Подвергая “Волю к власти” хронологической деконструкции, Колли, противореча самому себе, производит совершенно антиницшевскую операцию: единый живой организм бьющей энергией философии великого мыслителя оказался у них разложенным на совокупность безжизненных, окровавленных кусков тела, словно прошедшего через нож патологоанатома.
Хронологический порядок воспроизведения ницшевских текстов основан на предположении, что он точно воссоздает очередность появления афоризмов. Это преклонение перед хронологией исходит из того, что мышление Ницше линеарно, то есть логически последовательно. Однако ницшевское мышление — иное, оно — сферическое. Для такого мышления по большому счету не имеет значения очередность появления фрагментов. Если мы заглянем в подоплеку «Воли к власти», то увидим, что она сконструирована (как, впрочем, и все опубликованные самим Ницше книги) как бы в два такта. Сначала в виде афоризмов рождался изначальный текст (текст I). Именно благодаря афористичной манере, Ницше мог писать всегда и везде. Ему не нужен был письменный стол, вообще ничего, кроме клочка бумаги (это могли быть и квитанция от прачечной, и расписание движения поездов). Такая “неприхотливость” позволяла молниеносно записывать мысли, которые ураганом проносились в его сознании. Его мозг словно играл с миром в пинг-понг, отражая его удары афоризмами, рассыпая их, как рассыпаются брызги из-под несущейся по прозрачной воде колесницы. При этом совершенно разнородные смысловые миры рождались в его сознании одновременно, а отнюдь не последовательно. Огромная эмоциональная энергия, которой была заряжена каждая его мысль в момент своего рождения, делала ее убедительной и властной. Но он никогда не публиковал афоризмы так, как они приходили ему в голову. Чтобы получилось философское произведение, их надо бы каждый раз структурировать.
И тогда наступало время сборки и монтажа (совсем как в кинематографе) фрагментарного текста в окончательный текст (текст-II). И тут Ницше претерпевал, судя по его собственным признаниям, подлинные мучения. Перечитывая написанное, он часто уже не ощущал в себе прежней энергии. Мысль словно обмякала, подобно парусу, из которого улетучился ветер. Иногда, прочитав написанное, он мог бы, совсем в духе Сартра (хотя здесь скорее именно последний выражается в духе Ницше), сказать: “Не со всем, что я пишу, я согласен”. Кроме того, каждый фрагмент являл собой микрокосм со своей внутренней динамикой и смыслом, и оттого каждый из них механически не монтировался в текст-II. В итоге, насколько легко и вдохновенно создавались афоризмы первого текста, настолько тяжко и мучительно происходило их структурирование во второй текст. Но только текст-II мог стать художественно законченным. Действительно, разве “Веселая наука” или “По ту сторону...” составлены афоризмами, которые следуют друг за другом в хронологическом порядке?! Разве Ницше не расставил их в особых ассоциативных конфигурациях, полностью пренебрегая тем, в какой последовательности они были написаны?! И разве нельзя допустить, что он поступил бы точно так же с материалом “Воли к власти”?! Ответ очевиден. Но что-то помешало ему сделать это… По-видимому, если раньше Ницше тонко чувствовал момент, когда складывается критическая масса афоризмов, из которой неизбежно “взорвется” новая книга (и тогда он останавливался и начинал монтировать произведение), то в случае “Воли к власти”, эта критическая масса оказалась столь чудовищной, что она “взорвала” самого автора.
Нельзя исключать того, что в какой-то момент он стал захлебываться в море фрагментов и афоризмов, уже не мог укротить и подчинить их собственной упорядочивающей воле. Связи и ассоциации между этим избыточным материалом настолько усложнились и разрослись, что возникла потребность в He-авторе, то есть появлении посторонних к данному массиву творчества редакторов-компиляторов, которые были бы способны пренебречь всеохватной избыточностью произведенной философом продукции, чтобы “собрать” все ее отдельные куски в единое тело. Иными словами, создать из фрагментов текст были в состоянии только достаточно “наивные” и посторонние люди, лишенные тотального и многослойного видения всей совокупности Посмертного. Нужны были редакторы, “не жалеющие” авторский текст. Я вовсе не утверждаю, что это избыточное богатство стало причиной незавершенности “Воли к власти”. Но, несомненно, чрезмерность подготовительного материала позволяла реализовать несколько более или менее равноценных редакций будущей книги. Именно эту трудность, своего рода “embaras de richesse”1, гипертрофировали критики особенностей ницшевского мышления, попытавшись представить ее как проявление врожденной неспособности мыслителя к философскому синтезу.
С другой стороны, об одном и том же Ницше мыслил не один раз. Он многократно возвращается к одному и тому же вопросу, сюжету или явлению. Нередко афоризм додумывается, дополняется другим афоризмом, написанным намного позже. Он вечно кружит вокруг своих любимых тем. И темы словно кружат в танце вокруг него. В самой структуре его творчества, как непрестанного процесса мысли, реализуется вечное возвращение, воплощенное в великом круговороте сюжетов и образов. В его мышлении эти сюжеты переплетались в единые комплексы. Он мыслил, если так можно выразиться, разом. Вот почему излагать свои мысли последовательно было для него очень сложно. Именно поэтому идея хронологического размещения его афоризмов выхолащивает сам дух его мышления, в котором (в отличие от логически-последовательного текста) время не существует.
К тому же практически невозможно уставить точный хронологический порядок фрагментов, поскольку Ницше заполнял свои тетради с двух концов и имел обыкновение вновь обращаться спустя какое-то время к тем из них, в которых еще оставалось место. Поэтому любое хронологическое воспроизведение оборачивается хаосом, и только монтаж афоризмов в ансамбли позволял сотворить из них подлинный космос. Именно поэтому хронологический принцип в случае Ницше при всей своей кажущейся филологической оправданности не дает никаких оснований для лучшего или более правильного понимания философа. В целом полезные исторически и текстологически, публикации Шлехты и Колли — Монтинари вопиющим образом противоречат подлинной полифонической, интегральной природе ницшевского мышления. Имея в виду как раз издание Колли–Монтинари, Хайдеггер указывает на его «двусмысленность и противоречивость», подчеркивает, что оно вдохновляется принципом всеохватности и отражает скорее дух XIX в.1 Этот крупнейший знаток Ницше, всю свою жизнь философствовавший с ним в «заочном» тандеме, считал, что такое дотошное вскрытие тела ницшевской мысли предназначено для ненасытной публики, но не для выявления глубинного философского смысла.
Обосновывая правомерность разложения “Воли к власти”, деконструкторы утверждают, что именно это дает возможность пробиться к аутентичной мысли Ницше. Но с этим также нельзя согласиться. Сама постановка вопроса об аутентичной ницшевской мысли кажется по меньшей мере спорной. Ведь готовя свои спонтанные фрагменты к публикации, Ницше выступал уже как собственный редактор, который осуществлял в какой-то мере самоцензуру. И мы не можем знать, где же подлинный, аутентичный Ницше: когда он спонтанно, из глубин своего существа творит афоризмы, или же когда сознательно редактирует их и структурирует в целостную книгу? Несомненно, во втором случае Ницше учитывает общепринятые требования к тексту (пусть даже радикально им самим революционизированные). Но в обоих случаях ставить вопрос об «аутентичном Ницше» совершенно неправомерно.
По сути, разлагая “Волю к власти” на хронологически расположенные фрагменты, позднейшие издатели предлагают свою версию ницшевского текста, с которой сам Ницше никогда бы не согласился. Ведь сугубо хронологический способ подачи Посмертных фрагментов, безусловно, еще хуже компилированной “Воли к власти”, поскольку в нем напрочь отсутствует художественный элемент, без которого собственно нет ницшевского текста.
Я уверен, посмертную дилемму издавать фрагменты хронологически или компилировать их в произведение Ницше решил бы однозначно — не публиковать вообще. Неслучайно, например, его философский vis-а-vis в XX веке Мишель Фуко, зная посмертную литературную судьбу своего предтечи, специально оговорил в своем завещании: “Никаких посмертных публикаций”[77]. Тут не может быть двух мнений: Ницше, столь ревниво относившийся к каждой своей книге, шлифовавший все свои произведения до стадии гранок, никогда бы не опубликовал все свои “лабораторные”, предназначенные для внутреннего пользования записи. Вряд ли он захотел бы допустить нас к их прочтению! Но он знал свою посмертную судьбу: XX век не мог, конечно, позволить себе выполнить его невысказанную волю — не публиковать его посмертное наследие. Современный читатель имеет (и должен иметь) возможность знакомства с ницшевскими текстами во всех их посмертных инкарнациях: ведь Посмертные фрагменты не заменяют собой «Волю к власти». И исследователю, и читателю, занятому поисками собственного «я», и искателю духовных приключений гораздо «технологичней» работать с книгой «Воля к власти», чем с рассыпанными афоризмами Посмертных фрагментов.
