На расспросы полицейских инспекторов Фрэд отвечал совершенно спокойно: да, он действительно приходил за инструментом в вагон Эрве, ключ от которого висел на стене в их общей комнате. (Это звучало вполне правдоподобно.) Если он не упоминал об этом случае раньше, то лишь потому, что не придавал ему никакого значения.
Однако, узнав, что он будет вызван на суд в качестве свидетеля защиты. Фрэд не мог скрыть своего неудовольствия: ведь это означало, что до судебного заседания он числится в распоряжении суда.
Когда Эрве узнал, что Фрэд тайком приходил в его вагон, между приятелями произошла бурная ссора. С этого дня они уже не хотели жить вместе, и молодой скульптор явился к Антуану Берлиу с просьбой временно приютить его в мастерской на диване.
Однако никаких следов пресловутых денег, ни малейших признаков их существования нигде не было обнаружено. Ничего, ровным счетом ничего не нашли ни в вагоне, обысканном с пола до потолка, ни в комнате Фрэда… В довершение всего, Фрэд, по-видимому, решил вести скромную жизнь. Он стал даже работать регулярно, каждый день, в музее истории Монмартра, где служил переводчиком для англичан, ежедневных посетителей музея. Никогда еще его не видели таким ровным и спокойным. Нельзя было подозревать его, не испытывая при этом угрызений совести…
А время бежало, бежало так быстро!
В это утро до суда, назначенного на конец нюня, оставалось всего лишь четырнадцать дней.
Красивые-Листья шел по улице грустный и озабоченный. Вдруг мальчик заметил Фрэда. Молодой человек шагал быстро. Он пересек площадь дю-Тертр, свернул на улицу Норвен, спустился по улице де-Соль и, держась левой стороны, вскоре пришел в гараж, хозяин которого иногда давал мальчику работу.
— Твой мотороллер еще продается? — вместо приветствия спросил механика Фрэд.
— Продается.
— А ну-ка, покажи его.
Они прошли вдвоем в гараж, помещавшийся за лавкой, и Красивые-Листья последовал за ними, ползком пробираясь под машинами, как ему нередко случалось делать во время работы. Распластавшись под коляской какого-то мотоцикла, он слышал, как юноши спорили о цене. Наконец они остановились на восьмидесяти тысячах франков.
— Заплатишь наличными? — уточнял условия продавец.
— Наличными. Машину заберу через две недели. Двадцать восьмого, — ответил Фрэд.
Мотороллер за восемьдесят тысяч!.. Уплата в день суда!.. Красивые-Листья предчувствовал, что в этот вечер господин Дюбост запишет его на доску почета марсиан-разведчиков.
Но вот прошло еще одиннадцать дней после открытия, сделанного Красивыми-Листьями, а ничего существенного выяснить не удалось. До суда оставалось всего три дня…
— Сегодня днем… — заявили в этот вечер близнецы-заики, — сегодня днем мы шли за Фрэдом. Он за… за… за…
— Зашел к мо…мо…мо…москательщику, чтобы купить ко…ко…ко…
— Корректуры… Так он сказал!
— Нет, — поправила госпожа Мартэн, — наверно, он сказал: «Корректор». Это для смывания чернил. Так, так… Помните, Дюбост? Подрядчик заявил, что на некоторых из билетов по десять тысяч были такие же красные чернильные пятна, как на том, что нашли у Фаншетты.
— Верно, черт возьми! Браво, дети! Эта покупка может подкрепить наши доказательства…
— А что вы сказали москательщику — зачем вы пришли в лавку? — спросила Милое-Сердечко, самая любопытная из всей компании.
— Что мы хотели купить ба…ба…ба…ба…
— Баночку гор…гор…гор…горчицы! — разъяснили они наконец вдвоем.
— Горчицы? В москательной?! — воскликнул Дюбост.
— Именно так, мсье! Он нас обозвал и…и…и…идиотами. Зато мы были уверены, что он нас не заставит ее ку…ку…купить!
Общий смех был наградой белоголовым братьям за их находчивость. Потом Головешка заявил:
— Сегодня утром в моем кабачке за завтраком клиенты говорили об историческом музее Монмартра… Мсье Дюфут, может, вы спросите сторожей, правда ли то, что я услышал? Потому что они, эти сторожа, нам ничего не хотят говорить… А клиенты у прилавка рассказывали, что многие посетители, когда по музею ходят, теряют ценные вещи. Так что это даже стало странным и начало уже не на шутку беспокоить дирекцию.
— Благодарю, Головешка. Я проверю.
В этот вечер Нерон был непривычно молчалив и задумчив.
— Послушай-ка, Нерон! Что с тобой случилось? — спросила его вдруг мадемуазель Мартэн.
— Случилось вот что. Вчера утром я был с mio padre[28] на улице Пигаль. Так вот. Фрэд… он вошел в одни ювелирный магазин купить булавку для галстука. Выходя из магазина, он сказал: «Я вернусь заплатить…» Я — за ним. Он пошел в исторический в тот час, когда ему там не надо было работать… А потом вернулся в магазин… Нерон имеет мысль grandissima[29], — скромно закончил маленький итальянец и не пожелал сказать об этом яснее.
— Послушай, Нерон, Фаншетту будут судить через три дня… Если твоя мысль grandissima не будет настолько же rapidissima[30] все пропало, — мрачно поставил точку Танк.
— Может быть, и не так… Но, может быть, я приду не solo[31]. Ну ладно, я вам сейчас все скажу! — решился вдруг Нерон.
Глава X. Сад Надежды
— Если не ошибаюсь, это опять вы, Мари Франс Дэнвиль?
Этими словами, произнесенными тоном, который должен был, по-видимому, выражать благожелательность, судья детской камеры, принимавший в своем кабинете Фаншетту восемь месяцев назад, открыл заседание суда. Из-за загородки для подсудимых, перед которой сидел полицейский, девочка, стоя, ответила ему грустной улыбкой и утвердительным движением головы.
— Так это вы выкидываете такие штуки? Вы, которой разрешили свободно жить под присмотром родственницы на Монмартре вместе с вашим юным братом Бернаром?
— Да, господин судья.
Пока член суда излагал краткий перечень фактов, взгляд Фаншетты без всякой надежды блуждал по залу суда, разглядывая присутствующих. Это был очень красивый маленький зал. При других обстоятельствах его мраморная облицовка и панель из светлого дуба показались бы ей восхитительными. По-видимому, это было новое здание. В глубине помещения большая фреска, написанная в теплых тонах, изображала Правосудие в облике привлекательной особы, одетой в тунику и вооруженной пылающим мечом, которым она защищала «добрых», стоящих по ее правую руку, от «злых», стоящих слева. Фреску обрамляли лепные фигуры, изображающие с одной стороны Милосердие, Волю, Кротость и Мужество «избранных» в противоположность Скупости, Гордости, Лени и Злобе «отверженных».
Судья, облаченный в тогу и более внушительный, чем у себя в кабинете, сидел прямо у ног дамы с мечом, и казалось, что она вот-вот отсечет ему голову, если ее усталая рука уронит оружие… Но, очевидно, никто из сидящих в зале не способен был это заметить. На подмостках, по обе стороны от прокурора, восседающего за столом, сидели двое: один — бородач, другой — лысый. Внизу перед ними рылся в своих бумажках писарь. На скамьях в зале было черно от народа; за судьями выстроилась стража в красивых мундирах.
Даниэль Мартэн, в одежде адвоката, заняла место у скамьи подсудимых как можно ближе к Фаншетте и непрерывно подбадривала ее взглядами, как будто ежеминутно говоря ей: «Не бойся, видишь — я здесь… Я сумею им объяснить…» Между тем девочка слушала первых свидетелей со все возрастающим унынием.
