— Они забрали пистолет, — Банан улыбнулся. — Пакет был бумажный.

Через двенадцать дней я выписался из больницы. Я медленно прошел мимо двери палаты Анджело, но внутрь заходить не стал, хотя и знал, что сознание вернулось к нему еще не полностью и он даже не заметит, что я здесь. Несчастья, которые он причинил мне и Касси, быть может, и миновали, но шрамы на моем теле были еще слишком свежи, чтобы я мог забыть о них.

Да, я его ненавидел. И, возможно, боялся. И уж конечно, мне не хотелось видеть его, ни сейчас, ни впредь.

В следующие три недели я бродил по дому, занимался бумажной работой, с каждым днем чувствовал себя все лучше, так что мне удалось убедить Банана отвезти меня на тренинг — самому мне водить машину пока не доверяли. Касси вернулась на работу. Сломанная рука стала воспоминанием. Кровь с ковра в гостиной почти отмыли, бейсбольную биту убрали в чулан. Короче, жизнь более или менее вернулась в нормальную колею.

Из Калифорнии приехал Люк, посмотрел жеребят, познакомился с Касси, выслушал Сима, Морта и двух беркширских тренеров, навестил Уоррингтона Марша и улетел в Ирландию. Он, а не я приобрел в Боллсбридже Оксидайза и отправил жеребчика Донавану, чем до некоторой степени загладил раны, нанесенные самолюбию ирландца.

Перед тем как вернуться домой, он еще раз ненадолго заехал в Ньюмаркет, пришел ко мне домой, выпить рюмочку виски перед обедом.

— Ваш год почти кончился, — заметил он.

— Да.

— Понравилось?

— Очень.

— Еще хотите?

Я поднял голову. Целую минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.

Ни он, ни я не сказал, что Уоррингтон Марш уже никогда не оправится настолько, чтобы вернуться к прежней работе. Дело было не в этом. Постоянная работа... рабство...

— Еще на год, — сказал Люк. — Не навсегда.

И снова наступило молчание. Наконец я сказал:

— Хорошо. Еще год.

Он кивнул, допил свое виски. Мне показалось, что про себя он улыбается. У меня было предчувствие, что через год он снова явится и предложит то же самое. Еще один год. Каждый год — новый контракт. Дверца клетки будет открыта, но птичка никуда не денется. «Ну что ж, — подумал я, — останусь пока, а там видно будет...»

Когда Касси вернулась домой, она была очень довольна.

— Морт ему сказал, что будет в отчаянии, если ты уйдешь.

— В самом деле?

— Ты ему нравишься.

— А Донавану не нравлюсь, — сказал я.

— Ну, на всех не угодишь! — сказала Касси. Да, это верно. И без того все было прекрасно. Но тут позвонили из полиции и попросили меня встретиться с Анджело.

— Нет, — ответил я.

— Это естественная реакция психики, — спокойно сказал мой собеседник. — Но я все же хотел бы, чтобы вы выслушали.

Он долго уговаривал меня, мягко опровергая все мои возражения, и в конце концов я неохотно согласился.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Значит, в среду после обеда.

— Через два дня?!

— Мы пришлем за вами машину. Вы ведь, наверно, еще не можете ездить сами?

Я не стал возражать. Я мог водить машину на небольшое расстояние, но быстро уставал. Врачи утешали меня, что через месяц я уже буду бегать.

— Заранее спасибо, — сказал мой собеседник.

— Пожалуйста...

Вечером я рассказал об этом Касси и Банану.

— Ужас какой! — сказала Касси. — Это уж слишком!

Мы ужинали втроем в ресторане. Кроме нас, в зале больше никого не было: по понедельникам ресторан не работал — «старая корова» вытребовала себе выходной Банан приготовил ужин сам: рыбное суфле со специями, цукатами и орешками — он решил опробовать его на нас с Касси. Как всегда, вышло нечто невероятное: неведомый язык, новые горизонты вкуса.

— Мог бы сказать, что не приедешь, и все, — сказал Банан, накладывая себе суфле.

— На каком основании?

— Из чистого эгоизма, — сказала Касси. — Самая лучшая причина, чтобы не делать того, чего не хочется.

— Мне даже в голову не пришло...

— Надеюсь, ты настоял на пуленепробиваемом жилете, шестидюймовом защитном стекле и нескольких рядах колючей проволоки? — поинтересовался Банан.

— Они заверили меня, — мягко ответил я, — что вцепиться мне в глотку ему не дадут.

— Как любезно с их стороны! — проворчала Касси. Мы полили суфле изысканным соусом Банана и сказали, что, когда нас выселят из дома, мы поселимся у него в саду.

— И будете играть? — спросил он.

— В смысле?

— Ну, по той системе.

Я равнодушно подумал, что и в самом деле совсем забыл про кассеты, а ведь они у меня. Так что возможность есть...

— Компьютера нету, — сказал я.

— Ничего, на компьютер накопим, — сказала Касси. Мы переглянулись.

Нас всех вполне устраивало наше нынешнее дело и материальное положение тоже. Неужели человек не может не стремиться к большему? Видимо, не может.

— Ты будешь работать на компьютере, — сказал Банан, а я — делать ставки. Время от времени. Когда будет туго с деньгами.

— Пока не подавимся.

— Ты знаешь, — сказала Касси, — я не мечтаю ни о бриллиантах, ни о мехах, ни о яхте. Но... когда у нас в гостиной будет бассейн?

Не знаю, что там наговорил Люк моему брату, вернувшись домой в Калифорнию, но Джонатан позвонил в тот же вечер и сказал, что утром в среду будет в Хитроу.

— А как же твои студенты?

— К черту студентов. У меня ларингит, — сказал он совершенно здоровым голосом. — До встречи.

Он приехал на такси, весь бронзовый от солнца и ужасно встревоженный.

То, что к тому времени я чувствовал себя уже вполне прилично, его не успокоило.

— Живой я, живой! — говорил я. — Не все сразу. Приезжай через месяц.

— Так что, собственно, с тобой случилось?

— Со мной случился Анджело.

— А мне почему не сказал? — осведомился он.

— Ну, если бы меня убили, я бы тебе доложил. Не я, так кто-нибудь другой.

Он уселся в одну из качалок и мрачно уставился на меня.

— Это все из-за меня! — сказал он.

— В самом деле? — насмешливо спросил я.

— Потому ты мне ничего и не сказал.

— Когда-нибудь я тебе все рассказал бы.

— Рассказывай сейчас.

Однако я прежде всего рассказал ему о том, куда я еду после обеда и почему, и Джонатан своим спокойным и решительным тоном объявил, что едет со мной. Я так и подумал. И был рад этому. За следующие несколько часов я рассказал ему почти обо всем, что было между Анджело и мной, так же, как он рассказывал мне тогда, в Корнуолле.

— Извини, — сказал он наконец.

— Не за что.

— Ты воспользуешься этой системой?

Я кивнул.

— И, может быть, скоро.

— Наверно, старая миссис О'Рорке была бы рада. Она гордилась изобретением Лайэма и не хотела, чтобы оно пропало.

Он поразмыслил, потом спросил:

— А какой был пистолет, ты не помнишь?

— По-моему... полицейские говорили... «Вальтер» 0,22.

Он слабо улыбнулся.

— Все повторяется! Оно и к лучшему. Если бы это было что-нибудь калибра 0,38, тебе пришлось бы худо.

— Да, пожалуй, — сухо сказал я.

За нами прислали машину, как и грозились, и отвезли нас в большое здание в Бэкингемшире. Я так и не понял, что это было: нечто среднее между больницей и казенным зданием — длинные широкие коридоры, запертые двери и мертвая тишина.

— Сюда, — сказали нам. — До конца, последняя дверь направо.

Мы не спеша шагали по паркетному полу. Стук наших каблуков только подчеркивал тишину. В дальнем конце было высокое, от пола до потолка, окно, которое почему-то давало очень мало света; и на фоне окна вырисовывались две фигуры: человек в инвалидной коляске и другой, который вез эту коляску.

Эти двое и мы с Джонатаном встретились посреди коридора, и, когда мы подошли ближе, я с неприятным удивлением обнаружил, что человек в коляске — не кто иной, как Гарри Гилберт. Старый, седой, сгорбленный, больной Гарри Гилберт, который тем не менее по-прежнему сознательно отвергал сострадание.

Эдди, который вез коляску, запнулся и остановился. Мы смотрели на Гарри, Гарри смотрел на нас с расстояния в несколько шагов. Он перевел взгляд с меня на Джонатана — поначалу взглянул на него мельком, не поверил своим глазам, потом пригляделся внимательнее и убедился, что это действительно он. Потом перевел взгляд на меня.