Приостановившись, Лодовико задумчиво посмотрел на Леонардо, после чего объявил свое решение:

– Вы пока работайте, а там посмотрим.

– Почему же вы не сказали, что знакомы с Цецилией? – спросил Лука.

– Это не было знакомством, я просто успокаивал ребенка.

– Согласитесь, что Цецилия прекрасна.

– О, да! – восторженно протянул Леонардо да Винчи.

Через три дня после кражи «Моны Лизы» директор музея распорядился провести тщательнейшую инвентаризацию. На четвертые сутки к главному хранителю музея стали поступать первые данные, и они были весьма неутешительными. Выяснилось, что из залов музея было похищено около трехсот экспонатов – от миниатюрных скульптур, которые можно было просто спрятать в карманах пальто и вынести из музея, до огромных ваз и скульптур, весивших до нескольких сот килограммов. Оставалось только удивляться – каким это образом изваяния удалось протащить через все залы музея и вынести из дворца? И главное, где в это время находилась охрана и смотрители? Еще через два часа принесли данные об инвентаризации запасников. Обнаружилось, что пропажа экспонатов здесь была впечатляющей – только картин насчитывалось несколько десятков!

Хищение национальных богатств приобретало катастрофические размеры.

Фернан Луарет нервно взглянул на часы – к тринадцати часам господин директор пригласил его на совещание, на котором он должен был докладывать о первых результатах инвентаризации. До начала оставалось три минуты, ровно столько займет дорога до дверей кабинета директора.

Сложив результаты инвентаризации в папку, Фернан заторопился по широким коридорам Лувра, гулко отзывавшимся на каждый пройденный шаг. Перед кабинетом директора главный хранитель приостановился, набираясь смелости для трудного разговора, глубоко вздохнул, как если бы намеревался ступить в колодезную воду, и, коротко постучавшись, вошел в кабинет.

Кроме директора в кабинете находился министр культуры Батист Шале, по-хозяйски рассевшийся за рабочим столом Омоля Теофиля и что-то энергично писавший на листке бумаги. Директор, расположившись по правую сторону, напоминал школьника, угодившего под строгую руку классного воспитателя.

– А вот и господин главный хранитель, – подняв голову, задорно произнес Батист Шале. – Я не ошибся в вашей должности?

Проглотив подступивший к горлу комок, Фернан Луарет ответил:

– Именно так, господин министр.

– Ну-ну, разумеется, что так. А теперь предоставьте мне данные о предварительной инвентаризации. И пару чистых листочков.

– Пожалуйста, господин министр, – протянул хранитель папку с отчетом. – Внутри есть чистые листки.

– Хорошо, разберемся, – буркнул Батист Шале.

Открыв папку, министр некоторое время, не обращая внимания на собравшихся, переворачивал листы бумаги, напечатанные на пишущей машинке, тщательно вчитываясь в них. Иногда он возвращался в начало, чтобы дотошнее изучить некоторые абзацы. По его краснощекому лицу, очерченному аккуратной пегой бородкой, невозможно было понять, какие именно чувства его обуревают. Батист Шале относился к той категории людей, что даже увольнения производят с ободряющей улыбкой. Неожиданно оторвавшись от чтения, он что-то быстро написал на листках бумаги.

– И что же это такое получается? – посмотрел он на потеющего директора. – Только по предварительной инвентаризации из залов пропало свыше трехсот экспонатов. Представляю, что будет, когда баланс подобьют окончательно. Я не силен в статистике, господа, но получается, что чуть ли не каждый двадцатый посетитель уходил из музея с экспонатом в кармане! Вот так охраняются национальные сокровища Франции! Что вы скажете на это, господин директор? Вы ведь сами говорили, что целиком ручаетесь за своих сотрудников?

– Кхм… Кхм… – откашлялся директор. – Именно так я и говорил, господин министр. Наша система охраны, как меня уверяли, едва ли не самая совершенная в Европе. Видно где-то она дала сбой…

– Да уж! – энергично воскликнул министр.

– Я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы подобного не повторилось.

Фернан Луарет обратил внимание на то, что ему не было предложено присесть, – весьма скверное начало разговора, – и он продолжал стоять подле порога, поглядывал то на господина министра, а то на господина директора.

Министр неожиданно рассмеялся, отчего его налитые щеки мелко затряслись.

– Право, вы меня изрядно позабавили, господин Теофиль! Неужели вы всерьез думаете, что в Лувре отыщется шедевр, равный «Моне Лизе»? – Директор подавленно молчал. Неожиданно повернувшись к главному хранителю, он вдруг ободряюще спросил: – Господа, как вы думаете, что я сейчас писал на листках бумаги?

– Полагаю, что это были деловые записи об улучшении нашей охранной системы, – предположил Фернан Луарет.

– Вы всегда были проницательны, господин хранитель, но в этот раз она вас подвела. Хотя как сказать… – лукаво улыбнулся министр. – А вы что думаете, господин Теофиль?

– Наверняка это как-то связано с предстоящими перестановками.

– Вот это уже точнее, господин Теофиль. Я написал приказ о вашем увольнении с должности директора Лувра. Кажется, вы археолог?

Омоль Теофиль сдавленно сглотнул:

– Да, господин министр.

– Предлагаю вам заняться вашим прежним делом. Все-таки раскапывать артефакты у вас получается лучше, чем охранять национальные сокровища. Вы тоже уволены, господин главный хранитель, очень надеюсь, что на новом месте вам повезет гораздо больше, чем на нынешнем. Что ж, господа, не смею вас больше задерживать, с этой минуты вы здесь больше не работаете. А у меня еще масса дел. – Неожиданно широко улыбнувшись, он добавил: – Впрочем, основное я уже сделал.

Розыск Луи Дюбретона поначалу представлялся инспектору легкой задачей: как-никак тот появлялся в Лувре на протяжении последних трех недель, но, как выяснилось, не был занесен в книгу учета, куда обычно записывают художников, работающих в Лувре, с обязательным указанием места их проживания. Все не слава богу! Теперь этот месье Дюбретон переходил в разряд призраков, отыскать которых будет непросто.

Негромко постучавшись, в комнату вошла худощавая старуха, в которой инспектор Дриу мгновенно узнал смотрительницу «Квадратного зала».

– Вы что-то хотели мне сообщить? – обратился он к женщине.

– Да, месье.

– Присаживайтесь.

Старуха присела на краешек стула, смиренно сложив ладони на коленях.

– Кажется, я знаю, кто украл «Мону Лизу».

– Вот как… – без интонации произнес Франсуа Дриу. – Я вас слушаю.

Инспектор даже не удивился сообщению: только за последние два дня он успел проверить около трех десятков подобных сигналов. Однако ни один из них не оправдал ожидания. Время было потрачено впустую. Одни, видно в надежде привлечь к себе внимание, заявляли о том, что это именно они похитили картину, однако не могли рассказать, как именно совершили ограбление. Другие звонили из баловства, третьи были просто психически ненормальными людьми.

Но самое скверное, что дело приобретало политический оборот, что сулило дополнительные неприятности. В прессе муссировалась версия о том, что к пропаже «Моны Лизы» причастны германские шпионы, которые якобы по приказу Вильгельма Второго должны были украсть национальную святыню Франции, чтобы тем самым нанести ей очередное оскорбление и показать ее слабость перед милитаристской Германией.

Правительство кайзера мгновенно отозвалось на яростный выпад французов, заявив, что пропажа «Моны Лизы» нужна самому Парижу, который только ищет повод, чтобы спровоцировать очередную войну.

Как бы там ни было, но министр внутренних дел вызвал Марка Лепена и инспектора Франсуа Дриу к себе в кабинет, заявив, что дело о краже «Джоконды» приобретает международный характер и господа полицейские должны быть крайне осмотрительными в своих высказываниях и обязаны проявить расторопность в поисках преступника.