XI. Наконец, с конца 2001 года в издательстве “Walter de Gruyter” начинает выходить последний раздел “издания Колли — Монтинари”, где для полной передачи текста Ницше (исправлений, вымарываний, дополнений, надписей и т. д.) использована пятицветная печать. Это издание дает, таким образом, исчерпывающую картину Посмертных фрагментов.

Что же мы имеем в итоге? Книгу “с изменяющейся геометрией текста”, своего рода книгу-конструктор? Или множество “Воль к власти” — разные книги, каждая из которых лишь та или иная ипостась большого авторского замысла? Или же такой книги в принципе вообще нет, как утверждает Монтинари, прямо озаглавивший свою работу ““Воля к власти” не существует[44]? До сих пор взгляды на эту книгу поляризуются от полного неприятия “этой фальшивки” и отрицания за ней права на жизнь (в лучшем случае признается лишь “индексная” ценность этого издания”) до придания ей статуса “лаборатории мысли” и даже возведения ее в ранг “capo lavoro”, “венца творенья”.

В конце XX — начале XXI века на основных языках мира вышло около десятка изданий “Воли к власти”. Случайна ли эта волна повсеместного интереса к “ненаписанной” книге Ницше? Не появятся ли новые версии “Воли к власти”? И не является ли воскресение этой фантомной книги, как это уже бывало в истории, провозвестием грядущих перемен.

Вопрос о правомерности “Воли к власти”, праве этой книги на существование — серьезная философская проблема. Это проблема границ творчества мыслителя, проблема конституирования его мысли в философское произведение. Это — шире — проблема нашей способности к пониманию и проникновению в замысел великого философа. Но это, как я покажу дальше, и острейшая политическая проблема.

Посмертная история «Воли к власти» четко делится на два периода: если до разгрома Третьего Рейха эта книга признавалась вполне ницшевской, то после 1945 г. она объявляется фальшивкой без всякого права на существование. Но еще задолго до появления вопроса о книге-призраке ницшеану начинает буквально раздирать проблема Nachlass, корневой структуры, первичной матрицы “Воли к власти”: можно ли считать Посмертные фрагменты в достаточной мере философским текстом, чтобы, во-первых, судить об аутентичном Ницше, а во-вторых, — самое главное — пользоваться ими для конструирования “постницшеанских” произведений?

Еще в начале XX века все Посмертные фрагменты и произведения последнего периода “бури и натиска” объявляются “философской клиникой”, продуктом безумия. Макс Нордау, например, пишет: «он совершенно очевидно уже от рождения – душевнобольной, и всякая страница его книг носит отпечаток его болезни»[45]. Многие авторы утверждают, что Ницше никогда не был психически нормален, и призывают остерегаться чтения его книг. По-своему они правы: Посмертные фрагменты — скорее не философия в общепринятом смысле, а патография нашей культуры. Произведенная в них радикальная переоценка старых ценностей — действительно безумие для тех, кто остается на позициях старого гуманизма и старой философии. Срыв же Ницше в клиническое помешательство они набожно будут рассматривать как “кару Божью” и как лишний аргумент в пользу незыблемости старых ценностей.

Конечно, у новых критиков хватило вкуса и такта не реанимировать в полной мере тезис о безумии для компрометации позднего творчества Ницше. Однако его отголоски слышатся в характеристике времени создания Посмертных фрагментов как теоретического упадка, творческой инволюции, утраты мужества и т. д. Дж. Колли, например, пишет: “...В решении отказаться от “Воли к власти” сыграло появление чувства пустоты, теоретического оскудения, нехватки новых прозрений, абстрактных изобретений[46]. Эти доводы призваны принизить Посмертные фрагменты, своего рода планктон, из которого рождалась «Воля к власти», как теоретически слабые. Этот же тезис развивает и его соратник Монтинари: “Ницше не оставил ни одной строчки, которая могла бы содержать альтернативное решение политических, социальных и моральных явлений, которые он критиковал. Ницше не созидатель, а скорее разрушитель мифов[47]. А ведь это пишет филолог — знаток ницшевских текстов. Но знать тексты еще не означает понимать философию!

Еще большее непонимание, переходящее в страх, демонстрирует Шлехта: “Эти призраки Сверхчеловека, Вечного возвращения и т. д. носятся так, что невозможно осознать, что предполагают эти зловещие понятия отчаяния[48]. Он предельно заостряет аргументацию против “Воли к власти”: “То, что существует под этим заглавием, не представляет никакого позитивного интереса...”. Более того, добавляет он, “Ницше сказал все, что мог сказать и что имел сказать, в работах, опубликованных им самим... Если отвлечься от нюансов, посмертные философские записи, включая “Волю к власти”, не дают ничего нового[49]. А Р. Холлингдейл считает, что эта книга — своего рода отходы, забракованные самим Ницше[49a]. Но тогда зачем же ломать столько копий об эту книгу? Зачем столько усилий для развенчания? И наконец, зачем такой уважаемый исследователь Ницше как Холлингдейл потратил немало времени и сил, чтобы вместе с У. Кауфманом в переводе донести до англоязычного читателя этот брошенный самим Ницше проект? Приведем в противовес этой позиции мнение мыслителя, чей философский авторитет на порядки превосходит авторитет указанных ницшеведов, – Хайдеггер отмечает: “Все, что опубликовал сам Ницше является лишь “закуской”... Собственно философию Ницше следует искать в “посмертных” записях[50].

Я исхожу из того, что после “Заратустры” начинается не спад, завершившийся безумием, а напротив, Ницше восходит на такую творческую высоту, которая и по масштабу затрагиваемой проблематики, и по нестерпимому напряжению сопоставима лишь с единичными примерами взлета человеческого духа. Nachlass, корпус “Воли к власти”, — предельный рубеж, до которого прорвалась ницшевская мысль, подлинная кульминация, вершина творческой страсти и мысли философа.

В целом Посмертные фрагменты обозначили радикальный сдвиг всей философской проблематики и дали колоссальный прирост нового концептуального знания. Так, зимой 1884 — 1885 годов появляется термин нигилизм, осенью 1886 года — декаданс, а в 1887 году — ключевые понятия ресентимент[51]и генеалогия. Наконец, если в опубликованных самим Ницше работах, его главные метаобразы-концепты — воля к власти, вечное возрождение, сверхчеловек – появляются крайне редко, то, бродя по причудливому ландшафту Nachlass, вы будете сплошь и рядом натыкаться на них. Используя выражение Ж. Делеза, можно назвать Посмертные фрагменты “фабрикой концепций”.

Мы имеем дело с уникальным прототекстом, который представляет собой чрезвычайно богатый конгломерат литературных форм от готовых произведений до записей на квитанциях прачечной. По своему оформлению они напоминают какие-то древнейшие свитки или даже клинописные таблички. Многие фрагменты не афоризмы даже, а обрывки незаконченных мыслей, рубрики, неоформленные куски текста, конспекты и т. д. Как, например, относиться к целым страницам “Бесов” Достоевского, тщательно переписанных Ницше в свои тетради? В какой мере это тоже можно принимать за часть его наследия? Или можно ли публиковать те пассажи, которые сам Ницше вычеркивал? Можно ли нам читать и чтить то, чего сам автор стыдился?

По своей анатомии и духу Посмертные фрагменты структурно аналогичны самой жизни — становящейся, фрагментарной, чередующей вершины и разрывы, неоконченной... Жизни, которая в силу своей незавершенности, нелогичности, “нечеловечности, слишком нечеловечности” и есть воля к власти, становление, борьба, творчество, изменение. В этой калейдоскопической природе Посмертных фрагментов  отразилась важнейшая особенность ницшевского мышления, которое словно “идет” за миром,непосредственно отражает всю его пульсирующую тотальность, в принципе отрицая и его (мира), и собственную жесткую структуризацию. Посмертный корпус «Воли к власти» сродни Млечному Пути, некоей тотальности, в которой многие элементы не находятся в прямой жесткой связи друг с другом, но тем не менее образуют такое сверхплотное вещество, что оно должно неминуемо разрядиться новыми мирами. Словно какая-то гигантская центрифуга вечного возвращения раскручивает фрагменты в вихревую Вселенную, чье звездное вещество может быть разлито во множество конфигураций. Все эти конфигурации могут противоречить друг другу, но, взятые в совокупности, они формируют своего рода сверх-текст, всеобъемлющую Вселенную ницшеанских миров. Центр этой Вселенной – везде, границы – нигде. Этот сверхтекст напоминает бесконечно ветвящуюся решетку наподобие ризомы Делеза–Гваттари или сада расходящихся тропок в духе Борхеса. В каждом зазоре между афоризмами бифурцируется множество вариантов дальнейшей динамики текста. То, что за данным афоризмом идет именно этот, отнюдь не означает, что на его месте не мог бы оказаться другой фрагмент. Это чрезмерное богатство исходного материала сообщает «Воле к власти» необычайное очарование, которое ставит его в преимущественное положение по отношению ко всем «авторизованным» произведениям Ницше. И когда мы попадаем в пространство этой книги, нас охватывает завораживающее ощущение соучастия в творчестве великого мага, работу которого мы незаметно от него наблюдаем, спрятавшись в его волшебной мастерской. Дело в том, что эта книга — лаборатория всего его творчества, как бы его второе дно. Проникновенная сила этой книги в том, что она вскрывает тело ницшевской мысли. Она открывает окно в бездонную душу автора, где в творческом первобытном хаосе кружат первобытные элементы, которые — в отличие от “Воли к власти” — в изданных самим Ницше произведениях получили законченную, а потому укрощенную форму. Мы низвергаемся в саму бурлящую лаву ницшевского мышления, получаем возможность увидеть его изначальную структуру в самом исконном, становящемся виде. Мы погружаемся на такой уровень мышления, когда слово еще неотделимо от музыки, действие — от чувства, дух — от тела... Нас властно охватывает магия ницшевского текста. Со его страниц струится волшебная аура, словно с утреннего озера поднимается к небу облако, розовое от лучей восходящего солнца. В этой ауре мир со всеми его элементами освещен особым светом, они выпуклы и ясны, все связи между ними источают неслыханную доселе музыку. У каждого, кто позволяет захватить себя этим волшебством, душа начинает вибрировать согласно тайным ритмам мироздания. И тогда мы вдруг неизбежно почувствуем как этот Творческий Хаос, эта раскаленная, животворящая плазма, в которой носятся элементы новой картины мира и в которой все главные ницшевские идеи достигают критической массы, взрывается “Волей к власти”...