А в головах державы стояла гора.
С запада глянешь — напоминала гора
Крылья расправившего седого орла,
Со стороны же востока похожа была
На престарелого льва, раскрывшего пасть.
И выделялась горы серединная часть,
И называлась белейшей горой Манхан,
И оставалась мечтой двенадцати стран…
Эта держава богоизбранной была,
Мощной, семидесятиханной была,
Сколько могущественных было ханов там,
Столько же было больших океанов там,
Все это были Джангра владения там…
Месяцы начинались весенние там.
И повелел Гюмбе, знаменитый герой,
Карего, точно котел, оседлать коня,
Чтобы поздравить Джангра с
Цаган Сарой.
Ехали вместе с Гюмбе, бронею звеня,
Славных его три тысячи богатырей,
Шумной толпой понеслись, спеша поскорей
Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой,
С выходом из холодов, с весенней порой.
Вдоль океана неслись, и за ними вдали
Пыль поднималась, и в красной высокой пыли
Скрылись просторы желтой прибрежной земли.
Только узнал ясновидец Алтан Цеджи,
Что собираются люди у хана сейчас,
Отдал приказ ясновидец Алтан Цеджи,
Чтоб оседлали его Улмана сейчас,
И поскакал богатырь долиной своей,
Сопровождаемый храброй дружиной своей,
Стражей трехтысячной, что спешила скорей
Джангра-владыку поздравить с Цаган Сарой,
С выходом из холодов, с весенней порой.
Перевалили хребты сандаловых гор,
В красную пыль погрузили степной простор.
Следом за ними выехали до зари
Все остальные желтые богатыри, —
Были дружинам тесны пределы земли.
Через вершину, зовущуюся Толи,
Воины мчались шумной, веселой толпой,
Семьдесят две реки заполняя собой.
И заполняли тюмены Джангровых слуг
Белую гору Йонхор, кривую, как лук.
Спрашивали тогда друг у друга бойцы,
Избранные из каждого круга бойцы:
«Кто же отсутствует в золотой бумбулве?»
И прозвучал вопрос громогласный тотчас:
«Где же ухватистый Хонгор Красный сейчас,
Где же владелец прекрасной башни Бамбар,
Что на прибрежье Сладкого моря видна?»
А в это время владелец башни Бамбар,
Что на прибрежье Сладкого моря видна,
Хонгор, Лев быстроглазый, приказ отдает:
«Тридцать пять барсов —
семья великанов Богдо,
Ханы семидесяти океанов Богдо,
Видимо, съехались у дворцовых ворот,
Сивого Лыску мне оседлай, коневод!»
Выбежал коневод за ограду дворца,
Вмиг оседлал он игренего жеребца,
Не нарушая истинных правил притом,
И скакуна своего направил потом,
Как приказал ему Хонгор, к тучным лугам,
Шелковый приторочив аркан к торокам.
Триста бойцов с коневодом помчалось вперед.
Десять тюменов — самых отборных пород —
Сивых лысок хангайских собрал коневод
У голубых верховьев реки Харгаты, —
Сильных коней удивительной быстроты.
Гору проехал он девичьей белизны,
Мимо обрывов невиданной крутизны,
И показаться могло, что подул ураган, —
Это пригнал он к разливам Кюнкян-Цаган
Десять тюменов хозяйских быстрых коней,
Десять тюменов хангайских быстрых коней.
В мелкий песок превращая глыбы камней,
Мчались ущельями гор табуны коней.
Остановились у холода светлых вод,
И, выделяясь из прочих лихих скакунов,
Лыско прекрасный, уши вонзив в небосвод,
Взор устремляя к верхам далеких хребтов,
Гордо стоял, предвидя событий черед,
К разным уверткам готовясь уже наперед.
Белый, как девушка, молодой коневод
Ехал по склонам, кличем бодрым звеня.
Тысячу раз он ударил по бедрам коня.
Статный подпрыгнул на месте игрений конь,
Сразу помчался в серебряной пене конь
Так, что казалось, расплющил копыта совсем,
Сбруи железо, казалось, разбито совсем!
И коневод, подбоченясь одной рукой,
Длинный аркан отцепив рукою другой,
Разом скрутил его в десять тысяч витков,
И к табунам подъехал близко тогда,
И наскочил на гущу лихих косяков,
Где находился прекрасный Лыско тогда.
Лыско пригожую голову мигом прижал
К тонким, высоким ногам и легко пробежал
Между ногами высокорослых коней,
Перескочил через низкорослых коней
И поскакал поверх невысоких трав.
Так поскакал он, голову так задрав,
Что не задел его белой, как вата, спины
Шелковый толстый аркан огромной длины,
Всадником ловким удерживаемый с трудом
Меж указательным и наладонным перстом.
Лыско под небом скакал, как стрепет, летуч.
Лыско носился пониже трепетных туч,
Камни могучие низвергая с горы,
Но коневоду, на скате Хангая-горы,
Все ж удалось арканом огромной длины
Белой, как вата, коснуться конской спины,
Перехватив ремни прекрасных стремян.
Так молодой коневод натянул аркан,
Что искривилось правое стремя там,
В землю вонзилось левое стремя там!..
Конь коневода стоял в это время там
Грудью вперед, подбородком касаясь тропы
И упираясь копытами в прах земной,
Будто копыта его — стальные столпы!
Длинный аркан, в человечий стан толщиной,
Был коневодом натянут, как тетива,
Сделался тонким, как жила, держался едва,
Так и казалось: он оборвется вот-вот!
Спрыгнул с коня своего молодой коневод.
Длинный аркан наматывая без конца,
Он осторожно добрался до бегунца,
Спину погладил, как вата, белую, он.
Крепко схватил пятернею смелою он
Вздрагивающую, ровную челку коня.
Шелковый повод накинул на холку коня —
Тонкой работы, прекрасного образец.
Бросил уздечки из лхасского серебра
И золотые метнул удила, наконец.
Сивому Лыске по сердцу эта игра!
Он удила золотые поймал на лету
И золотыми клыками сверлил их во рту.
И коневод, закрепив узду ремешком,
Повод на гриву прекрасную положа,
Сивого Лыску повел спокойным шажком,
За цельнослитный чумбур скакуна держа,
К берегу моря, где башня Хонгра стоит.
Лыско подумал: «Иду к великану я,
Дай-ка приму поскорее достойный вид.
Как надлежит, перед Хонгром предстану я!»
Поднял он хвост, как будто красуясь хвостом,
И облегчился от лишнего груза потом,
Красный живот подтянул он гладкий потом,
И жировые разгладил он складки потом.
Самым красивым из множества сивок стал.
С выгнутым жёлобом сходен загривок стал,
Челка, достигшая зорких, прекрасных глаз,
Стала траве-неувяде подобна сейчас.
Всю перенес он к крестцу красоту свою.
Всю перенес он к глазам остроту свою.
К твердым копытам своим — быстроту свою,
К белой груди — все, что было игривого в нем,
К стройным ногам — все, что было ретивого в нем.
С гладкими ребрами бегунец боевой,
С гордо посаженной, маленькой головой,
С парой прекрасных, подобных сверлам, очей,
С парой ножницевидных, высоких ушей,
С мягкой, изнеженной, как у зайца, спиной,
С грудью широкой такой, как простор степной.
С парою, как у тушкана, передних ног,
Напоминающих на скаку два крыла,
С парой чудесных, стремительных задних ног,
Вытянутых, как ученые сокола
Вытянутся, лишь наступит охоты час, —
Лыско подумал, до башни дойдя: «Вот и час
Пробил, когда седлать настала пора!»
Только на Лыску набросили подпотник
Из настоящего лхасского серебра —
Лыско семь тысяч прыжков проделал здесь.
Только набросили желтый, как знамя, потник —
В землю скакун уперся, затрясся весь,
Стал он глазами вращать, дыша тяжело.
И, наковальне подобное, быстро легло
На спину сивого Лыски большое седло.
Только ремень от седла протянулся под хвост —
Бешеный Лыско подпрыгнул до самых звезд!
Но коневод собрал свою силу в руках
И катаур натянул о восьми язычках, —
И, точно плетка, скрутился весь катаур,
Складками жира покрылся весь катаур.
И заскакал на месте красивый скакун,
Блещущий сбруей хангайский сивый скакун, —
Крепко держал его за чумбур коневод!
И, наконец, настал облаченья черед
И для хозяина алого, как заря.
Было таким облаченье богатыря:
Цвета травы-неувяды рубаха была;
Дивный бешмет из кожи кулана был;
Цвета железа, каленого добела,
Плотный терлек на плечах великана был.
Все это стягивал тонкий пояс резной,
В семьдесят лошадей пятилетних ценой…
Хонгор обулся в пару прекрасных сапог,
В пару сафьянных, кровяно-красных сапог
На стадвухслойчатых дорогих каблуках.
И, поворачиваясь на таких каблуках,
На голову надел он серебряный шлем —
Крепость его наковальне подобна была.
Богатыря обряжала, следя за всем,
Дочь Айилгата, ханша Зандан Зула, —
Около Хонгра кружилась, множество раз
Все примеряя на свой взыскательный глаз.
Ханша ему на бедро нацепила платок,
Благотворящей исполненный силы платок,
Каждый узор на шелковом этом платке
Стоил по меньшей мере двенадцать шатров.
Хонгор нагайку зажал в железной руке.
Внешний вид богатырской нагайки таков:
Было не стыдно держать исполину ее!
Мощные шкуры пятидесяти быков
Вложены были в сердцевину ее.
Мощные шкуры семидесяти быков
Теплою шубою покрывали ее.
Тысяча угловатых на ней ремешков.
Поочередно в тисках сжимали ее.
Избранные силачи нетленной страны,
Долго держали нагайку в слюне змеи.
Были искусно тесемки переплетены,
Словно узоры на скользкой спине змеи.
Снизу была снабжена ладонью стальной
В два толщиной и в четыре пальца длиной.
Всех ее пуговок сразу не сосчитать.
И сиротой выраставший — не в частом бору,
Семьдесят лун высыхавший на жарком ветру
Крепкий сандал пошел на ее рукоять.
Да, украшеньем нагайки была рукоять,
Но и нагайке дано рукоять украшать!
Хонгор помчался в красе багряной своей,
Сопровождаемый храброй охраной своей —
Было три тысячи в ней лихих силачей.
Над головами верных своих силачей
Хонгор на целое возвышался плечо,
А быстроногий скакун, дыша горячо,
Зная, что вырвется из рядовых коней,
Мчался, в пыли за собой оставляя путь
И выдаваясь на целую львиную грудь.
Так, дождевую напоминая грозу,
Ехали всадники вниз по теченью Зу.
И когда по раскрашенному тебеньку
Хонгор Багряный ударил на всем скаку
И отпустил поводья коня, наконец, —
Легкою тучкой от грузной грозы дождевой —
От рядовых коней отлетел бегунец
И поскакал между небом и мягкой травой.
Тьмою темневший у башни владыки Богдо
Необозримый народ великий Богдо,
Толпы самых прославленных барсов земли
Тихо беседу между собою вели:
«Там, где белеет Сладкое море вдали,
Тонет дорога в прозрачно-красной пыли.
Поднята пыль, очевидно, сивым конем.
Хонгор, сын Шикширги, несется на нем».
Все исполины Джангра на этом сошлись.
Вниз не успели взглянуть, не взглянули ввысь, —
Лев, оторвавшись от храброй дружины своей,
С громом пронесся придворных селений южней,
Северней Джангровой бумбулвы золотой,
Солнечным светом со всех сторон залитой.
Освободив от сафьянных сапог стремена,
С неутомимого сивого скакуна
Хонгор под знаменем желто-пестрым сошел…
Если на знамя Богдо надевали чехол,
То затмевало целое солнце оно.
Если же знамя реяло, обнажено, —
Семь ослепительных солнц затмевало оно!
Споря, толкаясь, к белым поводьям вдруг
Бросились дети бесчисленных Джангровых слуг
И обернули эти поводья вокруг
Белой седельной луки девяносто раз.
Из-под подушки треногу достали они.
Только стреноживать Лыску стали они,
Лыско брыкнулся четырнадцать тысяч раз
И, не по правилу, справа чумбур растянул.
Сталью тогда коневод ему ноги согнул.
Гривою с солнцем играя, взметая песок,
Сивый скакун потрясти, казалось, готов
Силой булатных копыт — владенья врагов!
