– «Стыдятся всего, что некрасиво».

– Значит, вы не стыдитесь своей груди?

Вместо ответа она свободной рукой стянула через голову блузку и бросила ее прочь. Марио помог ей. На минутку ей пришлось оставить его без попечения, но это была лишь краткая интерлюдия.

– Теперь хорошо бы кого-нибудь встретить, – сказал Марио.

– А сам-ло разве не годится в свидетели?

– Он не свидетель, он соучастник.

Марио опять свистнул, сиамец снова повернулся к ним. Трицикл сделал крутой вираж, и все трое радостно рассмеялись.

– Что вы предпочитаете? – спросила Эммануэль, вспомнив недавнюю лекцию. – Мои руки, мои губы или…

Марио не ответил. И тогда она наклонилась к нему, приоткрыв рот, и припала к торчавшей ветви этого стройного растения. И тут она услышала голос Марио, читающего стихи:

Любопытство заставило ее прервать свое занятие; она, глядя снизу вверх на Марио, спросила:

– Это ваши стихи?

– Что вы! Это отрывок из поэмы вашего соотечественника XVI века Реми Белло.

– Вот оно что, – разочарованно протянула Эммануэль.

Прежде чем она приготовилась возобновить свои сладкий труд, они остановились перед решеткой дома Марио.

Марио спрыгнул с повозки, поднял Эммануэль на руки и понес ее в глубину сада к дому. Сам-ло молча двинулся за ними. Они остановились перед дверями. Марио заговорил с ним; это была долгая беседа с разнообразными интонациями, повышениями и понижениями тона. Эммануэль напрасно силилась понять, что же они обсуждают, – лицо сиамца было непроницаемо. Иногда, отвечая, он посматривал на Эммануэль. Наконец, он утвердительно кивнул головой.

– Ну вот, все сделано, и мой герой нашелся, – объявил Марио. – Зачем было так далеко искать, когда он оказался перед порогом моего дома.

– Как! Вы хотите сказать…

– Ну да! Разве он не достоин моего внимания?

Эммануэль готова была разрыдаться. Она-то надеялась что в домашних стенах учитель, наконец, заключит ее в свои объятия. Она была готова остаться здесь надолго, на остаток ночи и весь день, она не помышляла о возвращении домой. Он мог делать с ней все, что захочет. Но он ничего не хотел. Единственное, о чем он думал, – заполучить в постель мальчишку.

Слезы застилали глаза Эммануэль, и она даже не могла рассмотреть как следует своего соперника. Так ли он красив на самом деле?

– Кара, не торопитесь огорчаться преждевременно, – весело проговорил Марио. – Вы сейчас увидите: у меня родилась блестящая идея. Вы будете мне благодарны. Входите же, прошу вас.

Он распахнул дверь и привлек к себе Эммануэль. Она не шевельнулась: знает она его идеи! Но все-таки, как хорошо было в его доме. И этот запах, и полумрак. Что за ночь!

Марио принес три бокала, наполнил их.

– Ментоловая настойка – вот что поможет сердцу моей возлюбленной.

Его возлюбленной? Эммануэль горько усмехнулась. Сам-ло неподвижно застыл посреди комнаты. Марио протянул ему бокал. Все трое выпили в полном молчании. Марио был прав: она сразу почувствовала себя лучше. Он обнял ее, прижался губами к ее голой груди.

– Я сейчас возьму вас, – сказал он. Немного подождал, чтобы увидеть эффект своих слов. Эммануэль вздохнула, и Марио начал пояснение.

– Но я буду брать вас через этого славного малого. Через – в буквальном смысле слова. Я пройду через него, чтобы достигнуть вас. Я буду обладать вами так, как вам никогда не приходилась и как я не обладал еще ни одной женщиной. Вы будете принадлежать мне больше, чем кто-либо на этом свете. Вы согласны?

Эммануэль не понимала, отказывалась понимать, что он ей предлагает.

– Делайте все, что хотите, – только и могла она сказать, и Марио снова поцеловал ее. И теперь она была счастлива и готова ко всему.

– Ваш самый первый в жизни любовник, – торжественно провозгласил Марио. – Он ваш сегодняшней ночью.

Ей стало немного стыдно, что она обманула Марио, утаив от него приключения в самолете. Но в конце концов разве это важно? Ведь сегодня она отдается в полном сознании совершаемого адюльтера, и этот сиамец будет действительно ее первым любовником.

– Первый перед многими другими? – спросил Марио, как бы желая убедиться, что его уроки усвоены.

– Да, – проронила Эммануэль.

Как великолепно отдаться вот так, полностью! Никакая женщина не будет более неверна супругу, чем она этой ночью.

– Вы не передумаете? – не успокаивался Марио.

Она отрицательно мотнула головой: Господи, если бы он приказал ей отдаться сейчас десяти мужчинам, она не стала бы ему перечить.

Но он просил ее отдаться только одному. Она скинула с себя юбку и вытянулась на диване, прижавшись спиной к ласкающей мягкости подушек. Широко раздвинув ноги, она обняла бедра человека, осторожно погружавшегося в нее. Когда проникновение стало полным, Марио, до того державший голову Эммануэль, осыпая ее поцелуями, встал и занял позицию позади молодого человека. Он тоже обнял его за бедра, и руки Марио соединились с руками Эммануэль на пояснице сам-ло.

Она слышала, как он застонал от наслаждения. Потом стоны превратились чуть ли не в крики, и сквозь них она услышала голос Марио:

– Теперь я вошел в вас. Я пронзаю вас копьем в два раза более острым, чем у обычного мужчины. Вы чувствуете это?

– Да, это чудесно, – простонала Эммануэль. Могучий поршень сам-ло на три четверти вышел из Эммануэль, потом снова вернулся и начал, все увеличивая темп, свое движение. Она не знала, доставляет ему Марио радость или боль, ей было не до этого; она рычала, извиваясь на подушках. Двое мужчин соединили с ее криками свои. Эти крики разорвали предутреннее молчание, и собаки в окрестных домах начали отчаянный концерт. Но эти трое ничего не слышали – они были в другом мире. Великая гармония царила в этом трио, как в хорошо отлаженном механизме. Никогда ни одна пара не способна достичь такой гармонии! Руки сиамца сжимали грудь Эммануэль, и она посылала свое тело ему навстречу, помогая ему как можно дальше проникнуть в нее, желая, чтобы он разорвал, разодрал ее.

Марио чувствовал, что силы сам-ло неисчерпаемы, но сам он уже почти опустошил себя. Он вонзил свои ногти в спину юноши, как бы давая ему сигнал. Извержение двух вулканов шло одновременно, гам-ло изливался в лоно Эммануэль, получая с другой стороны такие же дары. Эммануэль же кричала так, как ей никогда не приходилось кричать раньше. Горький, пряный вкус она ощущала чуть ли не в горле. Ее голос отражался от черной воды канала, и нельзя было понять, к кому обращены ее слова:

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю…

«Анна-Мария Серджини»… В звуке «и» этого женского имени, когда его произнес Марио, было что-то нежное, волнующее, – даже в том, как внезапно этот звук оборвался.

Девушка продолжала сидеть за рулем своего автомобиля, когда Марио взял ее руку с длинными, не украшенными кольцами пальцами, и поднял вверх как бы вручая Эммануэль.

«Анна-Мария» – звучало эхом в Эммануэль; она словно пыталась задержать в сознании эту ласковую дрожь раскатистого флорентийского «р». «Анна-Мария» вслед за словами поплыли отрывки церковных песнопений и запах ладана, и запах тающего воска. PANIS ANGELICUS.

Девичьи колени, благопристойно прикрытые юбкой. Восхитительные видения! О RES MIRABILIS! Гортань, в которой рождается это «и», язык, касающийся увлажненных губ, полураскрытых губ, за которыми мерцают ровные белые зубы… О SALUTARIS HOSTIA… И сияние, струящееся сквозь цветные витражи, сияние иного света, для которого нельзя найти слов в бедном школьном словарике.

– Она великолепна, – прошептала Эммануэль. – И какая ликующая, уверенная, счастливая собой чистота! – Сердце Эммануэль дрогнуло. – О таком совершенстве можно только мечтать.