Читая историю этой злосчастной любви, Николас сам весь исстрадался. Как же его тошнило от всех этих хрестоматийных «фамм-фаталь», жадных паучих, питавшихся отблесками чужой славы. Такая вот Суслова, или Панаева, или Лиля Брик, если уж присосётся, то ни за что не выпустит. Чем они пленяли гениев? Должно быть, непоколебимой и непостижимой уверенностью в своём праве на всё. Роковая женщина безжалостна и бессовестна. Несчастной её может сделать только одно — если ей не дают того, чего она хочет. Горе мужчине, который осмелился пренебречь её чарами. Жаждущая мести паучиха способна на любую мерзость. Аполлинария, например, однажды написала в полицию донос на молодого человека, который отверг её домогательства, и после преспокойно рассказывала об этом знакомым.
Читая про Суслову, Николас начал раздражаться и на самого классика. Федор Михайлович тоже был тот ещё фрукт. Вдоволь наунижавшись перед бессердечной стервой, он кинулся искать забвения в рулетке. И остановиться уже не мог. Проиграл все свои небольшие деньги. Выклянчил подачку у Аполлинарии (какой стыд!), спустил и эти талеры. В гостинице фактически попал под домашний арест: его не кормили, не давали свеч — и не выпускали, пока не расплатится за постой.
Голодный, истерзанный, он сидел в полутёмной комнатушке и писал, писал, писал. Другого способа хоть на время оторваться от действительности у Достоевского не было. Не вызывает сомнений, что рукопись Морозова появилась на свет именно там, в отеле «Виктория», осенью проклятого шестьдесят пятого года.
Надежда на освобождение от висбаденского плена была только одна: занять денег у кого-нибудь из знакомых. И гостиничный узник рассылает во все стороны отчаянные мольбы о помощи. Пишет издателям, старому другу барону Врангелю, нелюбимому Герцену, даже ненавистному Тургеневу.
Издатель Катков отправил деньги, но они не дошли до адресата. Добрейший Врангель получил письмо с опозданием. Герцен из своего Лондона не ответил. Откликнулся лишь Тургенев из Баден-Бадена, да и тот прислал только часть весьма небольшой суммы, о которой просил Федор Михайлович.
Ника перелистнул страницу, стал читать дальше и вдруг застыл.
— Валя! — крикнул он через дверь. — У тебя на диске письма есть?
— Ну.
— Найди переписку с Тургеневым. За 1865 год. И минуту спустя Ника читал с монитора, поверх Валиного плеча.
Висбаден, 3/15 августа 1865 года.
Добрейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, когда я Вас, с месяц тому назад, встретил в Петербурге, я продавал мои сочинения за что дадут, потому что меня сажали в долговое за журнальные долги, которые я имел глупость перевесть на себя. Купил мои сочинения (право издания в два столбца) Стелловский за три тысячи, из коих часть векселями. Из этих трех тысяч я удовлетворил кое-как на минуту кредиторов и остальное роздал, кому обязан был дать, и затем поехал за границу, чтобы хоть каплю здоровьем поправиться и что-нибудь написать. Денег оставил я себе на заграницу всего 175 руб. сереб. из всех трех тысяч, а больше не мог.
Но третьего года в Висбадене я выиграл в один час до 12000 франков. Хотя я теперь и не думал поправлять игрой свои обстоятельства, но франков 1000 действительно хотелось выиграть, чтоб хоть эти три месяца прожить. Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, всё дотла, и часы, и даже в отеле должен.
Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Но, кроме Вас, у меня положительно нет в настоящую минуту никого, к кому бы я мог обратиться, а во-вторых, Вы гораздо умнее других, а следств., к Вам обратиться мне нравственно легче. Вот в чем дело: обращаюсь к Вам как человек к человеку и прошу у Вас 100 (сто) талеров. Потом я жду из России из одного журнала («Библ. для чтения»), откуда обещались мне, при отъезде, выслать капельку денег, и ещё от одного господина, который должен мне помочь.
Само собою, что раньше трех недель, может быть, Вам и не отдам. Впрочем, может быть, отдам и раньше. Во всяком случае, сижу один. На душе скверно (я думал, будет сквернее), а главное, стыдно Вас беспокоить; но когда тонешь, что делать.
Адрес мой: Wiesbaden, Hotel «Victoria», a M-r Theodore Dostoiewsky.
Ну что если Вас не будет в Баден-Бадене?
— Глядите, шеф, тут примечание: «И. С. Тургенев выслал пятьдесят талеров, которые Ф. М. Достоевский снова проиграл на рулетке. Долг был возвращён лишь десять лет спустя, со скандалом». Хороши классики, а? Один типичный жмот, другой типичный кидала.
— Не совсем типичные. Они ещё великие книги писали, — рассеянно заметил Фандорин, барабаня пальцами по столу. — Ну-ка, включи запись. То место, где Морозов стишок читает.
Магнитофон глумливым голосишком продекламировал:
И сказал ему Му-му:
«Столько я не подниму,
Не хватает самому.
Так что, Феденька, уволь-ка,
Хочешь, дам тебе пол столько?
Но и только, но и только».
— Вот оно! Есть! — Николас стукнул секретаршу по твёрдому плечу — чуть не отшиб руку. — Тут имеется в виду ответ автора «Му-му» на просьбу из Висбадена. Требовалось разгадать, что такое «столько». Это число 100.
— Ну и фигли? — озадаченно посмотрела на шефа Валя. — В смысле, что это означает?
— Первый фрагмент разгадки. Тут интересно, что это числительное. Что может начинаться с цифр? Код ячейки в камере хранения? Или сейфа? Надо позвонить Саше, спросить, не упоминал ли отец о каком-нибудь вокзале или банке.
Странно. Сашин телефон не отвечал. А ведь девочка жаловалась на усталость и говорила, что никуда из дома не выйдет. Легла спать? Вроде бы рано ещё.
На душе стало неспокойно. Николас попробовал работать дальше: несколько раз прокрутили запись до конца, совместными усилиями восстановили всю сцену, до мельчайших подробностей — жесты Морозова, мимика, повороты головы. Но сосредоточиться не удавалось. Дальше числа 100 продвинуться не могли. Следующая фраза сумасшедшего была: «Потом посчитай его». Кого «его»? И как это «посчитай»?
Фандорин ещё несколько раз звонил на Саввинский, с интервалом в пять минут. Телефон не отзывался.
— Мне это не нравится, — в конце концов не выдержал Ника. — Давай туда съездим. Если бы Саше надо было уйти, она бы позвонила, сказала. Она же знает, что мы тут сидим и пытаемся разгадать эту головоломку.
Поехали на метрокэбе, но за руль села Валя — она ездила по Москве раза в два быстрее Фандорина, потому что не утруждала себя соблюдением правил: могла погнать по встречной полосе, смело въезжала под «кирпич», а при особенно плотной пробке не стеснялась прокатиться и по тротуару. Такая манера езды выделялась даже на фоне привычного для Москвы автодорожного хамства, и обычно Ника жестоко ругал свою помощницу за варварство, но сейчас Валина нецивилизованность была кстати.
Не обращая внимания на запрещающие знаки, автомобиль рванул напрямую, поперёк Славянской площади, потом срезал ещё один изрядный кусок, вторгнувшись на паркинг гостиницы «Россия», и нагло, на глазах у милиционера, нырнул под Москворецкий мост. Удивительнее всего было то, что Вале всё это сходило с рук. Милиционеру, например, она просто послала воздушный поцелуй — и служивый лишь восхищённо покачал головой, свистеть не стал.
Сашина квартира по-прежнему не отвечала, прижимавший к уху трубку Николас мрачнел всё больше. Он уже не сомневался: что-то случилось.
У Вали же рот не закрывался ни на секунду. За рулём она вечно болтала без умолку, напоминая Нике жителя Чукотки, который едет на оленях по бескрайней тундре и поёт нескончаемую песню обо всем, что попадается ему по дороге.
— Во козёл, сам на «волге», а эмблему от «мерса» прифигачил. То есть, прицепил. Круто было бы наоборот: едешь на спортивном «мерсе», а на капоте олень, как знаете, с 21-ой «волги». Классная вещь… Ой, глядите, глядите: мужик на «мини», и, главное, гордый такой. Я понимаю, когда девушка на мужской тачке, но когда мужчина на такой финтифлюшке катит — фи. Он бы ещё в «смарткар» уселся. Сто процентов гомик. Я всегда их по машинам вычисляю. Вот у меня один знакомый…
