Последний, третий цикл посвящался тренировочным полётам. В космическое пространство с мчащимися со скоростью света метеоритными потоками, внезапно отказавшими двигателями, гравитационными смертельными воронками и прочими прелестями космоса шестнадцатилетние звездолётчики отправлялись одни, без какой-либо гарантии возвращения. Они испытывали на собственной шкуре все удовольствия дальнего космоса: летящие со скоростью света метеоритные потоки, гравитационные смертельные воронки, отказ приборов управления, аварийная остановка двигателей, дезориентация звездолёта в «чёрных дырах», поглощающих световые и магнитные волны

Воспитанникам разрешалось всё, кроме высадки.

Впрочем, из полёта они возвращались без единой царапины. Да и как могло быть иначе, когда «рядом», в двух космических милях, маячил катер сопровождающего инструктора. Помощь успевала вовремя, незадачливых астронавтов «спасали», так что вместо консилиума врачей и больничной койки их ожидала лекция с детальным разбором допущенных ошибок и вариантами их решения.

Отправлять шестнадцатилетних ребят в дальний космос (то есть на верную гибель) никто не собирался: ребята «летали» на макетах-имитаторах звёздных кораблей и не отрывались от Земли ни на метр. О чём никто из них не догадывался: «корабли» стояли в закрытых ангарах. Тренировочные ангары имитировали любые ситуации: перегрузки, черные дыры, метеоритные дожди, раскалённые ядра звезд, смертельное непреодолимое тяготение железных коричневых карликов, разбалансировка навигационных приборов… Маленькие космолётчики всерьёз принимали свои первые в жизни решения, всерьёз переживали и мужественно (как вариант, зажмурившись и вопя из всех сил, как вариант, накрывшись одеялом с головой) встречали смерть. И становились взрослыми, оставаясь по возрасту детьми. Детство жило в них — неотбеганное, недоигранное, запрятанное в укромных тайниках души, о которых космолётчики не имели понятия.

О том, что детство, даже непрожитое, это тоже энергия, и когда-нибудь она вырвется наружу, догадывался лишь Дмитрий Волокушин, непризнанный гений, владелец скандально известной клиники «За гранью». Точнее, скандально неизвестной, ибо попавшие туда космолётчики возвращались совершенно иными: восстанавливалось не только психо-эмоциональное здоровье, менялся характер, менялись привычки, и вместо нелюдимого, старательно избегающего какого бы то ни было общения гомофоба с тяжёлым взглядом и тяжёлым характером из дверей клиники выходил позитивно настроенный, жизнелюбивый и охочий до земных удовольствий человек, в котором никто не узнавал его прежнего.

О клинике говорили страшное: Волокушин проводил над людьми чудовищные эксперименты, диагностируя человеческий геном и «редактируя» гены, изменяя (заменяя!) митохондриальную ДНК и в конечном итоге генотип. Андрей знал, что это неправда, но не мог ни о чём рассказать. Ведь тогда бы все узнали, что Андрей Балаланов и Олег Бабанин один и тот же человек. Впрочем, так ли это? Олег жил в нём, временами напоминая о себе, но лидерство в этой двойке бессменно принадлежало Андрею.

Тирания как единоначалие

Андрей Балабанов, кличка Балабон, единственный на «Сайпане» имел статус уровня «G» (начальный класс, самый низкий). Пилоты класса «G» водят только транспортники с «экипажем» из роботов-погрузчиков и роботов-ремонтников. Капитан межзвёздного корабля с людьми на борту, будь то пассажирский лайнер или разведчик, должен иметь статус первого уровня (класса «А»). Это неписаное правило Волокушин проигнорировал и назначил Балабанова капитаном.

Андрей ни с кем не мог посоветоваться: это нокаутировало бы его рейтинг. Командир корабля — морского, воздушного или звёздного — априори лидер. Балабанов, который вовсе не был балабоном и рот открывал только в критических ситуациях, за полгода до старта обложился книгами и теперь знал абсолютно всё об инструментах управления (Андрей без колебаний выбрал иерархию) и о подходах к управлению (Андрей решил использовать все три: системный, ситуационный и процессуальный).

Оказалось, что науку управления людьми создали Конфуций, Платон и Аристотель. Балабанов решительно отклонил демократию и выбрал тиранию. С его-то экипажем. Лететь почти год, корабельные демократы передерутся в хлам и в конечном итоге устроят революцию. А этого Андрей допустить не мог.

Размышляя об экипаже, Андрей отдавал себе отчёт в том, что все, кроме Катеринки, вызывали у него чувства, весьма далёкие от позитивных. Не сходящая с лица гадливая ухмылка Петюни (Пётр Коржик, штурман-пилот, кличка Пряник, обязанности выполняет безукоризненно, свободное время проводит на камбузе). Болтливость медвежонка Барни (Бернард Барнс, помощник капитана, штурман-навигатор, не единожды выводивший корабль из зон притяжения коричневых карликов). Россказни Сёмы Рабиновича, от которых, как в детстве, хотелось спрятаться под одеялом. Дурацкие вопросы Мишеньки Перевозчикова, которые хотелось затолкать ему обратно в глотку.

Ненужность студента ВГИКа на корабле была очевидной. Несуществующую должность сопровождающего придумал Волокушин. Он же утвердил список экипажа и оклады. Мишин оклад впечатлял и возмущал одновременно: две с половиной тысячи долларов в день. Полгода туда, полгода обратно, плюс непредвиденные два месяца (Волокушин предупредил, что не оплатит, и вписал в контракт соответствующий пункт. Вот же сволочь!). Триста шестьдесят пять дней в пересчете на доллары это девяносто одна тысяча, то есть почти миллион. И ещё столько же, если по возвращении Миша сделает фильм. Если, конечно, вернётся.

Миша неколебимо верил, что — вернётся, иначе просто не может быть. Ему девятнадцать, впереди у него целая жизнь, и прожить её надо с миллионом долларов в кармане. Будущий миллионер валялся на кровати с «Солярисом» Станислава Лема, воображая себя Крисом Кельвином, любезничал с Кэли (которую, начитавшись Лема, звал Хари) и доводил до бешенства Леону (которая по понятным причинам бешенства не испытывала, но мастерски его изображала: биолюди умели развлекаться). В свободное от книжки время он слонялся по кораблю, иногда включая камеру. Но больше глазел по сторонам. И с этим ничего нельзя было сделать…

Мишино безделье было, впрочем, обоснованным, его работа начнётся на экзопланете, как и биолога Юозаса Киндзюлиса. Дебилизм Юозаса, который не слышит, когда к нему обращаются, потому что всё время о чём-то думает, раздражал капитана чрезвычайно. Юозас жевал свои мысли как корова жвачку. Ему бы на хуторе сено ворошить да навоз разгребать! Но с «хуторянином» приходилось мириться: единственный биолог на корабле, лауреат Нобелевской премии и гордость Литвы. Достала его эта гордость! Вот как дам сейчас по башке… Может тогда «светило биологии» проснётся.

— Эй! — Андрей потряс биолога за плечо.

— Na kas dar? — вскинулся Юозас. — Tai ne mandagiai, pazadinti zmogu kai jis miega!

Если бы Андрей знал литовский, он бы вскипел («Ну что ещё? Невежливо будить человека, когда он спит»).

— Просыпаемся, заканчиваем думать и начинаем работать, — зло сказал Андрей. И тут же ему стало стыдно. Работа для биолога начнётся, когда «Сайпан» коснётся планеты посадочными гравилентами. Вот тогда Юз будет работать как проклятый, и днём и ночью, и всю обратную дорогу, весь перелёт. Другие будут спать, а Юозас — колдовать над образцами, разбивая на элементы, выделяя составляющие, определяя атомную плотность, расшифровывая молекулярные соединения и — чем черт не шутит! — экзопланетные чужие ДНК…. Конечный результат экспедиции напрямую зависит от Юозаса. Это, пожалуй, самый ценный специалист из всего экипажа. И наверное, нельзя так с ним… Андрей уже собрался извиниться, когда увидел на лице Юза виноватую улыбку:

— Простите… Заснул нечаянно.

Значит, в самом деле спал. Безобразие!

— Инженер Кин… Кинд… Киндъюлис… Вот дёрнул же чёрт обратиться по фамилии, которая не запоминается, хоть стреляйся!

— Киндзюлис, — без улыбки сообщил Андрею биолог.

Андрей машинально извинился. И рассвирепел. Эта флегматичная свинья ухитряется спать, когда все чем-то заняты, и он же перед ней… перед ним то есть, извиняется.