– Они все-таки заставили тебя объезжать эту лошадь?

Харрисон с шумом выдохнул. Судя по грязной, пропахшей потом одежде, на ферме было устроено настоящее родео, и ему все-таки пришлось объезжать норовистую лошадь, но он справился с этим, потому что та самая лошадь сейчас спокойно стояла рядом с кобылой Микаэлы, привязанная к белому стволу осины. Таков был Харрисон, изо всех сил добивающийся своего.

Микаэла собрала сумку с фотокамерой и отошла на некоторое расстояние от лошадей, их спины блестели на солнце. Пятна солнечного света плясали на лежащем на лугу золотом сене, контрастные тени бело-голубых стволов превосходно оттеняли лошадей, которые, наклонив морды, пощипывали траву.

– Подержи. – Микаэла протянула Харрисону футляр от камеры. Она достала камеру и установила выдержку. – Я решила снимать все, что мне нравится, заодно и попрактикуюсь. – Микаэла смерила Харрисона взглядом. – Ведь сегодня суббота. Я отдыхаю. И тебе я не подчиняюсь. Уже нет.

Прищуренные глаза и грозный вид Харрисона говорили о том, что он с этим не согласен и что его не так просто сбить с основного пути и, как обычно, он все-таки докопается до сути проблемы.

– Что происходит между тобой и Галлахером? – спросил Харрисон, стоя неподвижно. – Он звонит тебе на студию, приходит, постоянно поджидает тебя.

– Похоже, ты ему не очень нравишься. Он хочет со мной встречаться. Между прочим, он предложил мне место ведущей в одной популярной телепередаче в Сан-Франциско.

Микаэла сделала еще несколько снимков, ощущая напряжение Харрисона, которое звенящим диссонансом врывалось в безмятежность залитого солнцем луга.

– Ты хочешь принять его предложение?

– У меня ведь контракт, как ты помнишь. И я только что купила дом.

Раздалось ворчание бурундука, прыгающего с упавшего дерева на ствол островерхой сосны, и Микаэла быстро навела камеру и нажала на спуск.

Харрисон медленно положил футляр фотоаппарата и посмотрел на Микаэлу.

– Ну что ж. Давай поговорим. Ты всегда была такой открытой, но эти последние три дня…

– Эти последние три дня ты просто испепелял меня взглядом, когда я разговаривала с Галлахером. Я знаю, что он собой представляет. Неужели ты думаешь, что у меня не хватит ума не связываться с ним? Ты все время ворчишь, Харрисон, и мне это не нравится. Я не сделала ничего, чтобы…

Микаэла посмотрела на запястье, которое Харрисон обхватил своими пальцами твердо и собственнически. Он медленно поднес руку Микаэлы к губам.

– Я не хочу, чтобы тебе причинили боль. Он может быть… жестоким, если получит отказ. Ты не знаешь, что такое насилие, Микаэла. Тебе не пришлось испытать…

Она отдернула руку. Харрисон умел убеждать, а когда он смотрел на нее вот так – близко, с мрачной решимостью, – Микаэла начинала таять и все прощала. Но пока ей не хотелось его прощать.

– А как ты думаешь, что происходило в тот вечер в Нью-Йорке, когда Джеймс начал приставать ко мне?

Омерзение того вечера, похоть, ясно читаемая на лице Джеймса Чариса, ударили Микаэлу словно бичом. Она постаралась не расплакаться, камера дрожала в ее руках, когда она делала серию снимков пламенеющих кленов, сквозь листву которых пробивался солнечный свет.

– Я знаю, что такое насилие, – услышала Микаэла свой тихий прерывающийся голос и словно со стороны увидела себя в разорванной одежде и стоящего рядом взбешенного Джеймса.

Второй раз она столкнулась с насилием, когда Дольф хотел, чтобы она «подыграла Джеймсу. Он нам обоим поможет сделать карьеру».

Микаэла двигалась по опушке, делая снимки, фотографируя птиц и всю эту красоту, отгоняя страх и отвращение, поднявшиеся в душе при воспоминании о Дольфе. Она неожиданно обернулась, наведя камеру на Харрисона, и свирепое выражение его лица поразило ее. Его кулаки были крепко сжаты, у него был вид человека, способного убить. Микаэла не стала делать последний снимок, она аккуратно положила камеру в сумку и застегнула молнию.

– Я справилась с этим, Харрисон. Мои занятия кикбоксингом не прошли даром. Для Джеймса это было неожиданностью. Я дала ему отпор. И даже решилась выдвинуть против него официальное обвинение. Все это делалось без лишнего шума, естественно, телевещательной компании плохая слава ни к чему. Но мы ведь сейчас не это обсуждаем, правда? Проблема в том, что ты солгал мне. Мы стали любовниками, а ты солгал мне. – Микаэла вытерла обжигающие слезы и отвернулась от Харрисона. – У Силки был роман с Дуайтом. Ты ведь об этом не знал, не правда ли? Он пришел к ней вечером перед отъездом и сказал, что до чертиков напуган и поэтому бежит, а ты помогаешь ему выбраться в безопасное место. – Микаэла повернулась, скрестив перед собой руки, словно защищаясь. – Я нашла папку, которая была заведена на меня, – я могла бы это предвидеть, ты ведь такой дотошный, я еще могла бы смириться с тем, что ты разложил мою жизнь по полочкам. Я же знаю, что ты пытался сделать для моей матери. И твоя очень подробная папка была заведена еще до того, как мы стали любовниками. Я отношусь к этому как к обязательству – к нашей физической близости, – считаю это обещанием доверия. Нам обоим нелегко уступать, поэтому наша близость… Ты сказал мне, что мать Дуайта умирает и что он хочет провести с ней ее последние минуты. Почему ты не сказал мне правду? Ведь я доверилась тебе и на какое-то время действительно почувствовала себя в безопасности. Ты понимаешь, что для меня значит ощущение безопасности? Но ты солгал мне.

Харрисон стоял, широко расставив ноги, словно принимал на себя тяжелый удар. Его жесткие черты напряглись, на виске запульсировала жилка, подбородок упрямо приподнялся, и под загорелой кожей на щеках заходили желваки.

– Я не знал, что Чарис причинил тебе боль.

– Всего лишь пара синяков на руке, ничего больше.

Ее платье было разорвано во время борьбы с ним, а губы распухли от его непрошеных поцелуев. Но с поля боя Чарис ушел, прихрамывая и проклиная Микаэлу.

Воцарившееся мертвое молчание почти напугало ее. Потом Харрисон запустил руку в волосы.

– Мне нужно было обо всем рассказать, но я не хотел впутывать тебя во все это…

Микаэла вскинула руки.

– Впутывать? Я считаюсь на студии твоей правой рукой. Каждый день я работаю на телестудии «Кейн», и мы… И ты не хотел меня впутывать?

– Ну хорошо, я пытался уберечь тебя, но ты, очевидно, предпочитаешь жесткие факты. У Дуайта возникли серьезные проблемы, и Галлахер использовал его, чтобы шпионить за тем, что происходит на студии, шпионить за нами. Я решил, что Дуайту пока лучше переждать где-нибудь в безопасном месте. – Наблюдая за реакцией Микаэлы, Харрисон провел пальцем по носу. – Сколько времени тебе потребуется, чтобы ты меня простила?

– Вам за это придется заплатить большую цену, мистер Кейн-младший.

Харрисон склонил голову, пытаясь понять ее настроение.

– Я могу рассчитывать на то, что ты позволишь мне обнять тебя? Просто чтобы убедиться, что с тобой все в порядке?

– Зачем? – Микаэла дрожала от желания, но ее удерживала гордость.

– Потому что, мисс Лэнгтри, здесь с вами может случиться все, что угодно, в том числе и…

Харрисон кивком головы указал на медведя, ковыляющего по другой стороне луга. Медведь помедлил, почувствовал запах человека и остановился, наблюдая за людьми. Лошади обеспокоенно заржали, но медведь, морда которого была выпачкана чем-то красным, сопел, покашливал и ворчал. Харрисон с Микаэлой стояли неподвижно, и зверь вперевалочку направился к кустарнику и скрылся. Черная шкура с заметной сединой на загривке выдавала в нем свирепого гризли, некогда обычного обитателя Скалистых гор. Весом до семисот фунтов, хищник мог запросто раздавить человека в своих смертельных объятиях или одним ударом разорвать его пополам. На память о встрече с одним таким зверем у Захарии осталось ожерелье.

Когда треск валежника стих, Микаэла резко рубанула рукой по воздуху, словно возводя преграду.

– Ты должен доверять мне, Харрисон. Таковы условия. А медведь сейчас пойдет через ручей и вверх по склону. Теперь, я думаю, никакой опасности уже нет…