Мягкие и теплые. Сначала теплые, а потом горячие. Горячие, как моя взыгравшая кровь.

Не знаю, как это получилось. Я не стремился к этому, и она, я уверен, тоже. Это получилось само собой, без каких-либо усилий с нашей стороны. Просто нас захлестнул и закружил какой-то вихрь. Наши губы разомкнулись, но ее руки сжимали мою, шею крепче. Келли еще ближе прильнула ко мне. Я ощутил ее горячее дыхание, потом ее губы нашли мои, и мы снова слились в поцелуе. Она обхватила руками мой затылок и стала конвульсивными движениями, в каком-то пульсирующем ритме и, конечно, совершенно неосознанно притягивать меня к себе.

Не знаю, как это случилось. Но это случилось.

Утром я принимал душ и брился, мурлыча какой-то мотивчик. И действительно, не часто бывают дни, когда я напеваю по утрам. В то утро я успел намурлыкать несколько песен, и все они были на веселый мелодичный ирландский мотив. Тщательно выбритый, свежий после душа, благоухающий лосьоном и разодетый в пух и прах, я заглянул в спальню. Келли все еще спала, густые блестящие волосы пламенели на подушке. В Келли и правда был огонь. А в Шелле Скотте пыл еще теплился.

Пока она спала, я снова вцепился в телефон и переговорил с полицией, братвой, друзьями. Ничего. Рейген не появлялся в штаб-квартире «Братства», дома его тоже не было. Ясно, что Минк с Кэнди дома не ночевали. Фросты исчезли бесследно — и Гедеон, и Алексис.

Я измельчил моллюсков для рыбок и пошел с ними поздороваться. Своему синему бетта я сказал:

— Привет, дьяволенок! Узнаешь меня? Это я вырастил тебя из икринки.

Икра. Это заставило меня вспомнить о завтраке. Я не из тех, кто каждый день завтракает, потому что завтраки обычно кажутся мне мерзкими. А икра — это вообще рыбья еда. В общем, завтрак — это для рыбок. Но я решил, что смогу удивить Келли. И я ее удивил. В это четверговое утро, ровно в девять пятнадцать, она окликнула меня из спальни:

— Шелл? Шелл!

— Да.

— Дымом пахнет. Что-то горит?

— Ну... в некотором смысле да. Но не беспокойся. Я сам с этим справлюсь.

— Так что горит?

— Ну, это тосты и...

— И?

— Ну, картошка, яичница и все такое.

— И все это горит?

— Ага. Не волнуйся. Я справлюсь.

Я услышал какой-то глухой стук и звук защелкивающейся двери. Через минуту Келли с растрепанными волосами и все еще сонными глазами притопала босиком в кухоньку. Она отыскала в шкафу мой старый халат и завернулась в него. Халат выглядел на ней как плащ-палатка и волочился по полу.

Келли сморщила свой щедро усыпанный веснушками носик и зажмурилась от беспорядка, царившего в кухне. Там действительно было все вверх дном, но сколько там было дыма, вы и представить себе не можете.

Когда Келли вошла, я как раз вытирал тостер.

— Что же это такое ты делаешь? — осведомилась она.

— Вытираю тостер.

Она покачала головой:

— Ты хочешь сказать, что ты его мыл?

— Конечно нет. Кто же моет тостеры? Я просто случайно уронил его в полную воды раковину, и предохранитель вылетел.

Келли закрыла глаза, и на ее лице отразилась боль. Тогда она снова пристально посмотрела на меня и спросила:

— Шелл, как это ты умудрился уронить тостер в воду?

— Я сунул второй тост в тостер и забыл о нем. Когда он стал гореть и чадить, я перевернул тостер над раковиной, чтобы вытряхнуть из него тост, и тостер выскользнул у меня из рук. А пока я вставлял новый предохранитель, картошка немного... подгорела. К тому времени яичница уже...

— Ничего страшного. Просто посиди в уголке. А я приготовлю завтрак.

— Я хотел приготовить завтрак, пока ты спишь, — радостно сообщил я ей.

Келли посмотрела на обуглившийся тост, плавающий в воде, на яйца, которые теперь походили на ноздреватую рыбью икру, и слегка подгоревший картофель. Потом широко улыбнулась мне, и ее улыбка становилась все шире.

— Я оценила это, Шелл. И буду очень тебе признательна, если ты посидишь тихонько в уголочке.

Келли не сказала больше ничего, но ее взгляд был весьма красноречив. Она выпроводила меня из кухни, и через пятнадцать минут мы уже завтракали. И какой это был завтрак! Не знаю, где она нашла требовавшиеся для этого продукты, но мы пили апельсиновый сок, ели необычайно вкусный воздушный омлет с сыром и беконом... Да еще печенные в духовке колечки ананаса и тосты с золотистой корочкой, намазанные маслом. Одним словом, амброзия!

Не удивительно, что я никогда не завтракаю. У меня нет привычки завтракать. В середине гастрономического экстаза я сознался:

— Келли, я жил в дурацком раю из подгоревших тостов, каши и яичницы-глазуньи. Я понял это после сегодняшнего завтрака. Мне необходима женщина в доме.

— Конечно необходима, — согласилась она. А потом добавила: — Я хотела сказать... наверное, ты прав.

Неожиданно Келли сильно засмущалась. Наши глаза встретились, и она тотчас же отвела взгляд. Приятный был завтрак, но, когда возбуждение от тушения пожара на кухне несколько поубавилось, Келли стала чуть более сдержанной.

Зазвонил телефон. Это звонил Честер Драм из Вашингтона.

Через три минуты я бросил трубку на рычаг.

Келли наводила порядок в кухне.

— Что случилось, Шелл? — крикнула она.

— Много чего. Это звонил Честер Драм из Вашингтона.

— Какой еще Честер Драм?

— Хотелось бы мне знать! Двадцать четыре часа назад я считал его довольно неплохим частным детективом. А теперь просто не знаю, что и думать. Вчера вечером о нем упомянул Рейген, а только что Драм звонил, чтобы выяснить, известно ли мне, где находится доктор Фрост и кто поручил мне его поиски. И в довершение всего этот тупица имеет наглость угрожать мне вызовом в суд!

Я почувствовал, что начинаю закипать при одной только мысли об этом.

— Как может частный детектив вызвать тебя в суд?

— Утверждает, что ведет расследование по поручению Хартселла. Возможно. Заиметь своего человека в комиссии Хартселла — да об этом Рейгену можно было только мечтать.

«И теперь, — подумал я, — Рейгену будет известно все, включая и имя главного свидетеля Хартселла — доктора Фроста».

В моем воображении складывалась еще более ужасающая картина, когда снова зазвонил телефон. Мне звонил человек по имени Бисти, в прошлом жулик. Вчера утром среди прочих парней я звонил и ему.

— У тебя что-то есть для меня, Бисти? — спросил я.

— Ничего насчет Брауна и того доктора. — У Бисти был высокий хилый голосок. — Но ты спрашивал насчет драчки среди этих дальнобойщиков.

— Да. — Я решил брать быка за рога.

— Не знаю, имеет ли это отношение к делу, но до меня дошел слух, что парочка шишек из «Братства» стараются что-то разузнать о почтальоне, который отколол номер в субботу ночью.

Слово «почтальон» на языке Бисти означает «взломщик сейфов». Именно в субботнюю ночь Браун изъял материалы у Рейгена. И тут неожиданно до меня дошло. Это же ясно как дважды два! Как я мог это упустить из виду?

— Бисти, — спросил я, — они его нашли? Ты знаешь, кто этот взломщик?

— Нет, я только слышал разговоры.

— И где был этот сейф?

— Не знаю.

— Давай поговорим о деньгах, Бисти. Сколько тебе нужно, чтобы все выяснить об этом? У меня уже земля горит под ногами. Мне нужно знать, кто это сделал, и быстро. Назови сумму.

Помолчав несколько секунд, он сказал:

— Пару сотен?

— Договорились. И, Бисти, не занимайся этим в одиночку. Возьми в помощь кого-нибудь из своего окружения. И не важно, от кого будет исходить эта информация, ты все равно получишь свои две сотни. И еще одну тому, кто намекнет об этом. Но мне нужно это очень быстро, понимаешь?

— Ладно. Думаю, я знаю, как надо действовать, Скотт, чтобы вызнать все до конца. Но эти ребятишки, что разыскивают почтальона, мясники. Будет трудновато.

«Мясники» — это наемные убийцы.

— Бисти, мне нужно найти его раньше, чем найдут его они, — сказал я.

— Ага, ясно. Если вы этого не сделаете, от него не много будет пользы.

— Считай, что сотню за это ты уже получил. Теперь давай зарабатывай еще две.