Болезнь удерживает меня от взрыва благородного негодования, и, предчувствуя, что его история далека до завершения, я приказываю поскорее подвести итог.

— Так вот, Адель, если хочешь знать, и сейчас женщина будь-будь. Если бы была академия любви, то ее надо было бы поставить профессором на факультете зоологии…

— Умоляю, без деталей!

— В конце концов, такова жизнь, — философствует Толстяк. — Хуже всего то, что потом мы оба заснули. Поздний час, физические упражнения, да еще мы приняли литр на грудь, играя в карты, понимаешь, у меня глаза слиплись.

Он тяжело вздыхает и с сожалением пожимает плечами.

— Да так задрыхли, что только в шесть утра нас выковырнул из постели ее вернувшийся муж. Ты бы послушал, как он блажил! Как выражался! Хоть святых выноси! Он меня взял как голенького, представляешь? Я храплю себе вовсю и вдруг сквозь сон чувствую, как какой-то тип — я сначала не разобрал кто — чистит мне физию! На всю жизнь запомню ощущения! Я, естественно, просыпаюсь. Адель орет, что, значит, случилось недоразумение… Ошибка, мол, ничего не было… Я пытаюсь собрать манатки. Парень вопит на весь дом, вроде того, что я сволочь легавая! И что ближайшую революцию он затеет сам лично, и не по телефону. У него будто и конкретные мысли есть на этот счет — будьте покойны!

— Мне плевать на его мысли! — говорю я.

— В конце концов, чтоб он заткнулся, пришлось провести ему крюк в челюсть, и он заснул. Ночной сторож после работы в такое время, сам понимаешь, должен отдыхать! Мне ничего другого не оставалось, как надеть подтяжки и привет, Адель… И вот я здесь!

— Несчастье тому, кто затеял скандал! — цитирую я кого-то, может, даже себя.

— Клянусь, Сан-А, если б ты был на моем месте…

— Все, хватит!

До меня начинает доходить услышанное. Температура трансформировала мое восприятие. Теперь надо сообразить, какие будут последствия. Потешное происшествие, нечего сказать! Проблем не избежать, но все равно забавно.

— Куда ездил Аква? Почему он так долго отсутствовал? — бормочу я.

Сообразив, что взбучки не будет, Берю решается вновь взять слово.

— Если хочешь, давай арестуем мужика, а я займусь допросом!

— Да заткнись ты! Все, что мог, ты уже совершил!

— Я тебе признаюсь, — продолжает Толстяк, игнорируя мой приказ молчать, — у меня нервы на пределе. Видишь мой глаз? Красота, да? Ну и житуха, черт бы ее взял! Сподобил же Господь такой профессии… Вдобавок я обещал в следующее воскресенье петь в благотворительном концерте. Представляешь? Как тут выйдешь перед публикой с такой рожей!

— Тебя примут с содроганием…

— Спасибо, — мрачно бурчит он.

— Ладно, проехали! Нужно снова обмозговать ситуацию. Поздно вечером я отослал Пино в Маньи. Была мыслишка поставить мышеловку.

— Мышеловку?

— Именно! Вполне возможно, бандит Анж поедет туда, чтобы откопать труп Келлера и спрятать концы. Поскольку ты напрочь засветился и Аква тебя знает, быстро езжай на подмогу Пинюшу. Возьми с собой жратву, питье… Только никакой выпивки, слышишь! Запритесь в доме, не создавайте шума и ждите. Если кто-нибудь появится — хомут на шею и срочно сюда.

— Будет сделано, — рапортует Берю, довольный заданием.

— И еще совет, Толстяк…

— Да?

— Не приобретай вредных привычек Казановы, это не входит в твои профессиональные обязанности.

— Да ладно, хватит меня лечить — я уже выздоровел! — смеется он, снова хватая шляпу в руки.

Ну что с ним делать? Я люблю этого толстого бабника.

— Как считаешь, мне можно показаться на сцене в темных очках? Жалко ведь — две недели репетировал мои любимые песни — “Каторжники” и “Розовый бутон”… — И он запевает:

Во вкусе я твоем, Роза,

И если хочешь, завтра

Приду сорвать бутон

Своим шипом!

Стекла звенят. Фелиция бежит к нам, обеспокоенная легкими признаками землетрясения. Толстяк напяливает на тыкву свою видавшую виды шляпу.

— Там восемь классных куплетов. Но не буду возбуждать болящих своим пением!

Усилия Фелиции не пропали даром: к полудню температура немного опускается, но самочувствие такое, будто вашего доблестного Сан-А переехал трамвай. Маман настоятельно уговаривает меня вызвать врача.

Доктор Тео — давний друг нашей семьи. Он помог мне появиться на свет, что само по себе заслуживает награды — не менее ордена Почетного легиона (если бы его уже не наградили раньше за достижения в области национального здравоохранения).

Я сдаюсь, поскольку знаю: маман не перенесет, если доктор воочию не убедится, что через два дня я смогу самостоятельно жевать телячий бифштекс и запрыгнуть на любую птичку, у которой не будет аллергии на мой шарм.

Лекарь живет в трех кварталах от нас и прибегает моментально, будто начал забег с низкого старта. Добродушный толстяк с копной белоснежных волос, очками в тяжелой золотой оправе и отвислыми ушами, доктор Тео действительно знает пульс нашей семьи, как никто другой.

— Как дела, малыш? — обращается он ко мне, так как уже давно потерял счет годам и очень рассеян.

— А я как раз хотел узнать ваше мнение, док!

Он широко улыбается.

Уже одно его присутствие успокаивает растревоженную моей болезнью матушку. Она верит в него, как в Деву Марию Лурдскую.

Тео с внимательным видом выслушивает и простукивает меня, как делают теперь только старые врачи. Затем, будто открыл новый закон Ньютона, изрекает вердикт:

— Ангина! Ничего страшного.

Он выписывает самое модное на данный момент лекарство, потом заметно теряет ко мне интерес и принимается весело болтать с Фелицией. Внизу в столовой звонит телефон. Маман идет снять трубку. Когда она возвращается, у нее на лбу написано: “Пожарная тревога!”

— Звонил инспектор Лавуан. Он попросил меня сообщить тебе, что некий Анж Равиоли был убит сегодня ночью.

В мгновение ока я оказываюсь в сидячем положении.

— Что?

И вдруг как рукой сняло всякую боль в горле, температуру, да и в тыкве просветлело. Мигом забываю о присутствии доктора и его распоряжениях. Секунда — и я уже на ногах.

— Ты с ума сошел, Антуан! — вскрикивает Фелиция. — Немедленно ложись в постель…

— Чуть позже, маман! Мне нужно срочно мчаться туда.

— Но это неразумно, сынок, — сурово заявляет Тео, — могут быть осложнения…

— Они уже начались, можете поверить мне на слово, док!

Торопливо натягивая шмотки, я прошу его:

— Дайте мне что-нибудь, чтобы хоть сегодня продержаться, а завтра я вам обещаю привязать себя к кровати.

— Ну и работа у тебя, мой мальчик! — хмыкает домашний терапевт.

Он открывает свой черный, видавший виды и бесчисленных раздетых пациентов (и пациенток) саквояж, роется в нем и наконец протягивает мне плоскую коробочку.

— Три раза в день. Но это поможет тебе лишь мобилизовать твои внутренние ресурсы. Чудес не бывает, мой друг!

— Отлично, док, вы просто волшебник!

— Работа его угробит, — стонет Фелиция.

Я пристально смотрю на лекаря, и старина Тео тут же начинает утешать маман:

— Ничего-ничего, он здоров как бык, моя дорогая! Ведь гонки легавых проводятся круглый год, и никто не спрашивает у бедных собачек, есть у них ангина или нет.

Напяливаю на себя все, что можно, поверх всего накручиваю кашне, чтобы скрыть свою небритость, и стартую.

Лавуан улыбается во весь рот.

— Я так и знал, что вы приедете, патрон.

Конечно, приятно командовать людьми. Но это одновременно накладывает на тебя множество обязательств, в частности, ты утрачиваешь право болеть.

— Спасибо на добром слове! Ну выкладывай!

— Патрульные мотоциклисты из жандармерии обнаружили Равиоли на дороге в Понтуаз. Он сидел за рулем своей американской тачки. Убит выстрелом в затылок. Пуля прошла навылет и разбила лобовое стекло. Потому-то жандармы его и заметили.