Стью вернулся в середине января. Его хрупкая фигура была просто идеальной мишенью для тедди-боев. Однажды вечером в «Институте Эйнтри»[14] Джордж, который был немногим выше Стью, спасся только благодаря проворству двух вышибал, примчавшихся на помощь. Драка была жаркая. Леннон как самый сильный всегда был готов вступиться, а я, как обычно, был вместе с ним. В силу обстоятельств, мы с ним стали чем-то вроде телохранителей Стью. Благодаря нашему удивительному успеху в Литерленде нам удалось заключить контракт на постоянные выступления в «Лэтом Холле». Там все разыгралось по привычному сценарию: компания хулиганов напала на Стью и задала ему настоящую трепку. В ту же секунду две девушки, наши фанатки, побежали во весь дух, чтобы сообщить нам печальную новость.
Танцевальная площадка «Лэтом Холла» была злачным местом: там царил террор. «Черные рубашки» только и ждали случая прижать Стью за кулисами. Как всегда, Джон и я бросились головой вперед в драку, отбили Стью, но и сами получили порядочное число ударов. Леннон сломал палец, дубася тедди-боя, и вынужден был некоторое время играть на гитаре с наложенной шиной.
В центре города, вдали об безумствующих толп, традиционный джаз заполнял кирпичные туннели «Каверны» и вырывался из дома № 10, разносясь сладкими аккордами по Мэтью Стрит. Но в январе 1961 года дирекция решила пригласить какую-нибудь из групп, плодившихся по всему городу и игравших новую музыку — «Мерси бит», а БИТЛЗ к тому времени уже вполне сформировались. Боб Вулер работал в «Каверне» ди джеем и был инициатором новых дневных представлений в этом сыром подвале, где царила невыносимая жара. Он привлекал туда молодежь, приходившую потанцевать или просто послушать что-нибудь новенькое. Многие из них тут же на месте уплетали сэндвичи.
В то же самое время Мо решила поговорить с владельцем «Каверны» Рэем МакФоллом. Она попыталась убедить его приглашать побольше рок-групп и заявила уверенным тоном, что если он пригласит одну такую группу — БИТЛЗ, — то ему останется только подсчитывать прибыль.
Боб Вулер, на которого произвел впечатление литерлендский вечер, тоже надоедал Рэю МакФоллу рассказами об этих неряхах, одетых в ковбойские сапоги и называемых БИТЛЗ. МакФолл в конце концов капитулировал, и мы водворились в «Каверне», играя на первых порах в дневное время, тогда как по вечерам царил джаз. Это был еще один поворот в нашей карьере. Как и наши юные почитатели, мы между делом поедали бутерброды.
Уже где-то было написано, что большая часть нашего существования протекала под землей: сначала — «Касба», потом — гамбургские «Индра» и «Кайзеркеллер», и вот теперь — клуб «каверна», который точно отвечал своему названию.[15] Только лишь «Топ Тен» Петера Экхорна позволял нам играть над поверхностью земли.
Мэтью Стрит была стиснута высокими мрачными зданиями, служившими когда-то складами овощей и фруктов; это была узенькая улочка, имевшая свой неповторимый характер. Крошечная сцена «Каверны» располагалась в самом конце туннеля, зажатая между двумя сводчатыми входами, ведущими под землю.
Артистическая уборная за кулисами с одинаковым успехом могла бы служить сауной. Еще ужасней была нехватка свежего воздуха. Молодые люди, выстраивавшиеся в очередь, чтобы увидеть БИТЛЗ, набивались битком, так что вынуждены были есть свои сэндвичи в настоящей парилке; мы часто видели, как они падали в обморок, на что никто не обращал внимания. Жара была такая, что уже после десяти минут нашего энергичного выступления волосы у нас на головах слипались, а пот стекал по лицу за воротник. Даже потолок сочился смесью испарений с чешуйками краски — мы называли это «ливерпульской перхотью». Весь клуб, танцевавшая там молодежь и игравшие группы источали запах дезинфекции, которой щедро поливали все вокруг. Этот аромат был настолько стойким, что им несло за километр от любого завсегдатая «Каверны».
За первое выступление в клубе мы получили пять фунтов, которые нам нужно было поделить, однако большая часть этой суммы осела в кассе «Грейпса»,[16] маленького паба на Мэтью Стрит, который стал для обливавшихся потом БИТЛЗ неким оазисом в этой пустыне, воняющей дезинфекцией и овощами с фруктами.
Недели пролетали со скоростью света, вместе с контрактами на маленькие вечеринки и дневные шоу в «Каверне»: наша репутация повышалась. Мы часто говорили о Гамбурге, и у нас возникло что-то вроде ностальгии. Мы хотели вернуться туда. Нам очень недоставало Сент-Паули, не смотря на печальное завершение нашей первой поездки. Мы узнали, что Стью власти тоже недвусмысленно приказали покинуть страну, но без всяких неприятностей, — мы с Полом не могли этим похвастаться! И теперь Стью больше, чем кто-либо другой хотел уехать, чтобы возвратиться в объятия Астрид, в которую он был все так же безумно влюблен. Мы не забыли ни дружбы Петера Экхорна, ни симпатичного «Топ Тена», в наших ушах все еще звучали слова: «Вы всегда будете желанными гостями». Однако, насколько мы знали, пункт обвинения нас с Полом в уголовном преступлении пока был в силе. Мы еще не забыли немецкого фараона, хваставшегося, что ноги нашей не будет больше на его родной земле. Вместе с Полом мы кое-что предприняли для того чтобы наш проступок был предан забвению. Мы написали в гамбургскую иммиграционную службу и повидались с немецким консулом в Ливерпуле, чтобы рассказать ему историю наших несчастий. В Гамбурге Петер Экхорн тоже не дремал: после небольшого расследования он нас успокоил. Единственное, что пострадало во время происшествия в «Бамби Кино», было куском старой обшивки, что мы и подтвердили. Нам стало известно, что Кошмайдер забрал свою жалобу: может, его заела совесть, — неизвестно. Во всяком случае, главный пункт обвинения отпал. Мы не могли не сказать о том, что все дело было в четырех несчастных презервативах, которые мы подожгли. Позднее Пол говорил:
— Даже если бы мы сожгли литры и литры бензина, здание не смогло бы сгореть: оно было каменным.
Самым важным в этой истории оказалось отсутствие официального разрешения на пребывание и работу в Германии. Болтовня Аллана Уильямса позволила нам съездить туда, но благодаря ей же все и закончилось таким образом.
Германский консул выслушал нас очень внимательно. Он расхохотался и сообщил нам приятную новость: мы снова свободные люди и можем спокойно возвращаться в Гамбург, не боясь никаких репрессий.
— Но на этот раз, — сказал он, улыбаясь, — не забудьте ни ваших виз, ни разрешения на работу!
В довершение всего 25 февраля Джордж Харрисон отпраздновал свой восемнадцатый день рождения и, таким образом, мог отныне работать в Сент-Паули, не боясь, что его сцапает полиция.
Мало-помалу я стал чем-то вроде временно исполняющего обязанности менеджера БИТЛЗ: выполнял всю бумажную работу и занимался всякими ежедневными мелочами. Остальные предоставили действовать мне, а Аллан Уильямс с течением времени и вовсе исчез из нашей жизни.
Я позвонил Петеру Экхорну в «Топ Тен», чтобы заручиться его обещанием новой встречи, и, как всегда, он сдержал слово. Он пригласил нас в Гамбург в апреле. Он добавил, что Тони Шеридан все еще выступает в «Топ Тене» и будет указан на афише вместе с нами. БИТЛЗ приняли эту новость с радостью.
Незадолго до нашего второго вторжения в Гамбург, нам пришлось пережить то, что я до сих пор называю «ужасом Олдершота». Для нас Олдершот, в Хэмпшире, с его знаменитыми военными, представлялся очень отдаленным фортом. Мы, если не считать гамбургских поездок, по большей части работали в округе Ливерпуля, которая была нам хорошо знакома и где мы были уверены в том, что соберем толпу и заставим девочек визжать. Олдершот же предоставлял нам новые горизонты, новых знакомых и, как мы надеялись, новых фанов.
Промоутер, предоставивший нам этот последний в марте месяце контракт, звался Сэмом Личем. Для такого случая он приготовил миниавтобус, на котором гигантскими буквами было написано «Знаменитые БИТЛЗ». По дороге мы смеялись и дурачились. Мы страшно веселились и с нетерпением ждали, когда же нас, наконец, встретит толпа исступленной молодежи. Это было наше первое представление в Англии дальше ливерпульского района. Но как только мы приехали на место, улыбки с наших лиц испарились. Зал напоминал заброшенное бомбоубежище. Никаких афиш, превозносивших наши таланты, на дверях не было. Казалось, это не в малейшей степени не беспокоило Сэма.
