— Знал бы ты, Патрик, чего мне стоило запустить его сердце там, на берегу… мертвым.

— Даже не знаю, какими резервами ты пользовался и как сохранил свое зеркало. Боишься, я новое тебе не сделаю?

— Не боюсь, просто мамка меня учила беречь свои вещи, — Горден сощурился. — Но ты-то как мог, ведь знал, что парень там, в багажнике умирает, сам вышел, а его не открыл.

Это прозвучало будто обвинение, но старик лишь пожал плечами:

— Твой парень, тебе с ним и возиться. Кроме того, я не хуже тебя понимал, что от Зеркала он откажется. Понял сразу, как увидел. Этим и ты меня заинтересовал когда-то.

— Я порою думаю, что Дьявол — это ты, — проворчал Горден.

— Может быть, для кого-то, — философски заметил Сиковски. — Для тебя, например. Ведь все же знают: ты моя любимейшая игрушка!

— Какая неслыханная честь! — фыркнул Святослав.

— Но какая незавидная участь! — не отставал старик. — Ты что, все еще надеешься меня обыграть? Добиться, чтобы я делал что-то для тебя просто так? Хочешь узнать тайну души? Или, может, мироздания?

— Ты когда-нибудь проболтаешься, я уверен, — скривился Горден. — Все старые евреи жуткие балаболы.

— А с чего ты взял, что я еврей? — поинтересовался старик, выпуская к полотку серию белесых дымных колец.

— А мне так нравится тебя воспринимать, — без запинки отозвался хозяин квартиры.

— Порою, Слава, ты меня убиваешь своей прямотой, за то тебя и люблю, — расхохотался старик.

Они помолчали. Горден внезапно вспомнил что-то и хлопнул в ладоши, забыв, о вернувшейся ране. Засопел и облокотился на стол, подпирая тяжелую голову.

— Ты ведь знаешь, кто пустил пулю в Кранца, — утвердительно сказал он. — Из арбалета стрелял Антуан, хотел отбить мальчишку, да я подхватил. А вот кто стрелял…

— А ты говори, Слава, говори. Ты прав и я прекрасно знаю, кто играет не по правилам, но это только ваше дело, господа. В моем Уставе нет ни строчки о защите материала для Зеркал.

— А я тут подумал, — Горден не отрывал от лица Патрика пристального взгляда. — Эти ведь тоже не хотят убить Кранца. Они задирают планку, хотят, чтобы легенда о прайде стала реальной.

Сдается мне, это и не легенда вовсе, а как бы угроза. Что ты смеешься, Патрик! Меня осенило! Это было чистейшей воды предупреждение. Не задумаешься, не изменишься — поплатишься!

— Нет, Горден, я смеюсь сам над собой, — взмахнул трубкой Сиковски. — Я столько лет на тебя глазею, но чего-то недоглядел. Оказывается, твои мозги куда активнее, чем я думал все это время…

— То ли оскорбил, толи похвалил, — сник Горден. — Но не ругаешь, значит, я прав. Лев не прислушался к предупреждению…

— И проиграет, — уверенно закончил Сиковски. — Только не спрашивай старика, за что я лично недолюбливаю Льва, я не имею права обсуждать своих клиентов. Но есть еще одна интересная возможность, которую ты не продумал. Например, если сбежавший от тебя Кранц, которому ты велел даже не думать о Льве, не ходить к нему и не искать его, найдет способ убедить и объединиться со своим заказчиком. Эта парочка может разнести весь мир. Камня на камне не оставят! Твой крестничек мне показался очень…

— Опасным? Мне тоже, — Горден коснулся раненого бока. — Стоило его зажать и он бросился убивать, мотивируя любые поступки самозащитой.

— Ой, в опасности и не такое сотворишь, нашел чем его упрекать, — покачал головой Сиковски. — Но он очень упертый.

— Если Павел найдет способ… силу… понимание, как связать себя с двойником, а потом объединится с Львом Черненко, это будет абзац. Во-первых, крах моей собственной жизни, во-вторых…

— Вот тогда точно будет война, — покивал старик. — Потому что Лев Черненко стар, силен и умен. Он просто подчинит себе мальчишку и дело с концом. Ты подумал о том, что все до последнего слова это может быть его игрой…

— Или твоей… или моей, — Горден глотнул еще коньяка. — Я правда не знаю, чем все это закончится, Патрик. Мне не хватает карт, Сиковски, старый плут, скажи, кто еще участвует!

— Думай сам, Святослав, я уже убедился, что ты достаточно умен для этого. А иначе тебе будет совсем неинтересно.

В кухню заглянула помятая, с отпечатком подушки на щеке, Белла.

— А я думал, ты уехала, — хмыкнул Горден.

— Задержалась, — пожала плечами женщина. — Что, мальчики, не спится? Горден, ну разве так можно, ты бы хоть кровотечение остановил что ли, а лучше сделай, как положено! Скинь на Зеркало! Ты чокнутый совсем или как?

— Он — чокнутый, не сомневайся, — отозвался Патрик, зевая. — Кстати, твой заказ только что сбежал бороться с неприятностями в гордом одиночестве. А мне и вправду пора спать, засиделся я…

— Горден! — возмутилась Белла! — Что ты сидишь?! Немедленно приведи себя в порядок и верни Кранца!

— Я пытаюсь для начала понять, что на самом деле происходит, Элизабет, и пока не пойму, никуда не пойду! — отрезал Святослав.

— Ну тогда дальше сами, — обиделась женщина. — Я удаляюсь. Поеду мать навещу, уже пора с нею помириться что ли. А то я много лишнего ей когда-то давно сказала.

— Все хочу тебя спросить… и ты, Сиковски, постой минутку, ведь Лев не тебя убить хотел, а разбил Зеркало. Напрямую. Так как же он до него добрался, если ты, Патрик, даешь стопроцентную гарантию неприкосновенности и сохранности, ась?

— С тех самых пор, — сурово отозвался Сиковски, — я даю гарантию в тысячу процентов…

Хмурое Метро, говорливое и глухое. Павел был там, среди толпы в совершенном одиночестве. Окруженный взглядами и случайными прикосновениями, он ехал куда-то совсем один.

Павла мучила жестокая жажда, в висках колотилась боль, и монотонный перестук колес усиливал ее, сливаясь в один сплошной кошмар.

Станция Новослободская. Отдых. Звук шаркающих ног. И снова стук.

Ему не хватало воздуха. Павел прочувствовал всю бедственность своего положения, ощутил ту, настоящую боль, которую должен был испытывать все это время. Выматывающую, не дающую уснуть. Ту самую, которой не было рядом с Горденом.

Какой монетой он отплатил крестному, который, рискуя жизнью, бросился искать его среди темных домов? Что сделал он за то, что его спасли, пригрели и пытались подлечить?

Он сбежал.

Так частенько поступают люди, столкнувшись с трудностями, к которым они даже не знают, с какой стороны подступиться. Павел знает, что голова у всего этого находится на плечах Черного Льва, но помогает ли ему это? Как отрубить голову от тела, если он не видит ни того, ни другого?

Метро целый день. Оно сводило Кранца с ума не хуже, чем страх. Оно крутило его по бесконечной карусели Кольца и он то задремывал, то просыпался вновь. Метро обдавало его тысячами разнообразных духов и одеколонов, запахом пота, раздражением и усталостью. Оно давило и угнетало. Павлу казалось, он потерялся среди станций, и, не раз в испуге выплывая из болезненной дремы, холодел от мысли, что не знает, не понимает, где находится. Но потом вспоминал, что бессмысленно кружится по вальсирующему Кольцу, и ему становилось легче. Никуда не деться с круга, не съехать, с пути не сбиться. Это — выверенный алгоритм движения, дающий грамм сто уверенности.

Он менял друзей и подруг, так и не успев узнать их имен. Пассажиры входили и выходили, а Павел оставался неизменным и воображал себя поручнем, неким продолжением вагона, забившимся в самый дальний угол, чтобы никому не мешать. Но он конечно мешал. Павел сбился со счета, сколько раз на него навалились, сколько раз ему отдавили ноги и задели. Ему было все равно. Он ничего не мог изменить. У него не было на это ни желания, ни сил.

У него кружилась голова, и Павлу казалось, под ним не тряский стучащий вагон Метро, а чудесный аттракцион с разноцветными лошадками, скачущими по кругу. И вот он снова маленький, и там, у подножия стоит отец, приветливо машет рукой. Когда их жизнь рассыпалась, от чего мать с отцом развелись? Ведь ему было лет пять тогда, не больше! Почему он до сих пор не задавался этим вопросом, неужели ему было все равно? Он вспомнил об отце лишь тогда, когда ему понадобилась помощь. Как прозаично…