— Есть, вот он, — обрадовался Отто, — за обруч зацепился!

Но отлетевший кусок глинистой почвы обнажил что-то блестящее тусклым серебряным блеском. Отто по-заячьи вскрикнул и закрыл голову руками, ожидая, когда раздастся взрыв. Но все было тихо.

— Ма-а-арта, — жалобно закричал Брунцлау своей жене, — Марта! Надо сообщить в полицейское управление, здесь лежит снаряд!

Конечно же, после этого заявления из кухни вылетела ’Марта и недоуменно уставилась на мужа.

— Марта, — прошептал тот, пораженный внезапной мыслью, — это не снаряд… Я, кажется, нашел клад.

Спустя несколько минут перепачкавшиеся и взмокшие супруги отчистили от глины порядочную часть находки. Еще несколько лихорадочных гребков — и перед ними ясно обозначилось человеческое ухо.

Они нашли скульптуру! Из серебра! Из платины!

Сто тысяч!!! Миллион марок. Уфф…

Скоро в вырытой яме показалась голова скульптуры. Отто, обрывая пуговицы, стянул с себя вязаный жилет и обтер драгоценную находку. После первых же мазков лицо скульптуры засияло уверенным тусклым блеском. Отто взглянул на него и застыл в недоумении. На него, прищурив один глаз и страдальчески сморщив рот, смотрела до ужаса странная физиономия.

Владелец пивной “Пена над кружкой” был не искушен в искусстве. Но того, что он увидел, оказалось вполне достаточно, чтобы понять: ЭТО изображение не человека, ЭТО изваяние покойника.

Часы на ратуше хрипло пробили двенадцать ударов. Это вывело Отто из состояния оцепенение.

— Зарыть, немедленно зарыть, а то отберут, — зашептал он Марте.

— Угу, — согласилась практичная Марта и, подавляя непонятный страх, сдавленным шепотом предложила: — Ночью отроем всю, потом вывезем в Гамбург и продадим американцам.

— Герр Брунцлау! — послышался внезапно дребезжащий тенорок. — Герр Брунцлау! Что я делаю? Я ищу вас и что я думаю? Я думаю, почему вас нет на месте. И может ли это не удивлять? Нет, это не может не…

— Иди скорее, — шепнул Отто Марте, — это Шлезке…

Эрих Шлезке, который последние сорок лет, за исключением воскресных дней и религиозных праздников, заходил в “Пену над кружкой” в полдень, когда ратуша закрывалась на полуденный фрюштюк, был очень удивлен, не застав за стойкой никого.

— Но могу ли я уйти, не выпив пива? — недоумевал он, стоя в пустом зале. — Нет, я не могу уйти, не выпив пива. Так как что в человеке самое главное? Самое главное в человеке — это его привычки. А раз так, то могу я… О! — поразился Шлезке, увидев входящую Марту. — Госпожа Брунцлау! Почему я удивляюсь? Потому что я вижу вас в таком пыльном виде. А может ли это представляться естественным? Нет, это не может представляться естественным. Но что я хочу сделать, прежде чем выпить свою кружку? Я хочу повидать герра Брунцлау. А зачем я хочу повидать герра Брунцлау? А затем, чтобы сообщить ему, что его прошение об уменьшении налога передано самому начальнику… Впрочем, я скажу ему это сам. Где же repp Брунцлау, во дворе?

И, проскользнув мимо опешившей и растерявшейся от обилия впечатлений сегодняшнего дня Марты, Эрих Шлезке вышел во двор пивной.

Спустя два часа Шлезке и Брунцлау с довольным видом удачливых искателей кладов осматривали полностью извлеченную из земли статую.

— А почему вы должны меня слушаться? — не умолкая, говорил Шлезке. — А потому, что я старинный друг семьи Брунидау. Когда я распивал пиво с покойным ныне Брунцлау? С покойным ныне Германом Брунцлау я распивал пиво, когда вас, Отто, еще не было на свете. Но что меня сейчас интересует? Меня интересует совсем не пиво. И даже не служба, на которую я сегодня не вернусь. Меня интересует, почему этот монах, которого мы сейчас, вытащили, почему он так странно выглядит?

— Может, разбить и продать по частям? — мрачно предложил Брунцлау.

— О-о-о-о! — застонал Шлезке. — Что делали бы вы, если бы я не был старинным другом вашей семьи и если бы я не пришел сегодня пить пиво? Вы бы кончили свои дни в нищете и оскудении! Но меня интересует совсем не нищета. Меня интересует, что напоминает мне этот металлический монах? Но, может быть, вы, Отто, помните, где я читал про превратившегося в металл монаха?

— Про монаха, который превратился в металл? — переспросил Брунцлау. — Может быть, герр Шлезке до моей пивной заходит в какую-нибудь другую?

— А-а-а-а! — выдохнул внезапно Шлезке. — Я вспомнил!! Так это было правдой! Майн готт, это было правдой!

— А теперь вашему преосвященству угодно будет послушать, что сообщается в газетах?

— Угу, — буркнул епископ баварский и добавил, недовольно сморщившись: — Заберите от меня этот кофе и дайте лучше содовой,

— Начинать с “Баварише рундшау”? — осведомился секретарь, монсеньор Штир.

— Как хотите.

— “Нью-Йорк, 16 июня. По сообщению агентства Ассошиэйтед Пресс, переговоры о запрещении атомного…

— Пропустить, — сказал епископ.

— “В Южном Вьетнаме сохраняется напряженное положение. Правительство спешно призвало в армию…”

— Дальше!

Секретарь перевернул газетную страницу и начал читать новую статью:

— “Экспансия международного коммунизма по планете…”

— Не надо!

Прошелестело еще несколько страниц.

— “После премьеры фильма “Тсс, джентльмены” несравненная Лилиан Раббат стала самой популярной звездой сезона. Вчера в клубе Сторонников крайних мер состоялся прием в честь прекрасной Лилиан. На приеме Лили была в специально сшитом для этого случая серебристом платье, в котором она выглядела еще менее одетой, чем в “Джентльменах”. На фото внизу вы видите заключительную часть приема, когда Лилиан…” Вашему преосвященству угодно еще содовой?

— Нет, подайте очки. Что же вы остановились?

— “Каждый день очаровательная Лилиан получает пять тысяч марок, двести приглашений на приемы и шестьсот писем…”

— Кстати, — спросил епископ, — велика ли сегодня почта?

— Тринадцать писем, ваше преосвященство!

— От кого?

— Сестры-кармелитки сообщают, что…

— В корзину!

— Приглашение от общества христиан-энтомологов на…

— Напишите, что не приеду.

— Запоминание, что в среду состоится освящение нового завода фирмы Граббе.