Им не удалось отнять ее, потому что бомба взорвалась не вовремя, но они не успокоятся и наверняка повторят свою попытку.

Он не получал никакого предупреждения, скорее всего его не будет и в следующий раз. То есть под угрозой оказалась его бесценная свобода. Отныне ему придется быть осторожным во всем — куда пойти, чем, с кем и как заниматься. Уже нельзя будет жить как придется, и все потому, что некая безымянная и безликая группа людей собирается его убить. И они пострашнее тех хулиганов, которые попадались ему в Итоне.

Теперь времена другие, да и он сам уже не тринадцатилетний мальчишка: не так давно он отметил свой тридцать девятый день рождения, и во всех проведенных — и закончившихся его победой — боях он знал, с кем сражается. А сейчас впервые он мучился бессилием, и бороться надо было с легионом невидимок. Мысль о том, что отныне он будет под чьим-то наблюдением, что кто-то будет следить за каждым его шагом, приводила его в ужас. Годы понадобились ему, чтобы избавиться от бдительной заботы матери. Правда, сороковой день рождения тоже хотелось бы отметить…

Перспектива малоприятная. Обложили со всех сторон.

Придется идти на компромисс.

Компромиссов он не любил. Есть в них привкус поражения, а к поражениям он не привык.

В сотый раз он прокручивал в мозгу все случившееся, когда дверь в его палату распахнулась и кто-то воскликнул:

— Ник! Как такое могло случиться? Неужели кто-то хотел тебя взорвать? Por Dios! Hijo mio! Боже мой, сынок! — Увидев сына, бледного, с забинтованной головой и с рукой в шине, Рейна Оулд кинулась к нему, распахнув объятия, но он предостерегающе поднял руку.

— Мама!

И Рейна тут же перестала причитать.

— Не обращай внимания на мой вид, если что меня и мучает, так это не головные боли. Нет, умирать я не собираюсь. Не надо вызывать специалистов со всего мира. И нужно мне только, чтобы все меня оставили в покое.

— Слава Богу, теперь я вижу, что ты — это ты. Но ты мне все-таки расскажи, почему terroristas, эти террористы проклятые за тобой охотятся? Ведь ты же помнишь, это они взорвали моего деверя несколько лет назад.

— Взорвали, но в Испании, и он был членом правительства, мишень слишком заметная. А мы в Англии. У меня семейное дело, банк, и политических амбиций у меня нет.

— И все же это предупреждение. Разве я тебе не говорила, что колумбийцы — народ опасный? Я испанка, испанцы пришли в Южную Америку как колонизаторы. У меня там родственники. Твоя сестра — моя дочь — живет в Мехико. Я тебя предупреждала…

— Да, мама, предупреждала. Много раз, — устало прервал ее сын.

Рейна Мария де лос Анжелес де Мора и Кастеллон Оулд неодобрительно прищелкнула языком и, швырнув свои соболя на стул, наклонилась и обняла сына, обдав его ароматом духов.

Это была миниатюрная женщина ростом не более пяти футов, пухленькая, как откормленный голубь, и одетая в скрывающее фигуру свободное шерстяное платье цвета увядшей розы, идеально подходившее и к ее ухоженному лицу, и к шелковистым волосам, по-прежнему, благодаря искусству парикмахера, иссиня-черным. На ней были жемчуга — и на шее, и в ушах, помада в тон лаку на ногтях и цветам на ее изысканной шляпке.

— Когда они мне позвонили… Por Dios, que susto! Господи, какой ужас! Но Алехандро позаботился о билете, и через час я уже была в пути.

— Тебе не надо было уезжать из Мадрида, — сказал Николас строго. — Я же велел передать тебе, что я вне опасности.

— Вне опасности! Они взорвали твою машину, рассчитывая, что с ней взорвут и тебя, а ты считаешь, что ты вне опасности!

— Но меня ведь в машине не было!

— К счастью, нет! А что ты вообще делал на Честер-сквер? Я считала, что тот эпизод закончился.

— Сибелла Лэнон — солидный клиент нашего банка, — ответил Николас невозмутимо. — Мы ужинали вместе, а потом обсуждали ее финансовые дела.

Его мать улыбнулась и пожала плечами.

— Ну что ж, раз ты так говоришь… — сказала она сдержанно.

Николас Оулд пристально посмотрел на мать.

— Si. Именно так и говорю, — подтвердил он. — И ты так говори, когда тебя будут спрашивать. Понятно?

Ее глаза-вишенки глядели совершенно невинно.

— Естественно, сынок. Мне отлично известно, что Эдвард Лэнон — человек не самый приятный. Даже не знаю, кто хуже, он или terroristas. Но если ты будешь упорствовать и продолжать ухаживать за его хорошенькой женой… — Рейна Оулд покачала своей безукоризненно причесанной головкой. — Скоро ты встретишь какую-нибудь незамужнюю женщину, и тебе захочется чего-то большего, чем просто интрижки. Я — испанка и в таких вещах разбираюсь. Ты пропахал много акров пустошей, Нико. Пора сеять. Неужели тебе наплевать на мои чувства? Ты же знаешь, что я мечтаю перед смертью прижать к груди твоих деток.

— У тебя уже есть двое Елениных, — напомнил ей Николас. — А скоро появится и третий. Семья плодится и без моего участия.

— Елена далеко. А ты — Оулд, ты унаследовал фамилию своего отца, и семье этой двести пятьдесят лет. Что будет с банком, если ты останешься без наследника? Ты же прекрасно знаешь, что банком может управлять только кто-то из семьи. У твоего отца было двое братьев, но судьба распорядилась так, что унаследовал дело ты. Теперь твоя очередь позаботиться о том, чтобы передать все своему сыну. Если бы мой последний ребенок родился… Доктора говорили, что это был мальчик… — Трагический вздох. — Господь не дал.

Николас слышал эту печальную историю бесчисленное количество раз. И тут дверь снова распахнулась и в палату вошел коренастый человек в темном костюме и шоферской фуражке. В руках у него была огромная корзина цветов.

— Добрый день, — сказал он, войдя, и обратился к больному, спросив его, как старого знакомого: — Como estas? Как ты?

— Неплохо, Мариано, спасибо. — Взглянув на цветы, Николас понял, что мать опустошила весь цветочный магазин «Мойзес Стивенс».

Рейна искала что-то в корзинке.

— Где шампанское? — спросила она.

— Здесь. — И Мариано показал ей бутылки, спрятанные под цветами.

— Ради Бога, мама! Шампанского мне никак нельзя! — запротестовал Николас.

— Оно не для тебя, а для врачей и сиделок, которые спасли твою жизнь.

— Я же говорил тебе, что опасности для жизни не было!

— Ах… — мрачно вздохнула мать. — Они всегда так говорят. Мариано, пойди принеси вазы с водой.

— Да, сеньора.

Когда он вышел, Рейна Оулд придвинула стул поближе к кровати и наклонилась к сыну.

— А теперь расскажи мне, что все-таки произошло, — велела она.

— Я лишился новенькой машины, — мрачно ответил ей сын. — А потом мне на голову свалился бронзовый светильник.

— Ну купи еще одну машину! Это не беда! Кажется, у тебя еще три автомобиля. Меня интересуешь ты и еще — твоя несчастная голова. — Она снова сокрушенно прищелкнула языком. — Бедняжка! Сибеллу тоже жалко, но она, кажется, не пострадала?

? Пострадал только дом. Боюсь, там предстоит серьезный ремонт, но я об этом позабочусь.

— Надеюсь, ты понимаешь, что им отлично известно, где ты бываешь. Por Dios, Нико! — Рейна Оулд перекрестилась. — А если бы машина взорвалась вместе с тобой? Madre mia!

— Полиция обязательно сообщит мне, что именно произошло, и мне объяснят, как обезопасить себя. Они хотят, чтобы я дал показания.

— Естественно! Они обязаны выяснить, чьих рук это дело. — Она протянула руку и потрепала сына по голове. — Обещай, что ты будешь осторожен.

— Мама, я не могу и не хочу жить в клетке! И не потерплю, чтобы мне указывали, как вести дела и вообще как жить! Ты прекрасно знаешь, что я на такое не пойду!

— Да… да… конечно, — успокаивала его мать. — Но тебе все-таки нужно поговорить с полицией, и прислушайся, пожалуйста, к их советам. Они в таких делах разбираются.

Николас ничего не сказал, но Рейна, глядя на его застывшее лицо, вздохнула. Упрямый, как все де Мора.

— Тебя здесь долго продержат? — сменила она тему. — Врачи здесь хорошие? Может, стоит позвонить сэру Уильяму Орпингтону? Он специалист по мозговым травмам…