Итак, какие имеем исходники?

Мой пациент, Байсаров Давид Данилович, неместный, столичный. Назовем его Байсаров-один.

А укол я ходила делать к Байсарову Давиду Даниловичу, проживающему по адресу, который Машка мне на клочке бумаги написала. Стало быть он местный. Назовем его Байсаров-два.

На данный момент Байсаров-один лежит в соседней палате, десятый сон видит. Осталось выяснить, кто вот прямо сейчас находится по адресу, где прописан Байсаров-два.

Как выяснить? Очень просто. Пойти и проверить. Постучаться в дверь. Звонок там не работает, меня еще Машка об этом предупреждала.

Если дома кто-то есть, я узнаю, кто он такой. Как бы ни было неловко и стыдно. Но если там никого, значит хозяин лежит в больнице. То есть у нас.

Логично? Вполне. Осталось вспомнить адрес и как только закончится смена, навестить доброго дедушку.

Перерываю сумку, но клочка бумаги с адресом нигде нет. Только не говорите, что я его посеяла, я этого не переживу.

Звоню бабушке, она обычно в такое время уже не спит.

— Слушаю! — бодрый голос в трубке свидетельствует о том, что я права. — Васька, ты?

— Я, бабуль, кто ж еще? Ты глянь у меня на столе бумажка с адресом. Должен сверху лежать.

— Нет тут ничего, — с готовностью отвечает бабуля.

— Точно? Хорошо посмотри.

— Да смотрю, Василиса, смотрю. Говорю, что нет тут никаких бумажек. Наверное, ты выбросила, когда убирала.

Может быть. В любом случае, адрес мне нужен. Придется рыться в журнале, там должны быть все заявки на патронаж.

Светка устраивается на диване досматривать сон, а я отправляюсь на поиски.

Журнал нахожу в кабинете старшей медсестры. И хотя я не делаю ничего предосудительного, не могу отделаться от ощущения, что влезла в форточку, украла адрес и убежала. Через ту же форточку.

Адрес нахожу сравнительно быстро, для верности снимаю его на камеру телефона. Такая записка точно не потеряется.

После пересменки выхожу во двор и сразу сталкиваюсь с Колей.

— Привет, Василиса! Сменилась?

— Да, иду домой. Что-то смена тяжелая выдалась.

— Подвезти?

Понимаю, что он говорит искренне, но все равно внутренне содрогаюсь от охватившего дежавю. В прошлый раз они меня уже подвезли. К чему это привело, вспоминать не очень хочется.

— Спасибо, Коль, я сама. Пройтись хочу. Погода сказка!

Коля озадаченно смотрит в окно, за которым со вчерашнего вечера моросит непрекращающийся дождь. Недоверчиво хмыкает, но я делаю вид, что не понимаю. Поспешно прощаюсь и быстрым шагом иду к выходу.

По дороге успела несколько раз пожалеть, что не воспользовалась его предложением. На такси дорого, а автобусом ехала долго, еще и свою остановку умудрилась проехать.

Наконец я на месте, стою перед домом, сверяю адрес. Дом как будто тот. Память услужливо выдает крашеную скамейку возле подъезда и палисадник с пожухлой травой под окнами.

А вот какая квартира, сто тринадцатая или сто пятнадцатая, непонятно. Хотя что тут непонятного, если адрес писала медработница? Странно, что я название улицы прочитала. А тройку с пятеркой и не врачи иногда пишут так, что не разберешь.

Ладно, постучусь в сто тринадцатую. Если ошиблась, значит моя сто пятнадцатая.

В лифт садиться не рискую, поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь с номером тринадцать, она открывается практически сразу.

Не открывается, приоткрывается. Из образовавшегося темного проема выглядывает недовольное старушечье лицо.

Щурится, окидывает меня оценивающим взглядом с ног до головы.

— Чего надо?

— Здравствуйте. Байсаров Давил Данилович здесь живет?

— Нет тут никаких Байсаровых, — старушенция тянет дверь, чтобы закрыть. Я хватаюсь за ручку.

— Подождите, не закрывайте! А он в сто пятнадцатой квартире живет?

— Ничего не знаю, — бабка истерично взвизгивает. — Нет тут никаких Даниловичей. Пошла вон, проститутка!

Отпускаю ручку, дверь с грохотом захлопывается.

Все ясно. Типичная бабка со скамейки возле подъезда. Для таких все проходящие мимо парни наркоманы, а девушки проститутки.

Но старушенцию, даже такая вредную, я никак не могла бы перепутать с Байсаровым Давидом Даниловичем, поэтому стучусь в дверь под номером сто пятнадцать.

Из-за двери доносится громкий лай, который перекрывается утробным воем. Меня передергивает.

Я его помню? Или это я уже себя накручиваю? Кажется, точно такой вой я слышала той ночью. Но мне с тех пор успело присниться столько всякого бреда, что я теперь путаюсь.

Шаркающие шаги перекрывают остальные звуки. Дверь со скрипом распахивается.

На пороге стоит дед. Настоящий дед, с седой бородой и морщинистыми руками. Густые седые брови сведены на переносице.

— Чего надо?

Прям точно как его бабка-соседка. Они будто брат и сестра, даже внешне немного похожи.

Но... Настоящий дед? Нет, только не это...

— Здравствуйте, — стараюсь, чтобы голос не дрожал, — это вы Байсаров Давид Данилович?

— Ну я, — отвечает дед и прищуривается с подозрительностью в голосе. — А ты кто?

— Я... Я... — теряюсь и беспомощно хлопаю ресницами. А мозг лихорадочно работает.

Значит Байсаров-два существует. Живет по адресу, по которому прописан, и ни о чем не подозревает. Но это не он был той ночью, я уверена. Тот был высокий, мускулистый, с широкими плечами.

У дедушки голос старческий, скрипучий. А у того низкий, хриплый. Будоражащий...

Господи, о чем я думаю? Дед смотрит подозрительно, у него такой вид, будто он прямо сейчас вызовет полицию.

Но я не могу признаться. Я должна все выяснить. И главное, он меня не узнал. Значит в ту ночь в его доме был кто-то другой.

И я выдаю первое, что приходит на ум.

— Вы верите в Бога?

Дед выпрямляется, смотрит испепеляющим взглядом и каркает:

— Иди нахуй!

И с громким стуком закрывает дверь прямо перед моим носом.

Давид

— Сука, — в подушку хриплю и пальцы в кулак сжимаю.

Смех дедка с соседней койки раздражает еще сильнее, чем то, что мне укол делает медсестра, которая иголку походу только с утра увидела. Не успела, блядь, познакомиться! Иначе какого хера так больно?!

— Ты, дочка, укол делай и быстренько уходи, а то этот как щупальцы свои распускать начнет, то с красной рожей из больницы выйдет.

Напоминаю себе, что возраст уважать нужно, но этот сам нарывается. Всю ночь нарывался и сейчас продолжает.

— Дед, не звезди. Смирись, что уже у самого ни хера не выходит, и посчитай мух на подоконнике.

В ответ рявкаю, а медсестра позади меня даже не думает процедуру заканчивать. Я-то думал, что самое ужасное уже произошло. Иглу она мне засадила, но как я ошибся.

— Су-ка, — хриплю снова, когда медсестра начинает лекарство вводить. Она здесь точно для того, чтобы людям помогать или ее для пыток вызывают?

Интересно, могла Василиса ее ко мне прислать? Отомстить за ночные пощупывания?

— Дочка, ты еще ему всади, а то пиздит много. Пиздит, пердит и стонет.

Этот дедок точно своей смертью не помрет.

— Дед, ну опять зависть, из всего этого списка тебе только одна функция все еще доступна.

— Все, ватку приложите и через несколько минут можете переворачиваться.

Медсестра как будто и не слышит нашей с дедом перепалки. Лицо максимально каменное. Похуизм читается даже отсюда, когда я стену рассматриваю больше, чем все остальное.

— А мне когда на процедуры? Долго я с этим нытиком здесь лежать буду? Он уже попиздел, сейчас ныть начнет.

— Вам могу тоже укол для профилактики сделать.

Дедок моментально осаживается. Приходит моя очередь злорадно смеяться. Но надолго меня не хватает, я забываю, что на задницу переворачиваться нельзя, и тут же снова громко матерюсь. Вот когда Василиса укол делала, я практически ничего не почувствовал. Точнее почувствовал, но в других местах.

Нужно говорить, что зад болеть не перестал после ебучего укола? Кое—как прихрамывая, я дошел до кабинета моего врача и отпросился домой. Клятвенно пообещал, что буду приходить на уколы и перевязки. Я бы и так пришел, потому что с Василисой еще не закончил. Точнее только начал.