Из-за стены раздался приглушенный стон и шорох. Люсьен вскинулся:

– Это ваша камеристка?

– Не знаю. Наверное, – сдавленно ответила она.

– Мне нужно идти. – Он отстранил ее на расстояние вытянутых рук, убедился, что она крепко стоит на ногах, и только затем выпустил.

– Ренар, когда мы снова увидимся?

– Не знаю. – В его голосе слышалось колебание. Он сделал движение в сторону окна.

– Можно, я напишу вам письмо?

– Лучше, если вы не будете знать, как меня найти. – Он раздвинул шторы.

– Вы не доверяете мне?

– Это небезопасно. Прощайте.

– Не «прощайте», а «до встречи», – упрямо поправила его Энни.

Он знал, что она не видит его лица, но все же улыбнулся. Она действительно с норовом.

– Да, моя маленькая. До встречи. – С этими словами он перелез через подоконник на крепкую ветку дерева.

Быстро спустившись на землю, он посмотрел наверх. Она выглядывала в окно, волосы свешивались вниз, как у принцессы из волшебной сказки. Она послала ему воздушный поцелуй, на который он ответил, прижав руку к сердцу. Затем он растворился во мраке ночи.

Энни бродила из угла в угол по своей комнате. Утром она была в церкви с Реджи и Кэтрин, как положено благовоспитанной англиканской прихожанке, а теперь, когда с обязанностями покончено, ей ужасно захотелось сделать что-нибудь такое, что никакой англиканской прихожанке и не снилось.

Ночная встреча с Ренаром, больше похожая на сон, чем на реальность, только обострила ее ощущение собственной скованности и закрепощенности. После ухода Ренара она провела много часов без сна, лежа в кровати и вспоминая его ласки и поцелуи, которые пробудили в ней желание. Она размышляла над тем, что в действительности побудило его прийти в ее спальню. Ей казалось слишком прекрасным, и потому невероятным, его стремление поцеловать ее ценой такого риска. Но он запомнил их встречу мглисто-туманной ночью на борту «Бельведера», которая произошла много недель назад, а это значит, что она небезразлична ему. Возможно, не так, как для нее самой, но все же.

О, как ей хочется снова увидеть его! Поговорить с ним. Узнать лицо, которое скрывается под черной маской. Она надеется, что так же интересна ему, как и он ей, и что для него это не является банальным романтическим увлечением. Она допускала, что скорее всего он частенько пробирается в спальни к женщинам, чтобы украсть поцелуй или что-нибудь более существенное, но ей очень хотелось верить в то, что к ней он относится иначе.

Он был ее героем и олицетворял свободу и радость жизни, от которых она была ограждена. Энни опустилась на край кровати, с грустью глядя на окно, через которое приходил Ренар. Она должна выбраться отсюда. Если она не вырвется на свободу хотя бы на несколько часов, то сойдет с ума от духоты и скуки.

Логичнее всего было отправиться на площадь Конго. Реджи дал ей понять, что не повезет ее туда, а тетя Кэтрин по какой-то непостижимой причине не хотела противоречить его авторитетному мнению в этом вопросе и отказывалась ехать туда без него. Энни не оставалось другого выхода, кроме обмана. Ей казалось оскорбительным то, что в свои двадцать три года она вынуждена прибегать к хитрости, чтобы просто прогуляться по городу.

После завтрака Реджи и Кэтрин разошлись по комнатам, чтобы почитать и немного вздремнуть. Энни смирилась с этим американским обычаем отдыхать по воскресеньям и, как правило, ничего особенного не делала и читала под лиственницей в саду. Но сегодня перспектива просидеть целый день дома показалась ей угнетающей. У нее не было ни малейшего желания прозябать в бездеятельности и тупом послушании. Ее охватил бунтарский порыв.

Энни взглянула на кабинетные часы, которые стояли на полу у стены. С тех пор как ее наставники разошлись по комнатам, прошло больше часа, а значит, они давно мирно спали. Энни уже была одета для выхода: коричневое шелковое платье, прочные полуботинки, черная бархатная шляпка с вуалью, опустив которую она может не беспокоиться, что ее узнают.

В маленьком бисерном ридикюле было достаточно денег, чтобы нанять кеб, надушенный, аккуратно выглаженный носовой платок, флакон с нюхательной солью. Ни одна леди не выходит из дома без этого традиционного набора. Теперь она должна осторожно выбраться на улицу, чтобы слуги ее не заметили. Поскольку воскресный день для слуг был таким же беззаботным, как и для господ, она полагала, что осуществит свой замысел без особого труда.

Так и случилось. Через пять минут Энни была уже на расстоянии целого квартала от тетиного дома и останавливала кеб, который мигом доставил ее на площадь Конго. Она заплатила вознице сколько следовало и дала щедрые чаевые. Он по-дружески, но вполне плотоядно подмигнул ей. Энни немного встревожилась, но решила, что одно из естественных, но неизбежных неудобств прогулок по городу без сопровождения – это то, что окружающие – в том числе розовощекие кебмены – могут превратно понять ее. Эта неприятная мысль лишь подхлестнула ее решимость поступать так, как ей хочется.

Еще за три квартала она услышала звуки музыки и пение, бой барабанов и ритмичное хлопанье в ладоши. Теперь, когда она остановилась на площади, ритм необычной музыки, казалось, стучал у нее в голове. Ее потрясло зрелище танцующих мужчин, женщин, детей, которых собралось на площади не менее полутысячи.

На отгороженной площадке, в тени древних смоковниц, танцоры отдавались во власть музыки. Энни пожалела, что рядом нет Джеффри, который мог бы объяснить ей смысл разных танцевальных движений. Впрочем, он мог быть здесь в толпе зрителей, приникших к ограде. Она огляделась в надежде разыскать его среди десятков мужчин в сюртуках.

Заметив, что элегантно одетая креольская публика, прогуливаясь мимо, косится на нее, Энни поняла, что выглядит странно, наблюдая за танцами издали, как ребенок, остановившийся в нерешительности у входа в цирк и опасающийся войти внутрь. Она опустила вуаль и стала пробираться вперед, где как раз освободилось место. Оказавшись в первом ряду, она сосредоточила все внимание на происходящем.

Черные танцевали босиком и были одеты, судя по всему, в обноски своих белых хозяев. Но несмотря на жалкую, поношенную одежду, танцоры держались с достоинством, которое восхитило Энни. Казалось, они не думали о том, что на них смотрят, и полностью растворялись в музыке, барабанной дроби и завораживающем монотонном пении. Многие двигались с полузакрытыми глазами, достигнув в своей медитации состояния транса.

Один танец закончился, начался следующий. Прежде танцоры, сбившись в кучу, просто притоптывали и плавно извивались в такт музыке, а теперь разбились на пары. Пение и барабанный грохот стали более ритмичными и напористыми, от чего сердце у Энни буквально заколотилось. Она была потрясена и заворожена и даже начала машинально отбивать ногой ритм.

Теперь она уже не хотела, чтобы с ней был Джеффри, который мог объяснить ей смысл танца, ей хотелось оказаться рядом с Ренаром, чтобы он разделил ее восхищение. Но она не могла представить его себе в такой обстановке – среди бела дня, в обычном костюме. Он оставался для нее таинственным ночным героем.

Танец с каждой минутой становился все более смелым и экзотичным. Мужчины кружили женщин, после чего ползали у их ног по-змеиному. Некоторые пары изображали… половой акт! Энни смотрела на это широко раскрытыми глазами и… возбуждалась. Теперь она понимала, почему Реджи возражал против ее присутствия здесь. Он, без сомнения, умер бы на месте, если бы узнал, что она была на площади Конго, видела этот танец и реагировала на него таким бесстыдным образом!

Энни не задумывалась о том, что в танце есть какая-то аномалия или даже что-то аморальное. Этот танец был слишком интимным для публичного исполнения, и Энни вдруг с негодованием поняла, что это всего лишь еще одно свидетельство унижения африканцев. Они не имели права даже на то, чтобы собраться вместе и потанцевать без посторонних глаз. Каждое их движение оценивалось, подвергалось критике или одобрению. Даже в танце они оставались рабами.