Впрочем, смертный приговор был и так подписан. Видимо, я действительно представляю определенную опасность для Кравчука, если он решился убрать меня. Он так и не поверил мне. А я не привела убедительных аргументов, чтобы он мне поверил.

Но у меня еще есть шанс.

Мое собственное, очнувшееся от долгой спячки тело не хотело верить в смерть Митяя, но здравый смысл говорил о другом: ты должна смириться. Никто и никогда не прощает отступников. Даже если он остался жив в машине на шоссе, с ним расправятся позже.

Я совсем не знала его. Я не знала ничего, кроме слепого влечения к нему. Как жаль, что только теперь я узнала его по-настоящему. Теперь, когда уже ничего нельзя исправить.

"Пепел кобелька стучит в твое сердце”, – сказал мне Лапицкий.

Ну что ж, если отбросить оголтелый цинизм фразы, он прав. Свой личный счет к Кравчуку я уже открыла. И мне есть что положить на депонент.

– Что ты думаешь делать? – вдруг спросил Лапицкий таким серьезным, таким несонным голосом, что я даже вздрогнула.

– Ехать на студию. Встречаться с Кравчуком. Завтра с утра.

– Ты охренела, – после некоторого молчания сказал он мне со сдержанным уважением.

– Почему же?

– После сегодняшней кровосмесительной истории?

– Именно после сегодняшней. Не стоит долго оставлять его в неведении относительно своей судьбы. А то еще, чего доброго, он предположит, что я на него стуканула в ближайшую контору ФСБ. А он предположит обязательно. Поставь себя на место любого человека, который чудом избежал смерти и прекрасно знает своих заказчиков. Я ведь простая ассистентка режиссера. Даже косметикой не пользуюсь. Конечно, мои слова могут и гроша ломаного не стоить, он не дурак, он попытался навести обо мне справки, но так ничего и не выяснил. Нечего было выяснять. Ты же сам сказал – “труп неизвестной”. Но в любом случае, если остается хоть малейшее сомнение, – он замрет. Он ляжет на дно. Профессионалу ничего не стоит элегантно замести следы. А так – я просто облегчу тебе задачу, вот и все. Тебе ведь нужен этот парняга с оригами?

– Есть на него кое-что… – задумчиво сказал Костя.

– Можешь не продолжать. Я же сказала: я расскажу тебе все, что знаю. А ты мне – все, что посчитаешь нужным.

– Хорошо. На этом и остановимся.

– Это связано с антиквариатом? С иностранцами?

– На этом и остановимся. – Костя снова продемонстрировал свою хватку.

– А ведь убийство актрис тебе на руку, правда?

– Да. – Все-таки он циничен до невозможности.

– Как это ты говоришь? “Если бы их не было, их стоило бы придумать”. Верно?

– Верно. Теперь можно без суеты подобраться поближе и покопаться в ваших кинематографических головах. А старыми каргами пусть уголовка занимается, от них же за версту тухляком несет. Пускай ребятки покорячатся, им полезно. Это то, что нужно для милицейской задницы.

– Я так и знала.

– Ты всегда все знаешь. Ты умная девочка. – Еще ни разу за весь вечер и добрую часть ночи он не обратился ко мне по имени. Возможно, он все-таки признал за мной право выбора. – Ты хорошо подумала насчет завтрашнего дня?

– Не очень. Но это ничего не меняет. Я поеду на студию.

– Я не смогу тебя подстраховать, сама понимаешь.

– Я тоже. Каждый – сам за себя.

– Знаешь, я думаю, что это большая удача, что мы не пустили тебя в расход.

– Может быть, это было лучшим вариантом для нас для всех. Я что-то подустала жить.

– Ты очень оригинально это демонстрируешь. Пальцы не болят?

– Нет, – машинально сказала я и с удивлением обнаружила, что саднящая боль в руках действительно прошла.

– Я же говорил тебе. Значит, не обманул Гиппократ…

…Я шла по студии.

Внешне ничего не изменилось, но призрак бессмысленного убийства уже распростер над ней свои крыла. Даже в коридоре, куда выходили двери нашей съемочной группы, народу было больше, чем обычно. Чрезвычайные происшествия сплачивают людей, это один из немногих поводов, чтобы объединиться.

…В комнате группы, возле телефонов, одиноко полировала ногти на ногах гашишница Светик. В другом ее конце сидели шофер Тема, Келли и еще один осветитель, имени которого я не помнила. Все трое играли в “подкидного дурака”. Вот что значит отсутствие жесткой руки – в любое другое время всеми тремя здесь даже бы и не пахло: Братны терпеть не мог, когда низшие чины посещали Валхаллу, в которой томились его многочисленные кинопризы, дорогие ковры, тяжелые занавеси и широкие, убийственно мягкие кресла. Маленькая прихоть крупного мастера.

– Привет! – сказала я Светику.

– Виделись недавно. – Светик оторвалась от педикюра и посмотрела сквозь меня.

– Кто-нибудь из начальства есть?

– Кравчук где-то бегает. Братны в Госкино. Половина на Петровке, половина в буфете, – томно сказала Светик.

– Половина сидит – половина трясется, – ввернул шофер Тема и радостно заржал. – А ты чего не в общих рядах?

– Уже вливаюсь.

– Здравствуйте, Ева, – приветливо поздоровался Келли, единственный человек из всех присутствующих, который был мне симпатичен. – Это ужасно. Насильственная смерть старого человека – это всегда так ужасно…

– А насильственная смерть молодого человека – это всегда так прекрасно. Это просто зашибись, как здорово, – снова вклинился Тема и снова радостно заржал.

– Вы действительно так думаете, Артем? – с осуждением спросил тишайший интеллигент Келли.

– Я вообще ни о чем не думаю, а ты дурак снова. Кто не умеет работать головой, пусть работает руками. – Тема собрал колоду и передал ее Келли. – Ни хрена, ребята, не боись, чем хуже – тем лучше, пробьемся касками!

– Ты-то точно пробьешься. Как ширнешься – так и пробьешься, – ядовито сказала Светик, она терпеть не могла Тему.

Уже давно герринщик Тема шастал к гашишнице Светику, которая всем наркотикам, предпочитала аристократический кокаин. Тема любил играть на нервах Светика, особенно когда был под кайфом. Несмотря на запрет Братны, он регулярно появлялся в группе, когда Светик находилась там одна, в обществе телефонов, кокаина и собственных безупречных ногтей, и ширялся на глазах у утонченного Светика обглоданными одноразовыми шприцами. По Теме это называлось “дурий эксгибиционизм” или “герин приветик”. При особенно яростных посещениях иглы выскакивали из шприцов и втыкались не в Темины буйные вены, а в занавеси из гобеленовой ткани и персидский ковер под ногами. Обожавшая ходить босиком Светик несколько раз получала незначительные производственные травмы, а один раз пострадала особенно сильно: обколовшемуся Теме удалось стащить с закрытой стеклянной полки Золотую пальмовую ветвь Братны и безнаказанно вынести ее за пределы съемочной группы. Он попался тогда, когда хотел продать приз директору киностудии, которого ошибочно принял за иностранца, слоняющегося без дела.

Разразился скандал, хранительница пальмы Светик едва не лишилась места так же, как и Тема. Их спасло только то, что сам Братны отнесся к этой истории со здоровым юмором. И даже прибавил Теме (единственному в группе) зарплату, чтобы избежать в дальнейшем подобных эксцессов…

– Что у вас с руками, Ева? – неожиданно спросил Келли. По его лицу пробежала сочувственная гримаса.

– Ерунда. Открывала стекло и слегка ногти сорвала. Пройдет…

Зажужжал факс. Светик томно приняла его и углубилась в изучение.

– О, – сказала наконец она, – из Праги. Еще одна соискательница на главную роль. Прыгают на Братны, как белки-летяги. Вот ведь дуры! Ты их в дверь, а они в окно этажом выше. Пишет, прочла сценарий в журнале, понимаю, что опоздала, мечтаю работать с вами. И так далее.

– Да кто пишет-то?

– Актрисуля погорелого театра… – резюмировала Светик, – с Братны не соскучишься.

– Это точно, с Братны не соскучишься. – Я катала пустые, ничего не значащие фразы, как бильярдные шары. – Светик, если появится Кравчук, скажите, что я его искала. Я буду в студийном кафе.

– Если только появится, – выгнула губы Светик.