К этому вопросу имеет прямое отношение разъяснение Ф. Энгельса: «Формы мышления также отчасти унаследованы путем развития (самоочевидность, например, математических аксиом для европейцев, но, конечно, не для бушменов и австралийских негров)» (1, т. 20, стр. 629). Конечно, и «остаточные», и новые формы рационального отражения действительности и их многообразные комбинации, обладая относительной самостоятельностью и независимостью от чувств и опыта и специфическими закономерностями своего развития, суть верные или неверные «кристаллизации» прошлого или современного опыта. Но в то время как рационалисты, так же как и Локк, не понимавшие исторического характера человеческого познания, относительную самостоятельность рационального знания превращали в абсолютную и не могли найти ничего лучшего, как выводить ее из врожденных принципов и идей, Локк, отвергая врожденность знания, вместе со схоластикой и идеализмом выбрасывает важнейший ключ к пониманию связи опыта и разума.
Локк был, безусловно, прав, когда выступил против концепции врожденных идей. Но он просмотрел, что в этой концепции рационалистов в своеобразной форме была «закодирована» реальная философская проблема. «…Реальной, хотя и ложно сформулированной, — отмечает Т. И. Ойзерман, — является, на наш взгляд, проблема врожденных идей, которая казалась Д. Локку и другим приверженцам эмпиризма совершенно лишенной смысла» (33, стр. 203). М. К. Мамардашвили, обосновывая этот тезис, пишет: «…в положении идеалистического рационализма XVII века о „врожденности идей“ на деле отразился тот факт, что у научного знания, взятого как отдельный элемент („идея“), обнаруживаются не только свойства, порождаемые наличием существующего вне сознания отдельного объекта этого знания, но и свойства, порождаемые в нем связью с другими знаниями и с общей системой мышления. Это фактический предмет и источник приведенного рационалистического тезиса, реальная проблема теории врожденных идей, скрывавшаяся за историческим контекстом их своеобразного освоения и выражения» (25, стр. 62).
Все же справедливость требует отметить, что и рационалисты Декарт и Лейбниц просмотрели в тезисах материалистического сенсуализма и эмпиризма Гассенди и Локка реальную философскую проблему обоснования опытного фундамента, истоков, корней всего человеческого знания. Гассенди и Декарт, Локк и Лейбниц не просто стояли на противоположных берегах могучей реки человеческого познания, но и искали мосты, которые соединили бы эти («эмпирический» и «рационалистический») берега. И этот поиск, удачи и в особенности неудачи, т. е. то, что можно было бы назвать «долгом», который не был «оплачен» XVII в., — все являлось важным в философском наследстве этого столетия. По удачному выражению Б. Г Кузнецова, в науке долги являются ценной частью наследства, поскольку они стимулируют новые поиски, новые средства поисков и в конечном счете решение проблем.
Весьма примечательно, что в «Мыслях о воспитании» Локк внес в свою трактовку проблемы tabula rasa уточнения и исправления, в соответствии с которыми «чистая доска» оказывается не такой уж «чистой». Он указывает на различие задатков, которые «природа закладывает в нас» (7, стр. 235). О том, что человеческая душа в исходном пункте не tabula rasa, на которой опыт и воспитание могут писать любые письмена, свидетельствует, по Локку, и то, что во многих случаях разнообразие человеческих рассудков связано с тем, что «природные конституции людей создают в этом отношении такие широкие различия между ними, что ни искусство, ни усердие никогда не бывают в состоянии эти различия преодолеть» (7, стр. 226). В частности, немалую роль в этой связи играют и различия в «природном темпераменте» (7, стр. 246).
Однако вернемся к более конкретным аспектам рассматриваемой проблемы. Локк естественное развитие принципов своего сенсуализма и эмпиризма зачастую мыслит таким образом, что оно исключает общее знание как знание: «При правильном рассмотрении вопроса непосредственным предметом всех наших рассуждений и нашего знания являются только частные явления… Всеобщность является для познания лишь случайностью» (6, т. I, стр. 659). Когда же такие следствия сенсуализма, эмпиризма заводят его в тупик и становятся препятствием для использования общих понятий («субстанция», «качество» и т. д.) и для его теории о рационально постигаемых в невидимых корпускулах материи общих им всем первичных качествах, он практически накладывает ограничения на принципы своего сенсуализма и эмпиризма.
Каковы эмпирические основания общего знания, как оно вырастает из чувственной данности материального мира, из опыта? В этом для Локка гвоздь вопроса. Между тем историк философии Д. Иолтон явно затушевывает его, когда, сближая Локка с Юмом, просто констатирует факт, что Локк допускает «и демонстративное, и фактуальное, необходимое и не необходимое познание» (70, стр. 118).
Констатация теоретико-познавательного факта, наличия наряду со знанием опытным, недостоверным знания рационального, общего, достоверного не определяет особенностей гносеологической программы Локка как программы сенсуалистической, эмпирической. И когда Иолтон ссылается на то, что во времена Локка в Королевском обществе были как ученые, разрабатывавшие чисто эмпирические методы и процедуры науки, так и ученые, разрабатывавшие общие концепции закономерных связей в природе, и пытается убедить, что проблема особенностей локковской гносеологии решается ссылкой на тот факт, что в «Опыте» учитываются оба метода науки — эмпирический и рациональный (см. 70, стр. 76—103), то он ни на йоту не приближает нас к пониманию замысла теоретико-познавательной задачи Локка.
Задача Локка — это задача опытного обоснования всех человеческих знаний. А достоинства и тупики в решении этой задачи в полной мере можно оценить лишь на основе анализа того, как он ее решает.
В гносеологической программе Локка вопрос о происхождении знаний был одним из центральных, но не единственный: «…моей целью является исследование происхождения, достоверности и объема человеческого познания вместе с основаниями и степенями веры, мнений и убежденности» (6, т. I, стр. 71). Решение проблемы о достоверности и объеме человеческого познания при такой постановке вопроса в значительной мере определяется результатами, полученными при исследовании происхождения знаний. Поэтому такие важные разделы локковской теории познания, как теория первичных и вторичных качеств, теория абстракции, учение об истине, могут быть поняты лишь в свете решения проблемы происхождения знаний.
Локк отмечает, что целью его исследований является изучение познавательных способностей с точки зрения того, «как они применяются к объектам, с которыми имеют дело» (6, т. I, стр. 71–72). Первая познавательная способность, представляющая основание и источник человеческого познания, является способностью ощущений, способностью воспринимать посредством органов чувств предметы материального мира. И хотя автор «Опыта» и предупреждает, что не будет вдаваться в исследование того, вследствие каких «перемен в нашем теле мы получаем некоторые ощущения через свои органы чувств» (6, т. I, стр. 71), как в самом «Опыте», так и в особенности в критических заметках на работы Мальбранша и Норриса мы находим изложение его взглядов и по этому вопросу, «Я, кажется, понимаю, — пишет он, — каким образом лучи света запечатлевают образ на сетчатке глаза. Можно также понять, каким образом движения, исходящие из нее, передаются мозгу, и я убежден, что они в свою очередь создают идеи в нашей душе, но каким именно путем — для меня непостижимо» (6, т. II, стр. 266).
Нервно-физиологическую основу возникновения ощущений и восприятий материальных вещей Локк рассматривает как общую для животных и человека, отвергая картезианское решение этого вопроса: «…некоторые люди считают, что животные — это всего-навсего машины, не обладающие никаким восприятием. Но отбросим это мнение, как ничем не обоснованное» (6, т. II, стр. 489); «в процессе циркуляции крови значительная часть ее поступает в голову, где мозг выделяет или производит из нее животные духи[12], которые через посредство нервов сообщают чувство и движение всем частям тела» (6, т. II, стр. 484).
