ученого! — рявкнул в ответ убийца драконов.

Разъезд был близко. Феникс замер, стараясь слиться со стеной и протягивая руку за кинжалом. Полуэльфка схватилась за саблю, когда рев труб возвестил жителям о приближении солдат.

— Небось из-за драчки между капитулами орденов их величество сподобились, — пробубнил себе под нос Тард, потирая левое ухо, ополовиненное когда-то ударом меча. — Вы то что хвосты поджали? А, наемнички хреновы?!

Карнаж и Гюрза молча переглянулись. Бритва многозначительно покосился в сторону двери на кухню:

— Держите, — гном бросил наемнице старый худой кошель, — а теперь, ноги в руки и валите до конюшен. За ними пустырь. Я вас не знаю и вы меня не знаете, понятно? Будет воля Основателя, еще свидимся. Жду в Шаргарде.

Оба прошептали гному слова благодарности и исчезли в дверном проеме, по пути приложив рукояткой сабли замешкавшегося повара. Лан посмотрел им в след и как-то грустно покачал головой. Его спутница положила ему руку на плечо и утешительно потрепала длинные вьющиеся волосы. Бард улыбнулся и продолжил свое дело, но строки не лились уже так плавно, как до этого.

Тард вышел на улицу и столкнулся нос к носу с офицером разъезда. Тот озадаченно наблюдал за магом из шаргардской гильдии. Практикант, судя по синей с золотыми орлами мантии на плечах, чей покрой был позаимствован явно у кардинальских портных, колдовал над медальоном, свесившимся на цепочке из его тонких пальцев. Молодой адепт с гривой светлых волос, схваченных металлическим обручем, пристально вглядывался в мутный свет, источаемый камнем в золотой оправе.