Я взяла конверт, не понимая, хочу открыть его или нет. Внутри были прощальные слова моего отца, последнее «прости», которое он так и не успел сказать мне лично. Я погладила буквы моего имени, выведенные на конверте, представляя, как отец размашисто надписывает его. Под буквой «и» в моем имени он поставил какую-то закорючку. Я улыбнулась про себя. Интересно, что побудило его это сделать? Может, он хотел, чтобы я взглянула на нее и улыбнулась?
Потом я пригляделась к конверту повнимательнее. Эту закорючку поставили уже после. Чернила, которыми было написано мое имя, успели заметно выцвести, тогда как закорючка была темнее и ярче остальных букв.
Я перевернула конверт. Печать была сломана и склеена обратно.
Я покосилась на Кенну с Котой. Оба были погружены в чтение. Они читали так жадно, что едва ли могли знать о существовании этих писем. Значит, либо мама сказала неправду относительно того, что не читала моего письма, либо папа вскрывал его уже после того, как оно было написано.
Теперь я точно хотела узнать, что он мне написал. Осторожно сломав склеенную печать, я открыла конверт.
Внутри обнаружилось длинное письмо на пожелтевшей бумаге и коротенькая записка на белоснежном листке. Мне очень хотелось скорее прочитать записку, но я боялась, что не пойму, о чем речь, не прочитав предварительно письма. Поэтому я вытащила пожелтевший лист и принялась жадно читать его, устроившись на солнце у окна.
Америка,
милая моя девочка. Мне страшно даже браться за это письмо, слишком много всего надо сказать тебе. Хотя всех своих детей я люблю одинаково, ты занимаешь в моем сердце совершенно особое место. Кенна с Мэй всегда были мамиными дочками, Кота так независим, что Джерад тянется к нему, а ты неизменно приходила ко мне. Со всеми своими горестями, будь то разбитая коленка или обида на старших детей, ты шла за утешением ко мне. Невыразимо отрадно знать, что по крайней мере для одного из своих детей я всегда был опорой.
Но даже если бы ты не любила меня так сильно, как любишь, беззаветно и безоглядно, я все равно невероятно гордился бы тобой. Ты уже состоявшийся музыкант, и, слушая, как ты играешь на скрипке или даже просто напеваешь что-то себе под нос, занимаясь своими делами, я отдыхаю душой. Хотелось бы мне иметь возможность предоставить тебе сцену получше. Ты заслуживаешь намного большего, чем зарывать свой талант в землю, развлекая скучающих гостей на унылых вечеринках. Я не теряю надежды, что тебе повезет и ты пробьешься в этой жизни. Думаю, у Коты тоже есть шанс. У него есть талант. Но, кроме таланта, у него есть еще и хватка, а вот насчет тебя в этом смысле я не уверен. Ты никогда не шла по головам ради достижения своих целей, как делают некоторые. Я люблю тебя и за это тоже.
Ты хороший человек, Америка, что большая редкость в нашем мире. Я не стану говорить, что ты идеальна; испытав на собственной шкуре твой норов, я отдаю себе отчет в том, что это утверждение далеко от истины! Но у тебя доброе сердце, и ты всей душой болеешь за справедливость. Ты хороший человек и, подозреваю, способна видеть многое, чего не способен видеть больше никто, даже я сам.
А мне бы очень хотелось рассказать тебе о том, сколько всего я вижу.
Я взялся писать эти письма твоим братьям и сестрам, потому что чувствую необходимость передать им мудрость. Я вижу в них, даже в малыше Джераде, черты, которые будут с каждым годом лишь больше и больше осложнять им жизнь, если они не сделают над собой усилия и не будут противостоять жизненным невзгодам. С тобой я таких чувств не испытываю.
Ты не из тех, кто позволит миру навязать тебе жизнь, которой ты не хочешь. Может, конечно, я ошибаюсь, так что позволь дать тебе всего одно напутствие: борись, Америка. Возможно, ты не захочешь бороться за вещи, за которые готовы бороться все остальные, как, к примеру, деньги или слава, и все же борись. Чего бы ты ни хотела, иди к своей цели, не оглядываясь.
Если ты сможешь сделать это, если ты сможешь преодолеть свой страх и не удовольствоваться вторыми ролями, большего я как родитель не могу и желать. Живи своей жизнью. Будь счастлива, как только можешь, не растрачивайся на то, что неважно, и борись.
Я люблю тебя, котенок. Люблю так сильно, что этого не передать никакими словами. Быть может, я сумел бы выразить свою любовь с помощью красок, но картина не влезет в конверт. И даже тогда это будет бледное подобие моих чувств. Силу моей любви не выразить никакими картинами, никакими мелодиями, никакими словами. И надеюсь, что ты всегда будешь ощущать мою любовь, даже когда меня больше не будет рядом, чтобы сказать тебе об этом.
С любовью,
Я сама не заметила, как начала плакать, и поняла, что плачу, лишь когда буквы стали расплываться. Как же обидно, что у меня не было возможности сказать ему, что я люблю его так же сильно, как он меня. И на мгновение я ощутила эту любовь, это тепло абсолютного принятия.
Я оторвалась от чтения и увидела, что Кенна тоже плачет, по-прежнему глядя в письмо. Кота с озадаченным видом проглядывал листки.
Отвернувшись, я вытащила из конверта записку, надеясь, что она не окажется такой же трогательной, как письмо. Боюсь, что на сегодня свой запас стойкости я уже исчерпала.
Америка,
прости меня. Когда мы навещали тебя во дворце, я зашел к тебе в комнату и нашел дневники Грегори Иллеа. Ты не говорила мне, что они у тебя, я сам догадался. И вина за возможные осложнения целиком и полностью лежит на мне. Я уверен, это будет иметь определенные последствия в силу того, кем я являюсь и кому о них рассказал. Прости, что тем самым поставил тебя под удар, но, поверь, я сделал это в надежде на то, что твое будущее и будущее всех остальных людей может стать лучше.
С любовью,
Несколько минут я стояла, пытаясь понять, что все это значит. Последствия? Кем он являлся и кому рассказал о дневниках? И что это за стихотворение?
И вдруг я вспомнила слова Августа о том, что о существовании дневников Грегори они узнали не из моего выступления в эфире «Вестей» и что об их содержании им было известно намного больше того, что я рассказала…
Кем я являюсь… Кому я о них рассказал… Пускай Полярная звезда всегда тебя ведет…
Я посмотрела на папину роспись и вспомнила, как он подписывал свои письма ко мне во дворец. Его манера писать «о» всегда казалась мне смешной. «О» в его исполнении походила на восьмиконечную звезду. Полярная звезда.
И эта закорючка под буквой «и» в моем имени. Выходит, он хотел подать мне какой-то знак? Она должна была что-то значить, потому что мы встречались с Августом и Джорджией?
Август и Джорджия! Его компас: восьмиконечная роза ветров! И цветочки на ее куртке были вовсе не цветочки! И там, и там были звезды. Разные, но звезды. Тот парнишка, который достался Крисс на Осуждении. Татуировка у него на шее была вовсе не крестом.
Это был их опознавательный знак. Полярная звезда. Звезда Севера.
Мой отец был повстанцем.
У меня было такое чувство, что я не раз видела эту звезду в других местах. Возможно, на рынке или даже во дворце. Неужели она всю жизнь была у меня под носом?
Потрясенная, я подняла глаза. И поймала взгляд Аспена, в котором отчетливо читался молчаливый вопрос.
Мой отец был повстанцем. Потрепанный учебник истории, который он прятал у себя в комнате, незнакомые люди на похоронах… Дочь по имени Америка. Если бы я смотрела внимательнее, то увидела бы это много лет назад.
— И все? — оскорбленным тоном осведомился Кота. — И что, черт возьми, прикажете с этим делать?
Я перевела взгляд с Аспена на Коту.
