Оставаться в группе больше не имело смысла, и я вышла, тихонько прикрыв за собой дверь.

"Половина на Петровке – половина в буфете”, очень мило.

…Из “половины” в буфете находились только Ирэн и Муза. Казалось, Ирэн плачет со вчерашнего дня, во всяком случае, ее яркий макияж хранил те же изъяны, те же следы слез, что и вчера: казалось, они вошли в упорядоченное русло. Ирэн и Муза основательно поддали коньяку и теперь сидели с одинаково красными лицами.

– Привет, девочки! – Я деликатно присела на краешке стула.

– Сходи за стаканом, – хмуро сказала Муза.

Мое появление почему-то вызвало у Ирэн новый приступ слез. Под их неумолчный аккомпанемент я вернулась со стаканом, и Муза разлила коньяк.

– Ну, за усопшую Фаину Францевну.

Мы молча выпили.

– Господи, кому нужно было так поступить с ней? – причитала Ирэн.

– Ну, что уж тут. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – ни к селу ни к городу брякнула Муза.

– Она ведь чувствовала что-то… Она предполагала такое.

– Ирка, ну где она такое могла предполагать? В своей богадельне, что ли?

– Такая милая, такая добрая… Глубоко порядочный человек, очень достойный. Я ее когда первый раз увидела… Мы с Яшей ездили – верите, сразу полюбила. А какая была актриса, как хотела сыграть!.. Да что я вам говорю, вы же сами все видели…

– Видели-видели… Ты же знаешь Анджея, он и мертвого играть заставит. – В устах Музы, осоловевшей от коньяка и тихого обожания Братны, это прозвучало откровенным издевательством. Но, поглощенная непритворным горем, Ирэн этого даже не заметила.

Муза взяла еще одну бутылку коньяка, и мы так же резво распили и ее.

А когда подошла очередь третьей, в кафе появился Кравчук.

Он и сейчас не изменил себе: тот же строгий костюм, аккуратный пробор на прилизанной голове, идеально повязанный галстук. Он сразу же направился к нам, пожал плечо Ирэн, локоть Музы и мое предплечье: никакой эмоции на лице, кроме сдержанной скорби, смягчающей жесткие носогубные складки.

Привет, привет, змеиноглазый, тебя-то я и поджидаю.

– Ну что, – сквозь слезы спросила Ирэн, – ничего нового?

– Пока ничего, девочки, – осторожно подбирая слова, сказал Кравчук. – Вы искали меня, Ева?

– Да. Мне нужно с вами переговорить. Конфиденциально.

– Ну вот, крысы бегут с тонущего корабля, – ни к кому не обращаясь, сказала Муза, разом пожалев о коньяке, влитом в мою предательскую глотку.

– Тогда пойдемте.

– Да, конечно.

Сопровождаемые полным негодования взглядом Музы и равнодушным взглядом Ирэн, мы покинули кафе.

– Не надеялся вас увидеть, – сказал Кравчук совершенно искренне.

– Вы знаете, в какой-то момент мне тоже показалось, что я вас больше не увижу, – совершенно искренне ответила я.

– Вы занимаете меня все больше и больше.

– Что уж говорить обо мне!

Обмениваясь ничего не значащими фразами, каждая из которых таила двойное и тройное дно, мы покинули студийный корпус и вышли на улицу. Подойдя к стоянке у корпуса, Кравчук гостеприимно распахнул переднюю дверь своего “Вольво”.

– Прошу вас.

Я села в машину, подобрав полы своего старенького пальто, и сложила руки на коленях: изуродованные кончики ногтей еще раз напомнили мне о том, чего я и не забывала: вчерашний вечер на стыке Варшавского шоссе и Кольцевой…

Кравчук устроился рядом и тотчас же вставил кассету в магнитолу. По первым тактам я узнала “Прощальную симфонию” Гайдна. У этого подонка, однако, отменный вкус.

– Не возражаете? – запоздало спросил Кравчук.

– Нет, если это не намек на мое безрадостное будущее, – ответила я. – Куда мы поедем?

– Куда хотите. Можем поехать пообедать куда-нибудь. Можем остаться здесь и посидеть в машине.

– Так, пожалуй, будет удобнее. Вы сегодня без телохранителя.

– Сеня приболел. Такое иногда случается даже с телохранителями.

– Все мы люди.

Некоторое время мы молчали. Никто не хотел открываться, никто не хотел наносить удар первым – нет никакой гарантии, что не получишь в ответ апперкот в незащищенный подбородок.

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – наконец спросил он. Подстраховываешься, скотина, ну ладно!

– Вчера со мной произошел неприятный инцидент.

– Что вы говорите!

– Я чуть не погибла.

– Просто рок какой-то! Сначала одна актриса, потом другая, теперь вот вы… Надеюсь, все обошлось?

– Да. Более иди менее. – Я посмотрела на свои руки, и он перехватил мой взгляд.

Мы снова надолго замолчали. Так надолго, что это становилось неприличным. У кого-то из нас первого должны сдать нервы.

– Вам нравится Гайдн?

Ты еще спроси “Любите ли вы Брамса?” [15], идиот!

– Да. Но мне не нравится то, как вы разрешаете свои проблемы. Особенно те, которых не существует.

– Что вы хотите этим сказать? – Его лицо по-прежнему оставалось непроницаемым, только в глубине зрачков появился нетерпеливый блеск. Что ж, я открылась, посмотрим, чем ты мне ответишь.

– Я – несуществующая проблема. Во всяком случае, для вас. Я неопасна для вас – я уже говорила вам об этом. После происшедшего вчера – вы знаете, о чем идет речь, – я пришла, чтобы встретиться с вами. С моей стороны это сумасшествие, но это и единственный способ доказать вам свою лояльность. Братны взял меня в свою группу только по одному ему известным соображениям. Это было кстати, потому что у меня, кроме жалкого мосфильмовского пропуска, нет больше никаких документов. У меня были большие неприятности с.., с определенного рода службами… И я ушла от сотрудничества с ними, скажем так… Гораздо менее цивилизованно, чем в свое время вы. Мне пришлось кардинально изменить образ жизни, кардинально изменить свою внешность…

Теперь я надеялась только на свое лицо – полученное в свое время окольными путями, оно столько раз спасало меня, столько раз меня выручало, оно должно было вывезти меня и на этот раз.

– Вы профессиональный человек. Неужели вы бы не заподозрили двойное дно? Если вы опасаетесь чего-то… Вы бы никогда не поступили бы со мной так, как решили поступить вчера. Вы должны были прекрасно понимать, что подставляете себя под удар, при любых раскладах, кроме одного-единственного: вы решили избавиться от меня просто как от нежелательного свидетеля. Как от глупой бабы, у которой могут сдать нервы в любую минуту. Не больше. Вы правы. Я могла быть проблемой для вас, окажись я просто случайной истеричкой. Я случайна. Я появилась у вас только благодаря стечению обстоятельств. Только потому, что Братны посчитал нужным взять меня в группу. Я случайна. Но я не истеричка. И не глупая баба. Если бы я хотела сообщить кому-то о тех странных вещах, которые происходят здесь вокруг убийств, я бы нашла способ сделать это. А вы бы почувствовали, что я нашла этот способ. Вы же профессиональный человек. Повторяю, я неопасна для вас. Мы союзники. Я – проблема, которой для вас не существует в принципе…

– Да? Я бы так не сказал. – Он вдруг повернулся ко мне и подковой обхватил мой подбородок; его пальцы обладали невероятной силой, при желании он, наверное, смог бы сломать мне челюсть. И только тогда, когда я почувствовала эту жесткую, эту раскаленную хватку, я поняла, что выиграла. Он раскрылся. Он не раскрылся бы никогда, если бы не поверил хотя бы одному слову из моего страстного монолога. Моему отчаянному приходу сюда – при всех раскладах это было чревато, он не мог этого не понимать. Но он все-таки раскрылся. Он больше не считает меня опасной.

– Вчера я потерял человека по твоей милости. Я мог бы потерять значительно больше людей…

Человека… Значит, заплатил по счетам только один… Кто был этим одним – придурок Бадри или Митяй? Я вдруг отчетливо вспомнила удар, нанесенный Митяем Бадри, может быть, он был недостаточно ловким, но ему нельзя было отказать в силе. И я снова попыталась убедить себя, что удар был мощным, мощным, мощным… Гаечный ключ, опустившийся на переносицу, не оставляет никаких шансов. А с Митяем можно разобраться в рабочем порядке и не доводить дело до крайности… Я понимала всю нелепость проносившихся в голове мыслей, но мне страшно хотелось, чтобы случилось невозможное и он остался жив. Просто – остался жив. И пусть бы даже я никогда не увидела бы его. Никогда больше.