О, если бы ему только удалось добраться до пещеры, то он, по крайней мере, мог бы в ней укрыться от холода и сырости! Пещера эта, наверное, не дальше чем в трех сотнях ярдов от него. А потому он снова побрел по сырой траве, через камни, пока не достиг развалин каменной груды, разбитой молнией на глазах у Джесс.

Еще тридцать шагов — и он был в пещере.

Не помня себя от усталости, он повалился как мертвый на каменное ложе и почти тотчас же уснул глубоким сном.

Дождь утих, и на небе давно уже сиял месяц, а Джесс все еще продолжала свой безумный и дикий бег. Она не чувствовала усталости, единственной ее мыслью было уйти, уйти куда-нибудь подальше, где бы она могла скрыться и где бы никто не мог ее увидеть. Но вот она подошла к спуску в Львиный ров. Девушка узнала эту местность и начата осторожно спускаться вниз. Она направилась к уединенной пещере, где бы могла спокойно отдохнул, или же умереть и где бы никто ее не потревожил.

Перепрыгивая со скалы на скалу, она дважды оступалась. Один раз она даже свалилась в ручей и сильно поранила руку, но тем не менее, казалось, вовсе не замечала боли. Вот она уже и на дне оврага и при бледных лучах месяца пробирается вперед подобно какой-то таинственной тени. Перед ней отверстие пещеры. Но тут силы ей наконец изменили. Сердце ее было разбито, она изнемогла от усталости и чувствовала, что умирает.

— О Милосердный Боже, прости мне! Прости мне! — в отчаянии стонала она, лежа на камнях. — Бесси, я согрешила против тебя, но вместе с тем и искупила свой грех. Я сделала это ради тебя, милая Бесси, а никак не ради себя. Ты выйдешь теперь замуж за Джона и никогда, никогда не узнаешь, что я для тебя сделала. Я скоро умру, я уже чувствую, что умираю. О, если бы мне удалось еще раз перед смертью взглянуть на его дорогое лицо!

Луна осветила скалу, остававшуюся до сих пор в тени. Луч месяца проник сквозь небольшое отверстие в пещеру и остановился на лице Джона, спящего в двух шагах от нее. Молитва была услышана: возле нее покоился ее милый! Сперва она смутилась, а затем с радостью, но в то же время и с некоторым сомнением взглянула на него. Неужели он умер? Она подползла к нему на четвереньках и стала внимательно прислушиваться, желая убедиться, дышит ли он, все еще не веря, чтобы это был именно он, а не пустой бред ее больного воображения. Наконец она расслышала медленное, но ровное дыхание человека, спящего глубоким сном.

Не разбудить ли его? Зачем? Затем, чтобы рассказать ему об убийстве и потом умереть у него на глазах? Ибо она чувствовала, что ей недолго, очень недолго осталось жить. Нет, тысячу раз нет!

Она вынула хранившийся на груди пропуск, на обороте которого пропела свою лебединую песнь, и вложила его в руки Джона. Пусть за нее говорит письмо. Затем она склонилась над ним и с бесконечной нежностью стала глядеть на его милые черты, олицетворяя собой живой образ глубокой и безнадежной любви. И в то же время она чувствовала, что постепенно холодеет.

Луч месяца погас и скрыл от ее затуманенного взгляда лицо Джона. Тогда она прижалась к нему губами и принялась безумно его целовать.

И вот наступил конец. В ее глазах блеснула молния, до слуха как бы донесся рев тысячи морей. Голова Джесс тихо, тихо опустилась на грудь Джона, и ее не стало. Душа ее перешла в иной мир, в тот мир, где царит вечная жизнь и свобода, а быть может, и погрузилась в вечный, непробудный сон.

Бедная Джесс! Вот что готовила ей любовь и вот где обрела она свое брачное ложе!

Она умерла и унесла с собой в могилу великую тайну своей искупительной жертвы, а ночной ветер, бушуя между скал, пропел ей вечную память! Здесь она впервые ощутила в сердце любовь и здесь же навеки смежила очи!

Она могла бы составить себе имя и в то же время остаться доброй и прекрасной женщиной. Она могла бы даже быть счастлива. Но рок сулил ей иное. Женщины, подобные ей, редко бывают счастливы на этом свете. Никогда не следует ставить на карту все свое благополучие!

А теперь ее страдания кончились.

Вспоминайте о ней с чувством снисхождения, и да мир будет ее праху!

Забрезжил рассвет, а Джон с телом любимой женщины на груди спал глубоким сном.

Уже и день наступил, и вся окружающая природа проснулась к обыденной жизни, а Джон все еще находился в забытьи.

Лучи солнца проникли в пещеру и осветили мертвенно-бледное лицо и распущенные волосы несчастной девушки, а также могучую грудь спящего человека. Старый павиан заглянул в пещеру, но не выказал никакого удивления, а лишь одно негодование при виде нарушения его державных прав на жилище. Да, вся природа проснулась и ничуть не казалась озабоченной или смущенной из-за того, что Джесс умерла.

Так уже ведется исстари.

Наконец проснулся и Джон. Он потянулся, зевнул и лишь теперь почувствовал на своей груди тяжесть. Сперва он не мог ничего разобрать, но затем ему вдруг что-то почудилось.

Есть вещи на свете, в которые лучше всего стараться никогда не проникать, и к их числу относится горе мужчины.

Счастлив был Джон, что не потерял рассудка в этот ужасный миг печали. Но он твердо выдержал испытание, которое, однако, оставило неизгладимую печать на всей его последующей жизни.

Прошло два часа, и с горы, шатаясь, начала спускаться по направлению к Муифонтейну какая-то тощая и бледная фигура, державшая что-то на руках. Всюду сновали и суетились люди. Буры сходились кучками и о чем-то оживленно толковали между собой. Заметив Джона, они бросились к нему с целью взглянуть на его ношу. Увидав ее, они молча расступились и дали ему дорогу. С минуту Джон стоял в нерешительности, не зная, куда идти, так как дома больше не существовало, и повернул в сарай, где и положил дорогую ношу на скамейку, на которой накануне восседал Фрэнк Мюллер в качестве неумолимого судьи невиновного человека.

Наконец он нарушил молчание и глухим голосом спросил, где старик. Один из буров указал ему на дверь кладовой.

— Отоприте ее! — воскликнул он таким грозным голосом, что буры беспрекословно повиновались.

— Джон, Джон! — приветствовал его старик. — Слава Богу, что вы вернулись к нам целы и невредимы! — И, дрожа от радости и волнения, он готов был уже броситься ему на шею.

— Тише, — отвечал Джон, — я принес вам покойницу!

И он повел его к скамейке.

Мало-помалу буры разошлись по домам и оставили их совершенно одних. Со смертью Фрэнка Мюллера вопрос о казни старика решился сам собой. Приговора не существовало, да если бы он и нашелся, буры все равно не могли бы привести его в исполнение, ибо он остался неподписанным. Поэтому они ограничились производством краткого расследования по поводу кончины своего начальника, после чего и похоронили его на обведенном оградой кладбище позади дома. Не желая утруждать себя выкапыванием новой могилы, они положили его в ту яму, которую он велел вырыть для старика.

Кто убил Фрэнка Мюллера, было и осталось для всех тайной и до сего дня. Одно было достоверно: что найденный нож принадлежал готтентоту Яньи, и действительно, кто-то видел бегущего из Муифонтейна готтентота. За ним отправили погоню, которая, однако, ни к чему не привела, и Яньи бесследно скрылся. А потому многие придерживаются того мнения, что убийца он. Другие, наоборот, думают, что убийца не кто иной, как одноглазый кафр Хендрик, слуга Мюллера, также таинственно исчезнувший. Ввиду же того, что и до нынешнего дня не удалось поймать ни того, ни другого, загадка так и осталась невыясненной. Впрочем, никто особенно и не старался расследовать эту тайну. Хотя Фрэнк Мюллер и был одним из выдающихся деятелей страны, он не пользовался популярностью, а тем более любовью сограждан, а посему его загадочная кончина и не могла произвести сильного впечатления среди грубого народа, да притом в столь тяжелые времена.