— Тебе сколько времени надо для подготовки налёта?

— Какими силами?

— Самое малое — три волны. Две дуплетом, с разрывом по времени минут двадцать. Третья, скажем, через час после второй. Потом можно бомбить в течение дня меньшими силами, в пределах одной-двух эскадрилий.

— А в начале какими силами?

— Первая и вторая волна самолётов по пятьдесят, третья — сотней машин.

— Ого! — Копец смотрит с уважением к моим масштабным запросам.

Выходим со склада в долгий, яркий, жаркий летний вечер. По дороге продолжаем обсуждать.

— Такими силами надо дня два-три готовиться…

— Долго. У тебя самое большее, сутки. Завтра надо. А то ведь разбегуться, как тараканы, лови их потом.

— Тогда по одной эскадрилье в каждой волне…

За этими разговорами садимся в броневик. Обсуждать детали придётся долго, но мы время не тратим. Бомбы завозятся на аэродром, туда же стягиваются «пешки», дело идёт полным ходом. И репетировать, как в прошлый раз не будем. Лётчики опытные, налёт будет в светлое время суток.

— Нет у тебя ощущения, Иван Иваныч, что этот понедельник в нашей жизни случился самый хлопотный? — спрашиваю главкома уже в гудящем самолёте. Копец задумывается и пожимает плечами.

— Знаешь, почему нет у тебя такого чувства? — дождавшись повторения жеста, продолжаю, — потому что наш понедельник начался вчера. И воскресенья у нас теперь долго не будет.

Выходного дня нам долго ждать. Но передышку мы можем получить. После массированного удара по южной группе немецких войск продвижение их ударных авангардов остановилось. И южнее и севернее Бреста. Брест спокойно и без особой суеты эвакуируется. Электростанцию я к Минску поближе к авиазаводу вывожу. Поставим её там. А в Бресте, когда отвоюем его, смонтируем новую. Уезжают гражданские, бросив громоздкое имущество. Разрешено только то, что могут унести в руках.

Задумка моя была настолько подлой, что до сих пор при мысли об этом улыбаюсь. Во-первых, мы начали на рассвете, подражая люфтваффе сутки назад. После этого сходство заканчивается, но не в пользу немцев.

Во-вторых, для затравки накрыли огромную площадь РРАБами, заполненными зажигательными бомбами. Побудка для немцев похлеще советского будильника из моего детства. Тут надо вдуматься, чтобы понять. Лето. Леса. Жара. Дождей нет вторую неделю. И тут на густые заросли высыпаются тысячи зажигательных бомб. Больше десяти тысяч! Потушить их быстро невозможно. Лес горит. Сам видел, как яростно он полыхал, внушительное, подавляющее психику зрелище.

Весь день немцы занимаются собственным спасением и по возможности пожаротушением. И тут на них, суетящихся в огне и дыму, сыпятся, причём одновременно с дюжины самолётов, мелкие бомбы. Зенитки, те, что уцелели, стрелять в дымное небо могут, но только на звук. Ковровая бомбёжка наносит им дополнительный ущерб. Разгромлено в пыль два аэродрома с сотней самолётов. Ещё пара под подозрением, слишком хорошо замаскированы. И в одном месте валил чёрный дым, характерный для горящего топлива. Ударив вслепую, по площадям, зацепили склад ГСМ.

В-третьих, весь день их неторопливо и обстоятельно утюжили уже тяжёлыми бомбами. Железные дороги, мосты, скопления техники, любое подозрительное шевеление. Сопротивления почти не было. Зацепили всего две пешки, и то мессерами, которых сразу отогнали. А пешки ушли на нашу сторону своим ходом.

Этот день прошёл не зря. Давай, вермахт, покажи, на что ты способен в таких условиях, когда тебе не подыгрывает наша дурость космических масштабов. Игры в поддавки, как в моей истории тебе не будет. Разговор сразу пойдёт серьёзный.

23 июня, понедельник, время 19:40

Минский радиоцентр.

— Показывайте, куда говорить, — осматриваю средних размеров комнату, набитую аппаратурой.

Меня усаживают за стол со стационарным микрофоном, рядом садятся двое: шеф радиоцентра и уполномоченный Главлитбела (Главного управление по делам литературы и издательств — главный контролирующий орган, око партии, так сказать). Первым делом я непроизвольно ему нагрубил, каюсь, что-то меня заносит.

— Товарищ Старосельцев, не пошли бы вы в жопу? — учить он меня будет, что говорить, что нет. Цензор сраный. В глазах главреда радиоцентра что-то вспыхнуло и быстренько погасло.

Беру себя в руки. Не стоит плодить даже мелких врагов на пустом месте. Извиняюсь.

— Поймите меня правильно, товарищ Старосельцев. Да, надо сообщить гражданам актуальные новости, мобилизовать их на ударный труд, подбодрить. Это всё понятно. Но я генерал, командующий округом, и у меня могут быть свои стратегические замыслы. Именно в плане обороны. И тут, простите, вы мне не советчик, а посвящать вас в планы мои и моего штаба я не могу. У вас, извините, допуска нет. Вы меня понимаете?

Цензор кивает. Ну, и слава ВКП(б). Приступаем к составлению текста. В какой-то момент цензор напрягается.

— Товарищ Павлов, а разве это не военная тайна?

— Товарищ Старосельцев, во-первых, мне решать, что тайна, что нет. Во-вторых, я вам уже говорил о наличии у меня стратегических замыслов с целью лучшей обороны округа. В-третьих, с чего вы взяли, что это правда?

— А… это правда? — в глазах уполномоченного ока партии смятение и недоумение.

— О потерях немцев — абсолютная правда. О наших тоже правда, но… кое о чём я умалчиваю, вы меня понимаете?

Неуверенно цензор кивает. Признаваться, что ни фига не понимает, не хочет. Никто не любит показывать себя тормозилой. Иду навстречу этому лысенькому человеку с требовательными глазами. Тем более требовательность куда-то испарилась. Вместе с уверенностью.

— Я открываю только то, что мне выгодно открыть немцам. Они ведь меня тоже услышат. Пусть слышат. Пусть проверяют. Пусть убеждаются, что я не солгал, когда сказал, что мы их одолеваем. Это заставит их сомневаться в собственных силах. Теперь понимаете?

Соглашается с явным облегчением.

— У нас есть узкие места, без них никогда не обходится. Но о них я говорить не буду никому, кроме своего начальства.

Подготовительная работа заканчивается, текст составлен, я откашливаюсь и, по видимости, смело, а на самом деле, преодолевая внутренний иррациональный страх перед невидимой многомиллионной аудиторией, слегка наклоняюсь к микрофону.

— Дорогие товарищи! Друзья! Я обращаюсь ко всем вам. Не только к своим бойцам и командирам, но всем советским гражданам, жителям Белоруссии и Смоленщины…

Мой голос зазвучал из всех радиостанций и репродукторов. Мне потом рассказывали, что народ в Минске и других городах бежал к репродукторам бегом. Стучали руками и ногами в квартиры тех, у кого были радиоприёмники и заставляли включать их на полную громкость и выставлять в окно.

Сообщение о том, что немцы потеряли до полутысячи самолётов только в нашем округе, вызвало всенародное ликование. Которое слегка спало на следующих словах.

— Войн без потерь не бывает. Мы тоже потеряли до сотни самолётов. Спешу вас успокоить, товарищи. Самолётов мне не жалко, немцы потеряли больше. Вместе с вами скорблю о геройски погибших в бою лётчиках. Но число их не велико, товарищи. Всего около сорока человек убитыми и тяжело раненными.

— Полевые потери в пехоте, танках и артиллерии сопоставимы. Наши потери до полка пехоты, включая танкистов и артиллеристов, полтора десятка танков, четыре миномётные и артиллерийские батареи. У немцев дюжина танков, более полка пехоты, две артбатареи.

В число своих потерянных артиллерийских батарей я причислил канонерскую лодку «Трудовой».

— Мы нанесли по немцам мощные бомбовые удары, результат которых точно оценить не можем. Знаем, что уничтожено два аэродрома, на которых базировалось до полутора сотен самолётов. Каковы немецкие потери в технике и личном составе оценить трудно, но полагаю, что не меньше полка со всем вооружением и техникой. Итого немцы потеряли не меньше двух полков всего за два дня боёв.

— Дорогие товарищи! Наша армия сильна и мы даём врагу жестокий отпор. Но воевать можно не только оружием, но и ударным трудом. Наши колхозы по мобилизации лишаются большей части автомобилей и тракторов, поэтому вам всем, и колхозникам и горожанам, придётся приложить все силы, чтобы собрать урожай через несколько недель. Мы, армия, постараемся изо всех сил, чтобы обеспечить вашу безопасность.