У Бодена не было сил оспаривать очевидные вещи, и он снова уронил голову на руки. Люсьен делал вид, что сокрушен неудачей друга. Он похлопал его по массивному плечу, сдерживая отвращение:

– Что я за друг, если постоянно напоминаю тебе о неприятностях? Слушай, а почему бы тебе не завести любовницу и не перестать искать… э… утешения в объятиях неопытных девочек-рабынь? Посели какую-нибудь красотку в собственном petite maison[7] на улице Рампарт и навещай ее когда душе угодно.

– Я не стану покупать какой-то шлюхе собственный дом. – Боден стряхнул с плеча его руку и снова принялся тереть глаза. – Когда она мне надоест – а это случится наверняка, не пройдет и года, – мне придется оставить ей дом, как того требует наш чертов рыцарский кодекс. По-моему, это глупое расточительство. Рабыни принадлежат мне, и поэтому спать с ними ничего мне не стоит. Кроме того, я люблю разнообразие. Мне нравятся молоденькие, и желательно девственницы.

– Понятно. Чистота и невинность в твоем вкусе, – поощрительно кивнул Люсьен, борясь с желанием плюнуть ему в лицо. – Тебе нужно поесть. Мадемуазель Уэстон утверждает, что пирожные сегодня просто божественны.

– Кофе. Это единственное, чего мне хочется, – пробормотал Боден, сложив руки на столе и опустив на них лысеющую голову.

Люсьен подозвал официанта и заказал кофе для Бодена и плотный завтрак для себя. Вчерашнее предприятие отняло у него много сил, и теперь он был по-настоящему голоден. А если от запаха вареных яиц Бодена мутило, что ж, оставалось лишь пожалеть об этом.

– Да, и вот еще что, приятель. – Люсьен намеренно обратился к официанту панибратски. – Отправьте блюдо пирожных на соседний столик с моими наилучшими пожеланиями. – Он кивнул в сторону столика Энни и случайно встретился с ней глазами. Она бросила на него уничтожающий взгляд. Он улыбнулся и подмигнул ей. Она отвернулась, притворившись, что не заметила этого. Он тихонько усмехнулся. Притворство. Люди всегда притворяются.

Новый Орлеан по сравнению со сдержанно-элегантным Лондоном производил впечатление эклектичного рая. Из суматошного порта до дома Кэтрин за Кэнэл-стрит они ехали в экипаже через Французский квартал, полностью восстановленный после пожара 1788 года. Светлые отштукатуренные дома в основном были двухэтажными, с плоскими крышами и выходили прямо на тротуар или отделялись от него невысокой изгородью.

По улице сплошным потоком двигались люди с самыми немыслимыми оттенками кожи. На фасадах домов выделялись маленькие балкончики, украшенные затейливыми чугунными решетками. Энни увидела женщин-креолок, которые прятали под зонтиками изысканно-бледные лица; янтарно-желтых квартеронок в ярких шарфах-тиньонах; черных как смоль рабынь, которых, казалось, только что привезли из Гвинеи.

Торговки продавали на углах сладости, фрукты и цветы. Некоторые здесь же готовили рисовые кексы в медных печурках, которые топились углем, и варили пенистый cafe au lait особо нетерпеливым клиентам. Густой кофейный аромат, смешиваясь со зловонием сточных канав, проникал в экипаж через открытое окно. Был конец сентября, но жара стояла адская. Энни чувствовала, как по шее у нее из-под шляпки стекала струйка пота.

Реджи, сидевший напротив, поднес к носу платок:

– Ты все еще думаешь, что мы попали в рай, Энни?

– Я как раз только что подумала о том, что все это очень напоминает рай, где всякой твари по паре, – ответила она, широким жестом указывая на вид за окном.

Реджи втянул носом воздух и, судя по тому, какая гримаса перекосила его лицо, пожалел об этом.

– Никогда не предполагал, что в раю может так отвратительно пахнуть. Не понимаю, как люди, которые здесь живут, выносят нечто подобное. Скажи, твой… твой дом близко отсюда? – отважился он спросить Кэтрин.

– Нет, я живу в районе, населенном преимущественно американ-цами. Он называется Фобург-Сент-Мэри. Дома там расположены дальше от дороги. У меня во дворе много деревьев – дубы, магнолии, пальмы и даже банановое дерево, – поэтому в доме всегда прохладно. Скорее бы уже приехать! Надеюсь, Тереза все подготовила к нашему приезду. – Она внезапно сжала Энни руку: – Посмотри, это собор Святого Людовика!

Энни смотрела, смотрела и смотрела, восхищаясь всем, что видела вокруг; ей не терпелось узнать побольше об истории и культуре города, где будет ее новый, временный, дом.

Наконец они пересекли Кэнэл-стрит и оказались в так называемой американской части города. Здесь американцы построили для себя церкви, театры, отели и особняки. Они, как правило, презрительно относились к креольской архитектуре, поэтому предпочитали жить в больших домах с вычурными фасадами в стиле ренессанс. Глицинии и розы украшали дворики. Кирпичные дома были выкрашены в различные бледные цвета и на вид казались аккуратными и приятными.

Дом Кэтрин находился на Притания-стрит. Как только они свернули на покрытую гравием дорожку, ведущую на задний двор к конюшне, Энни стала разглядывать особняк цвета черного дерева, который потряс ее не меньше, чем все, что она уже успела увидеть в Новом Орлеане. Она подумала, что, похоже, недооценивала благосостояние своей тети. Даже Реджи был несколько ошеломлен, поэтому воздержался от комментариев и тем самым не провоцировал Кэтрин на споры.

Когда они вошли в дом, Реджи по-прежнему хранил глубокое молчание. Энни предположила, что он просто не ожидал, что дом Кэтрин Гриммс окажется таким уютным и добротным. При всей грандиозности этого сооружения, помпезной лепнине на потолке, обилии карнизов и мраморных каминов здесь царила домашняя атмосфера, хотя и не лишенная экзотики.

Кэтрин сумела добиться такого эффекта, тщательно продумав и спланировав интерьер, – всему нашлось здесь свое место: сувениры и предметы искусства, привезенные ею из путешествий по всему свету; оттоманки и диваны с грудами подушек; маленькие столики, заваленные книгами. Повсюду в вазах стояли цветы. Энни дом очень понравился. Она подозревала, что и Реджи тоже, хотя он не проронил ни слова.

Экономка Тереза была чернокожей, но не рабыней, свободной. Большинство американцев из Нового Орлеана имели рабов, но у Кэтрин не было ни одного. Высокая, крупная Тереза, возраст которой определить было трудно, обладала очень гладкой коричневато-красной кожей; ее вьющиеся волосы под белым тиньоном уже тронула седина.

Она показала Энни ее комнату, в которой все предметы, включая обои, балдахин на кровати и обюссонский ковер на натертом до блеска деревянном полу, были декорированы столистной розой. Задернутые легкие шторы на окнах закрывали доступ в комнату палящим лучам полуденного солнца, кровать была под москитной сеткой. К комнате примыкала гардеробная с глубокой фарфоровой ванной, которой Энни немедленно воспользовалась.

После ванны она решила немного отдохнуть перед трапезой. Лежа на мягкой перине и наслаждаясь прохладой ветерка, проникающего в комнату через задернутые шторы, она размышляла о предстоящем в течение года пребывании в Новом Орлеане. Что с ней произойдет за это время? Встретится ли она снова с Ренаром? Последняя мысль – как ни смешно – занимала ее больше всего, когда она думала о своем будущем. Его образ занимал главное место в ее подавляемом сном сознании. Вспоминая, как спокойно, надежно и восхитительно она чувствовала себя в объятиях опасного разбойника, Энни заснула.

Как снятая с петель калитка, неполная луна криво висела в черном безблачном небе. Стоя на балконе своих апартаментов в отеле Святого Людовика, Люсьен вальяжно облокотился на перила резной чугунной решетки и смотрел вниз, на Ройал-стрит. Над сточными канавами стелился туман, пар поднимался к низким окнам соседнего дома, где Бал голубой ленты был в полном разгаре.

Креольские джентльмены нескончаемым потоком фланировали по деревянному тротуару, соединяющему оба здания, благоразумно деля внимание и время между своими любовницами-квартеронками, танцующими на Балу голубой ленты, и женами, собравшимися на традиционный Королевский бал, который проходил в бальном зале отеля Святого Людовика. В стороне от кружащихся пар, оставленные на время жены сбивались в кучки, словно галки-трещотки, и обменивались сплетнями, ожидая, когда их мужья вернутся после «перекура».