Мы окаменели. Вспышка осветила толпу ярче летнего солнца. В этот момент нас и щёлкнули. На фотографии у всех лица торжественные и застывшие. У меня прямо-таки задумчивое. Улыбается – улыбкой Чеширского Кота – один дедушка.

Я вошла в возраст, когда юные особы должны учиться содержать дом в порядке. Противно, но что поделаешь. После замужества пригодится. Девушкам полагается выходить замуж. Все и выходят, исключение составляют только страшно богатые – им необязательно – или уж такие страшненькие, что никто на них жениться не хочет. Есть девушки, которым удалось поработать учительницами или медицинскими сёстрами до того, как выйти замуж. Счастливицы. Теперь ещё Мэгги Медлин, телефонистка, независимая женщина с хорошим заработком, над ней не властен ни один мужчина, кроме лично мистера Белла. Сначала в городе был только один телефон, так что ей не приходилось надрываться на работе. Сидит себе перед коммутатором с наушниками на шее, грызет яблоки и читает газету. Когда раздаётся звонок, втыкает штекер в гнездо и произносит – всегда чётким и звонким голосом: «Алло, Центральная, ваш номер, пожалуйста». Так полагается, хотя номер пока только один. Девочки в школе её обожают. Мы играем в телефонисток – мастерим коммутатор из картона и длинных верёвочек. Вот это жизнь! Но очень скоро все захотели завести свои телефоны. Теперь Мэгги ни на минуту не могла отойти от коммутатора и превратилась в настоящую рабыню телефонной компании.

Растение росло как на дрожжах, а из Вашингтона по-прежнему не было никаких известий. Дедушка трудился не покладая рук, и я присоединялась, как только удавалось увильнуть от домашних обязанностей.

Утро субботы. Мама сидит за шитьём. Я мчусь к двери со старым дедушкиным сачком для бабочек и его же старой корзинкой.

– Постой, постой, – не успела я коснуться дверной ручки, как раздался мамин голос. Ох, не нравится мне это. – Куда ты направилась?

– На речку, собирать образцы, – а сама бочком-бочком к двери.

– Пойди сюда. Образцы – это прекрасно, но ты совсем запустила домашние дела. В твоём возрасте я уже умела вышивать, штопать и готовить простые блюда.

– Я умею готовить, – уверенно заявила я.

– И что ты умеешь готовить?

– Могу сделать бутерброд с сыром. Сварить яйцо. В мешочек, – подумала и добавила самодовольно: – И вкрутую.

– Боже всемогущий, ещё хуже, чем я опасалась.

– Что хуже?

– Твоё кулинарное невежество.

– Зачем мне готовить? А Виола на что?

– А потом? Когда вырастешь и заведёшь свою собственную семью. Как будешь их кормить?

Виола всегда готовила для нас, ещё до моего рождения. Ещё до того, как Гарри родился. И так до скончания века. А теперь получается, что это не так, – мой мир рушится на глазах.

– Тогда пусть и для моей семьи готовит Виола.

Молчание.

– Хорошо, иди пока, – наконец выдавила из себя мама. – Мы ещё поговорим.

Я пулей выскочила из дома и постаралась выкинуть этот разговор из головы. Но не тут-то было: он засел в мозгу и ныл, как разболевшийся зуб. Удовольствие отравлено, утро испорчено. Мама наконец заметила: бисквиты у меня твёрдые как камень, вышивки перекошены, швы кривые. А если посмотреть на мамину жизнь – корзинка с шитьём всегда полна штопки; простыни, воротнички и манжеты надо перелицовывать; каждую неделю нужно испечь двадцать буханок хлеба. Да, конечно, уборкой она почти не занимается, на это есть Сан-Хуана. По понедельникам приходит прачка и день-деньской кипятит бельё в сарайчике, приспособленном под прачечную. Цыплят убивает и ощипывает Виола, она же их и готовит. Альберто забивает и разделывает свиней. Но мамина круговерть по хозяйству никогда не кончается. Только одно закончится, сразу надо браться за другое, и так каждый день, каждую неделю, каждый год. Ужас, скука какая!

День пошёл на поправку, когда удалось поймать редкую бабочку – красную шашечницу. Они увёртливые и быстрые, поймать их нелегко. Я знала, что дедушка обрадуется. Готовка и штопка на время выскочили из головы. Вернулась домой, провозилась целый час, пока удалось разгладить изящные крылышки. Теперь оставалось повесить бабочку на стену в спальне. К тому времени я совсем позабыла о том, какая я невежественная особа. Я не знала и знать не желала, что кампания по приучению меня к домашнему хозяйству уже несётся вперёд на полных парах.

Первый звонок прозвенел, когда мисс Харботтл решила, что все девочки в классе должны выставить своё рукоделие на ярмарке. Ужас! По мне, вязание – это пустая трата времени, и подолгу я им не занималась. Результаты плачевные, работа небрежная, и это ещё мягко сказано. Петли набраны как попало. Кокон у Пити и то вышел лучше. Длинный полосатый шарф пузырится посередине, как питон, пообедавший кроликом. Я воображала, что злобный карлик Румпельштильцхен с прялкой, которая крутится задом наперёд, прокрался ночью в спальню и распустил моё вязание, обратив рукотворную красоту в жалкую мешанину ниток.

Мама всегда инспектировала моё вязание, но тут она давно не заглядывала в мою рабочую корзинку. Теперь настал момент предъявить ей работу. Я неуверенно протянула корзинку для осмотра.

– Это ты связала?

– Да, мама.

– Есть чем гордиться?

Гордиться? Я задумалась. Вопрос с подковыркой? Не понимаю, куда она клонит.

– Я тебя спрашиваю, Кэлпурния.

– Нет, гордиться тут особенно нечем.

– Так почему ты не можешь работать так, чтобы можно было гордиться результатом?

Я снова задумалась. Ничего умного в голову не приходит. Придётся отвечать честно.

– Потому что это скукотища.

Правдивый ответ, но я ещё рта не закрыла, как поняла, какая я дура.

– А?а?а. Скукотища, значит?

Нехороший знак – мама, как попугай, повторяет мои слова. Ага, попугаи. Очень интересные птицы, живут долго-долго, так что их можно даже завещать потомкам. Дедушка рассказывал мне о попугае, который жил больше ста лет и выучил четыреста фраз. Он их произносил не хуже любого человека…

– Кэлпурния, ты…

Вряд ли мне разрешат держать большого попугая (дедушка сказал, что они очень дорогие), но, может быть, можно завести птичку поменьше, ну, скажем, какаду или волнистого попугайчика… Мама что-то говорит… Что надо побольше упражняться…

– Надо больше трудиться…

Волнистый попугайчик, на худой конец. Их, кажется, тоже можно выучить разговаривать.

– Когда я была в твоём возрасте…

Если бы у меня был волнистый попугайчик, я бы ему разрешала летать по всему дому? Нет, наверно. Вдруг парадная мебель покроется помётом, словно белым чехлом? Ему тогда точно не поздоровится. Да ещё и Идабель, кошка, которая спит в корзинке на кухне. Пусть лучше летает в моей комнате. Пусть сидит на спинке кровати и чирикает мне в ухо, такой приятный звук…

– Кэлпурния!

Я прямо вздрогнула.

– Да, мама!

– Ты не слышала ни одного слова!

Откуда она знает?

– Последний раз повторяю, слушай внимательно. Ситуация из рук вон. Рукоделие ужасающее. Придется исправляться. Уверена, ты способна на большее. Понятно? Удивительно, что мисс Харботтл не прислала мне ни одной записки.

Прислала. По правде говоря, даже две.

– Будешь готовиться к ярмарке и каждый вечер показывать мне свою работу.

Придётся подзаняться рукоделием. Какая невероятная тоска. Но ничего, нас семеро, мама подчас забывает, что она кому сказала. Иногда можно затеряться в толпе, и тебя не заметят, если ведёшь себя тихо и сливаешься с окружающей средой, как хамелеон. Иногда можно нырнуть поглубже, и мама перестаёт обращать на тебя внимание, особенно если не грубить и не делать резких движений. Но на этот раз надежды мало. Теперь она с меня глаз не спустит. Я единственная девочка – девочка на выданье.