— Он называет себя прямым потомком рода эс-Сабах, представители которого были первыми поселенцами в Кувейте, еще в восемнадцатом веке, — сказал Таррант. — Тогда там была самая обыкновенная пустыня. Сейчас страной правит, как вы, наверно, знаете, шейх Абдулла, потомок первого эмира Кувейта. Эс-Сабах Солон утверждает, что у него гораздо больше прав управлять страной и в виде доказательства приводит довольно странное и совершенно фальшивое генеалогическое древо.

— Это все, так сказать, гарнир, — молвил Вилли, отрываясь от листовки. — В чем суть игры, сэр Джи? Где зарыта собака?

— Я даже не знаю, зарыта ли она вообще.

— Ладно, тогда скажем так: что шепчет вам смутный внутренний голос?

— Порой даже трудно себе представить, что нефть в Кувейте брызнула фонтаном всего лишь полтора десятка лет тому назад, — сказал Таррант. — Сегодня же они добывают до сорока тысяч тонн в сутки. И там сосредоточена четверть всех мировых запасов нефти.

— Так, так, — покачал головой Вилли. — В таком случае кое-что начинает проясняться. Но это все пока полная ахинея, — он постучал пальцем по желтому листку. — Курам на смех. Бред сивой кобылы.

— Мы были в Кувейте четыре года назад, — сказала Модести, — и он не показался нам рассадником революционных идей. Сомнительно, чтобы все там так переменилось.

— Перемены исключительно к лучшему, — заметил Таррант. — Это маленькая процветающая страна, которой управляют вполне разумные люди.

— Тогда этот Солон с его освободительными идеями — псих, как полагает Вилли?

— Выходит, так, — ответил Таррант, глядя на поплавок. — Над ним смеется мой министр, над ним смеются в Кувейте. Но мне почему-то не смешно. Получается, что только у меня начисто отсутствует чувство юмора.

Воцарилось долгое молчание. Таррант понимал, что два очень проницательных ума занимаются оценкой услышанного.

Модести кивнула на листок, который по-прежнему держал в руке Вилли.

— Одного этого мало. Даже для гипотезы нужно кое-что еще.

— Сущая правда, — сказал Таррант и замолчал. Вилли стал сматывать свою донку. Когда он хотел уже положить ее на дно лодки, Модести вдруг протянула руку. Он передал удилище Модести, которая взяла его в обе руки и, вытянув их, кончиком дотронулась до листа на одной из нижних ветвей бука, прямо над головой Тарранта.

Она трижды повторила эту процедуру, и трижды кончик удилища дотрагивался до одного и того же листа. Вилли следил за ней и одобрительно кивал головой, всякий раз когда кончик удочки касался листа.

— Не сочтите за назойливость, но интересно, чем вы сейчас занимаетесь? — не выдержал Таррант.

— Думаю, — сказала Модести, и в глазах ее он увидел полную сосредоточенность.

Когда же в очередной раз удилище коснулось листка, он сказал:

— Да, но я имел в виду, чем вы конкретно сейчас занимаетесь, моя дорогая…

— А! — Она рассмеялась и вернула удилище Вилли. — Проверяю то, о чем мы давно говорили. Это упражнение носит чисто академический характер. Никакого отношения к тому, о чем я сейчас думаю.

— Понимаю… Точнее сказать, ничего не понимаю. Вы меня несколько озадачили…

— Извините, я этого совсем не хотела. Вы не станете возражать, если мы с Вилли посетим это самое кувейтское собрание?

— Я был бы счастлив узнать ваше мнение о нем. Но только не привлекайте к себе лишнего внимания. Очень вас прошу.

— Мы всегда очень осторожны, сэр Джеральд. А вы там тоже будете?

— Не на виду у всех.

— В таком случае, быть может, мы встретимся потом у меня и обсудим увиденное?

— Собрание проводится с восьми до девяти, — сказал Таррант. — Что, если я появлюсь в начале одиннадцатого?

— Прекрасно.

Тут поплавок Тарранта ушел под воду, он потянул, и не напрасно. Клюнул толстый окунь, которого он не без усилий втащил в лодку. Снимая с крючка рыбу и бросая ее в ведро, Таррант заметил:

— Собственно, проблема состоит в одном. Похоже, нам с вами придется обходиться без Вилли.

— Это еще почему? — В голосе Вилли послышалось возмущение.

— Просто я вспомнил о Мелани, — невозмутимо продолжал Таррант. — Такая темноволосая и большеротая… Вы же, кажется, отправляетесь с ней завтра в Ле Туке на несколько дней…

Вилли с облегчением улыбнулся и сказал:

— А, не беда. Мелани не столько путешественница, сколько обжора. Романтике она предпочитает хорошую еду. Думаю, ее сердце не окажется разбитым, если мы отменим поездку. В утешение я пошлю ей букет фиалок и пирог со свининой.