— Разумно, в высшей степени разумно мыслишь, — одобрил дядя Коля. — В занятии любимейшим футболом я совсем забыл о клетчато-полосатом и документах. Идём.
Они тотчас же отправились обратно домой, не подозревая, конечно, какие их там ожидают неожиданности.
Подойдя к двери в свою квартиру, Шурик нажал кнопку звонка, удивленно и недоуменно постоял, потом вспомнил, как будили бабушку Анфису Поликарповну в поезде, ещё несколько раз позвонил и обречённо прошептал:
— Всё ясно. Бабушка спит невообразимо крепко.
— А почему ты ключ не взял? — сердито спросил дядя Коля. — Она же предупреждала нас вчера, что спит долго. Неудобно старого человека беспокоить. Как ты мог забыть ключ?
— Нет, не забыл, — сквозь зубы и тоже сердито ответил Шурик и с отчаянием добавил: — Я просто не знал!
— Чего — не знал?! — изумился и возмутился дядя Коля. — Что двери на ключ закрываются, не знал?!
— Я ни разу в жизни не открывал дверь ключом! Да, да! — растерянно, чуть не плача, воскликнул Шурик. — Мне ни разу в жизни не доверяли ключа! Так и говорили: ему, то есть мне, нельзя доверять ключ! Вот об этом-то я и забыл! Забыл о том, что мне никогда ничего не доверяли!
— Вот это ерундистика самая обыкновенная, — угрюмо заключил дядя Коля. — И мне над собой много работы предстоит, да и тебе не меньше. А с дверью надо что-то предпринимать…
Шурику захотелось немножечко, совсем чуть-чуть-чуть, поплакать от обиды и беспомощности, и, чтобы сдержаться, он забарабанил в дверь правой рукой, а левой беспрестанно нажимал кнопку, приговаривая:
— Проснись, бабушка! Проснись, бабушка! Проснись, бабушка!
И ещё ему было очень стыдно за свою житейскую неприспособленность. Словно почувствовав его состояние, дядя Коля погладил мальчика по взъерошенной голове, сказал:
— Не надо зря шуметь. Сие, видимо, совершенно бесполезно. Завидным сном обладает уважаемая Анфиса Поликарповна. И не будем сетовать на превратности нашей судьбы, а обмозгуем, как нам выкрутиться из этой истории. Перестань, перестань! — попросил он, когда Шурик снова начал стучать и звонить. — Понимаешь, я бы мог… стукнуть, но, по-моему, скорее дверь вылетит, чем проснется уважаемая Анфиса Поликарповна… Итак, решим первый вопрос: можем ли мы сейчас уйти по своим делам?
— Боюсь, что её нельзя оставлять одну, — подумав, ответил Шурик. — Значит, нам нельзя сейчас идти по своим делам. Значит, надо проникать в квартиру.
— А если тебе остаться здесь?
— Нет, нет, одного я вас не пущу! Я хочу действовать вместе с вами! Я вам помогать хочу!
— И мне с тобой надёжнее, — дядя Коля опять погладил Шурика по взъерошенной голове. — В предельно нелепое положение вверг нас рок.
— А если всё-таки нам пойти? — нерешительно спросил Шурик. — Во-первых, мы можем вернуться, когда она ещё будет спать. Во-вторых, ничего особенно страшного не случится, если она проснется без нас и немножко нас обождёт. Ведь самое-то главное сейчас — это идти со Свинкиным в милицию, выяснять судьбу ваших документов! Ведь сегодня может решиться ваша футбольная судьба!
— Сознаю всю ответственность момента, — торжественным тоном согласился дядя Коля. — Жить не могу без футбола! Но… но спокойствие уважаемой Анфисы Поликарповны, — продолжал он уже с явным сожалением, — не имеет к этому никакого отношения. Мы не имеем ни малейшего морального права по своей вине беспокоить старого человека.
Шурик ещё несколько раз машинально позвонил, постучал, потом долго молчал, склонив набок взъерошенную голову, и признался:
— Не понимаю. Почему нельзя ей побеспокоиться немножко по нашей вине? Мы-то по её вине беспокоимся, да ещё как!
— Уважаемая Анфиса Поликарповна старше нас. И почему она обязана хотя бы и немножко беспокоиться по нашей вине?
— Но ведь мы-то ни в чём не виноваты! То есть виноват во всем один я! А решается ваша судьба! А бабушка всё равно спит! — не сдерживая раздражения, говорил Шурик. — Если мы и попадём в квартиру, то всё равно придётся бабушку оставлять, если она привыкла спать до половины одиннадцатого!
— Можно оставить хотя бы записку, что мы ушли, — уныло сказал дядя Коля. — К тому же мне совершенно необходимо побриться. Нельзя же в таком виде…
Пока они стоят и гадают, что им делать в создавшейся обстановке, мы с вами, уважаемые читатели, перенесемся к Егору Весёлых и посмотрим, чем же он занимается, оставшись без своей гордости — огромных чёрных усов.
Уже под утро, когда он спал зыбким, неспокойным сном, ему приснилось, что усы свои он потерял. Егор Весёлых мгновенно проснулся, рывком сел на кровати, схватился руками за… нос!
И — вспомнил всё.
И — состонал так громко и жалобно, словно у него враз заболели все зубы и уши…
И — сверхтоскливо подумал: есть ли смысл просыпаться и жить без огромных чёрных усов?
Он уже решил снова лечь, но услышал за окном умоляющее мяуканье. Егор Весёлых подошёл к открытому окну, выглянул во двор, увидел на заборе своего кота и позвал ласково:
— Жоржик, Жоржик!
А кот вдруг спросил его хриплым и скриплым человеческим голосом:
— В чём дело? Слушаю вас.
Конечно, Егору Весёлых сразу стало ясно, что это ему просто послышалось спросонья, и он ещё более ласково спросил:
— Есть, Жоржик, не хочешь?
— Ещё как! — радостно ответил кот. — Буду вам очень благодарен хотя бы за кусок хлеба.
Егор Весёлых был храбрым человеком и, как вы помните, уважаемые читатели, только что демобилизовался из армии, и сказки о говорящих животных он знал, но тут ему стало очень не по себе. Сказки сказками, а когда тебе кажется, что обыкновенный кот говорит пусть неприятно скриплым и хриплым, но человеческим голосом, тут, по крайней мере, растеряешься… Поэтому Егор Весёлых больно-пребольно ущипнул себя правой рукой за левую, потом ещё больней-пребольней левой рукой за правую, убедился, что не спит, и всё-таки с очень большим опасением спросил:
— Но ведь ты, Жоржик, никогда не ел хлеба? Ты же любитель колбасы!
— Не откажусь, конечно, и от колбасы, — скрипло прохрипел кот и хрипло проскрипел: — А если вы ещё предложите мне стакан горячего чаю…
— Коты чай не пьют! — громко прошептал, весь испуганно сжавшись, Егор Весёлых.
— Какие коты? При чём тут коты? — рассердился кот.
— Жоржик… это ты… так… говоришь?
— Конечно, я. Собственно, а что тут удивительного?
Изо всех сил долго покрутив головой, словно надеясь этим вытрясти из неё наваждение, Егор Весёлых собрал всё свое мужество и крикнул неестественно дружелюбно:
— Иди ко мне, Жоржик, накормлю!
Но кот, почему-то отвернувшись от хозяина, скрипло захрипел:
— Ясу… ясу… ясу…
«Что же это такое со мной происходит?! — в страшном ужасе закрыв глаза, подумал Егор Весёлых. — Неужели из-за потери усов я сошёл с ума?!»
А с забора раздавалось хриплое и скриплое:
— Ясу… ясу… ясу…
«Я сумасшедший, — вдруг как-то спокойно пронеслось в голове Егора Весёлых, и он мысленно скомандовал себе: — С ума не-е-е-е схо-о-о-о-дить! В здравом уме нахо-о-о-о-дись!»
А кот всё громче и громче, натужнее и натужнее скрипло и хрипло тянул:
— Ясу… ясу… ясу…
— Иди, иди, Жоржик! Колбасы дам сто грамм! Чаю дам два стакан!
«И язык меня уже не слушается! — обречённо подумал Егор Весёлых и почувствовал, как от умственного напряжения у него закружилась голова. — Видно, я из-за своего хвастовства и зазнайства здорово заболел. С ума, конечно, я вряд ли сошёл, но что-то в мозгах у меня поломалось».
— Ясу… я-я-а-а… ясу… — у-у-у-довольствием! — скрипло прохрипел кот, спрыгнул с забора и бегом, прыжками направился к дому.
Шатаясь и борясь с головокружением от умственного напряжения, Егор Весёлых добрался до дверей, опираясь рукой о стену, открыл дверь и…
Тут ему снова пришлось призвать на помощь всё свое мужество, всё самообладание, чтобы отнестись к увиденному более или менее спокойно.
Перед ним стояло… В общем-то, это был, конечно, человек, невысокий, очень и очень толстый, но очень уж странный и, откровенно говоря, почти страшный. Одетый в серый, длинный, до полу халат, подпоясанный скрученной простыней с узлом в виде банта на животе, человек этот закатывал и закатывал рукава халата, словно собирался драться на кулачках. Лицо его, покрытое ссадинами и пластырями, лоб, украшенный тремя одинаковыми синяками (бывшими разноцветными шишками), наводили на мысль о тёмной судьбе данного субъекта.
