– Главное – много наслаждаться!

Марио высказал скорее не одобрение, а нетерпение.

– Конечно, конечно, – сказал он, – Но разве все равно, как наслаждаться?

Эммануэль не думала над смыслом ответа, ей просто хотелось спровоцировать Марио.

– Наслаждаться – и все тут!

– Бедный бог, – вздохнул Марио.

– Вы переходите к разговору о религии? – удивилась Эммануэль.

– Я взываю к богу эстетики, – отозвался Марио. – Вы должны лучше узнать законы этого бога. Я говорю об Эросе.

– Вы полагаете, я не умею ему служить? – парировала Эммануэль. – Это бог любви.

– Нет, это бог эротизма.

– Ах, вот вы о чем…

– А разве есть другой бог? Но вы, кажется, не очень-то о нем знаете.

– Ошибаетесь, очень хорошо знаю.

– Правда? И что же вы знаете об эротизме?

– Эротизм – это… Как бы точней… Культ чувственных наслаждений, свободный от всякой морали.

– Ничего подобного, – Марио просто возликовал. – Все обстоит как раз наоборот.

– Ах, это культ невинности?

– Прежде всего не культ. Это торжество разума над мифами. Это не движения чувств, а упражнение ума. Не эксцессы наслаждения, а наслаждение эксцессами. Это не распущенность, а строгие правила. Это – мораль!

Эммануэль беззвучно зааплодировала:

– Браво! Это очень мило.

– Я говорю серьезно, – остановил ее Марио. – Эротизм – не учебник развлечений для общества. Это – концепция человеческой судьбы, мера, канон, кодекс, церемониал, искусство, школа. Это еще и наука, вернее, плод последней из наук. Его законы основаны на разуме, а не на вере. На доверии, а не на страхе. И скорее на вкусе жизни, чем на мистике смерти.

Он снова остановил жестом готовящуюся что-то ответить ему Эммануэль.

– Эротизм – продукт не декаданса, а расцвета. Он – инструмент нравственности и социального оздоровления, потому что он снимает покровы с сексуальной жизни. Я готов утверждать, что он – непременное условие нравственного развития, ибо помогает воспитанию характера, помогает освободиться из-под власти иллюзий и ведет к ясности и трезвости взглядов.

– Ну, это совсем чудно, – рассмеялась Эммануэль. – Вам кажется привлекательной эта картина? Куда приятней оставаться во власти иллюзий!

– Гнев, командующий тобою, стремление властвовать и подчиняться, сладострастие от того, что ты причиняешь муки или убиваешь, обольщение, желание, любовь к смерти или к страданию, стремление увековечить эти страсти вот что я называю иллюзиями. Вас они привлекают?

– Сказать по правде, нет, – согласилась Эммануэль. – Но что должно меня привлекать?

– Я бы очень хотел, чтобы высшей добродетелью была страсть к красоте. В этом и заключено все. Все, что красиво, то истинно; все, что красиво, то справедливо; все, что красиво, то преодолевает смерть. Любовь к красоте делает нас другими, отличает от животных. Наши первые страхи, мысль о том, что земные соки поднимаются по нашим жилам, заставляют нас прижиматься лицом к земле, ползать в этой темной пустыне, где мы разместили своих богов. Чудо же красоты пробуждает в нас бунтующее любопытство и зовет нас к полету. Красота – это крылья мира. Без нее мы не могли бы оторваться от земли.

Марио остановился, но выражение лица молчащей Эммануэль словно бы вдохновило его, и он продолжал:

– Какой человеческий гений, более бдительный, чем Божий ангел, осеняет нас своим крылом?! Красота науки хранит нас от ужасов магии, красота разума внушает нам отвращение к мифам. Мир движется и над неподвижностью смеется. И в постоянном движении человек находит средство от всех кошмаров и химер.

Марио повернулся к Квентину, как бы призывая его в свидетели и, сделав рукой широкий округлый жест, продолжил свою лекцию.

– …Ибо наша жизнь удивительно проста: нет другого долга, чем быть разумным, нет другой судьбы, кроме любви, и нет другого знака добра, кроме красоты.

Его лицо снова было обращено к Эммануэль. Он предостерегающе поднял палец:

– Но помните: красота открывается для вас не в законченных вещах. Красота – не результат, не земля обетованная, не рай после страданий. Она богохульство в адрес молчащего Бога, вопрос, на который не отвечают, поход, который не кончается никогда. Она – вызов и усилие. Она – неотложность вызова и бесконечность усилий. Она равна героизму нашей судьбы.

Эммануэль улыбнулась ему сочувственно, и он, казалось, понял, что это ее трогает. Он взглянул на нее дружелюбно, но в то же время было видно, что он еще не вполне уверен, поняли ли его до конца.

– Красота не дарована человеку Богом, человек сам избрал ее, придумал, сотворил. Имя ее соблазнительно и поэтично. Она – надежда человечества, добродетель, рожденная людьми вопреки природе, рожденная среди отчаяния и одиночества, куда забросили людей ангелы и демоны. Она – вожделенная победа над джунглями и ливнями. Она – свет воображаемой луны, песни невидимых над поверхностью моря сирен. Итак, утверждаю я, эротизм – это торжество выдумки над природой, – самая высокая поэзия, потому что для него нет невозможного. Это – всемогущий Человек.

– Эту мощь я не совсем представляю себе, – заметила Эммануэль.

– Плотская связь между женщинами кажется биологическим абсурдом, она невозможна – эротизм немедленно превращает эту мечту в реальность. Содомия вызов природе, эротист становится содомитом. Любовь впятером неестественна эротизм ее воображает, он приказывает, и она осуществляется. Чтобы расцвести, эротизм, разумеется, не нуждается в этих формулах исключения: он требует только молодости и свободомыслия, истинной любви, истинной чистоты, не знающей обычаев и условий. Эротизм – это страсть храбрости.

– Послушать вас, так эротизм – это сплошное извращение. Довольно трудно решиться на все это.

– Тысячу раз! Разве не наслаждение – пренебречь всеми нашими химерами? И сначала самыми страшными из них – глупостью и трусостью, любимыми гидрами мещанства. Люди не могут признаться себе, что крик Гоббса остается верным и спустя три столетия:

«Единственной сильной страстью в моей жизни был страх». Страх быть непохожим. Страх мысли. Страх стать счастливым. Все эти страхи несут в себе смерть поэзии и так высоко ценятся всеми: конформизм, почтение перед табу и всяческими запретами, ненависть к воображению, отказ от новизны, мазохизм, недоброжелательство, зависть, скаредность, жестокость, лицемерие, ложь, бесчестность. Одним словом – зло. Истинный враг эротизма – озлобленный и испуганный ум.

– Вы великолепны, – воскликнула Эммануэль. – А я-то думала, что то, что одни называют эротизмом, другие просто зовут порочностью.

– Вы сказали «порочность»? А что вы подразумеваете под этим словом? Порок означает недостаток, изъян. Конечно, эротизм, как и все, что создано человеком, не свободен от недостатков, ошибок, падений. Если это так, то будем называть порок тенью, издержками эротизма. Но есть одна вещь, которая существовать не может. Это стыдливый эротизм. Качества, которых требует акт эротизма, – логика и твердость духа перед любым испытанием, воображение, юмор, дерзость. И, конечно, нечего и говорить о силе убежденности, таланте организатора, хорошем вкусе, эстетическом чутье, без которых все попытки будут безуспешными.

– Так вот почему вы считаете его моралью!

– Подождите, дело не в этом, надо идти дальше. Эротизм требует прежде всего системы. Его адептами могут быть только люди принципов, знатоки теории, а не те ночные гуляки, которые хвастают количеством вина и числом женщин.

– Выходит, что эротизм совершенно противоположен занятиям любовью?

– Ну нет, это вы заходите слишком далеко. Но заниматься любовью – еще не значит совершать акт эротизма. Нет эротизма там, где сексуальное удовольствие получают по привычке, по обязанности, там, где это животное удовлетворение биологической потребности, желание плотское, а не эстетическое, поиски не духовных, а чувственных наслаждений, любовь к себе или к другим, а не любовь к прекрасному. Иными словами: где есть природа, там эротизма нет. Эротизм, как и вообще всякая мораль, есть средство, придуманное человеком для борьбы с природой, средство победить, преодолеть ее… Вы хорошо знаете, что человек постольку человек, поскольку становится все менее естественным, менее диким; чем дальше он от природы, тем больше в нем человеческого. Эротизм – самый человечный талант человека. Он не противостоит любви, он противостоит природе.