— Что? Что, б…ь, ты сказал? — прохрипел Александр, вцепившись в рукав студента. — Повтори, черт побери, что ты только что сказал! Слышишь⁈ Как тебя зовут?

Студент вскинул голову, явно не понимая причину такого удивления.

— Я же сказал — Карл Маркс, студент Берлинского университета имени Гумбольта. Мы же вчера с то…

Но договорить не смог, так как Пушкин из-за всех сил тряхнул его.

— Ты Маркс? Б…ь, ты тот самый Маркс⁈ Но ты же бородатый должен быть, — растерянно бормотал Пушкин, перед глазами которого стоял самый известный портрет одного из создателей коммунистической идеологии. — Черт, какая борода? Ты же молодой еще… Черт, точно. Ведь, знакомые звали молодого Маркса Мавров за его смуглую кожу и курчавые волосы… Мать твою-ю-ю…

Он схватился за голову и громко застонал.

— Опять! Опять! Черт побери! Это какой-то злой рок…

И тут резко вскинул голову с выпученными, как у безумного, глазами.

— Получается, я придумал коммунизм⁈ Б…ь…

г. Шверин

Видели хоть раз, как сухой хворост загорается? Сложишь высохшие ветки горкой, поднесешь зажжённую спичку, и тут же все заполыхает. Раздается громкий треск, крохотный огонек в один момент вырастает в размерах — в ширину, в толщину и в высоту. С жадностью начинает пожирать все новые и новые ветки. И вскоре на месте крохотного огонька уже полыхает огромный костер, вытягивая к небу ярко-красные сполохи.

Примерно так случилось и в Шверине, что позднее европейские историки окрестили предвестником грозных революционных событий 1848–1849 гг., своеобразной репетицией массовых и кровавых волнений в Италии, Австрии, Германии, Франции.

Еще вечером прошлого дня, когда Пушкин засиделся в трактире, а потом оказался в полицейском участке, в городе была тишь да благодать: город «цвел и пах», торговали многочисленные лавки, бюргеры прогуливались парочками, важно вышагивали толстобрюхие полицейские.

Однако в этот день, когда в городе началась ежемесячная ярмарка и со всей округи собрались толпы людей, случилась пустячная стычкам, которых в такое время бывали десятки. Казалось, об этом и говорить не было смысла, если бы в драке не пострадал один из отпрысков самого бургомистра Шверина. Студенты, находившиеся хорошо «подшофе», своротили тому нос, расквасили все лицо и от души навешали тумаков, отчего бургомистр пришел в ярость и «поставил под ружье» всю полицию.

Местная полиция, под крылом бургомистра и самого великого герцога давно уже чувствовавшая себя «первыми после Бога», естественно, постаралась, как следует. Три десятка мордоворотов в красочных голубых мундирах с золотыми эполетами в честь праздника, словно метлой, прошлись по всем городским трактирам, выискивая тех самых студентов. Когда же виновных не нашли, то перевернули вверх дном ярмарку. Под шумок, конечно же, многим торговцам помогли избавиться от своего товара, причем без всякой оплаты, за спасибо.

Вот тогда-то и полыхнуло. Торговцы, среди которых было много сельской бедноты, мелких ремесленников, и так едва концы с концами сводили из-за бесконечно поднимающихся налогов великого герцога, а тут их еще и грабить в открытую начали. Начав возмущаться, тут же получили от полицейских «по шапке». Местный капрал, особо не церемонясь, даже кому-то по лицу палашом врезал, отхватив у бедолаги пол скальпа вместе с ухом, глазом и частью носа. В ответ в него кинули яблоком и матерно обложили, а он, недолго думая, достал пистолет и разрядил его прямо в толпу.

После этого все и понеслось. В полицейских уже полетели камни, привезенная на продажу посуда — чугунки, сковородки, кувшины. Вилами и топорами их начали теснить с площади, тыкая острыми железом в ноги, руки. Те пытались отстреливаться, но от однозарядных капсульных пистолетов не было большого толка. Пока такое оружие перезарядишь, тебя уже десять раз проткнут или, как колбасу, нашинкуют к столу. От выстрелов пара — тройка крестьян замертво свалилась, но остальные даже не думали отступать — еще яростнее и дружнее поперли на полицейских и городскую стражу.

— Бей разбойников! Бей грабителей!– кричали крестьяне и ремесленники, размахивая дубинами, вилами, топорами. — Гони эту шваль с площади! Убирайтесь прочь!

Полицейские пытались отбиваться, где палащами, где кинжалами, а где и кулаками. Убили и ранили еще несколько человек. Только бесполезно было все это. То, что было самой обычной дракой в трактире, медленно и неуклонно перерастало в нечто гораздо большее и более страшное — в восстание бедноты против богатеев.

— Твари, жируете за наш счет, а мы голодаем! Люди, хватит терпеть! — орал, забравшись на повозку, какой-то парень потрепанного вида. — Почему мы должны подыхать от голода, а они жить, как в раю⁈ Почему мы это все терпим⁈ Хватит терпеть угнетение и несправедливость! Возьмем то, что нам принадлежит! Вперед, люди!

Первым насмерть оглоблями от повозок забили того самого злополучного капрала, который так и не успел убежать от озверевшей толпы. Кровь разлеталась брызгами от сильных ударов дубинами. Измочалив тело до неузнаваемости, покрытые кровью с ног до головы крестьяне уже принялись за остальных полицейских. Другая часть толпы побежала грабить дома богатых бюргеров, которых уже некому было защищать.

— Пустить им красного петуха! Пусть теперь на улице живут, как мы! — вновь подал голос тот самый парень, размахивая факелом. — К черту дома богатеев! К черту самих богатеев!

Толпа, добравшись до дармовой медовухи из раскупоренных бочек, тут же подхватило лозунг. В момент над голова взлетели десятки факелов, от которых тянулось пламя и дым.

— Пустим красного петуха! Пустим красного…

Через минуту уже вспыхнула роскошная карета с позолотой, стоявшая у красивого двухэтажного каменного дома. Мощная дубовая дверь валялась рядом, а из дома выбегали орущие люди с охапками добра — какие-то платья, сюртуки, сапоги, мешки с посудой. За ними ползла на коленях визжащая женщина в чепчике с окровавленной головой, хозяйка, похоже.

— Пусть страдают, как мы страдаем! — кричал худой, как палка, крестьян с лицом землистого цвета. Он потрясал кулаками в сторону целой улицы красивых домов, где жили важные люди города — городской судья с сыновьями, глава полиции и сам бургомистр. — Будут знать, как нашу кровушку пить!

Уже никто и не помнил, с чего все началось. Люди за какие-то пару часов превратились в диких зверей, полностью потерявших человеческий облик. Одни, упившись вусмерть пивом и медовухой, валялись на дороге, справляли нужду прямо на улице. Другие, едва держась на ногах, тащили из домов вещи, ценности. Третьи, позабыв о приличьях и совести, совокуплялись прямо при всех.

Терпение обездоленных сменилось их яростью и жаждой местью тем, кто их годами обкрадывал, обкладывал налогами, несправедливо судил и издевался над ними. Теперь пришел их черед вершить свой суд — жестокий, кровавый и бесчеловечный.

г. Шверин

Трактир «Старый кабан»

Пушкин сидел в том же самом трактире, что и несколько дней назад. Только, памятуя о прошлых события, даже не думал притрагиваться к спиртному. Просто держал в руках кружку с пряным травяным отваром, к которому время от времени и прикладывался.

— Что будем делать, Александр Сергеевич? — сидевший напротив него, Дорохов, наконец, нарушил молчание. Ведь, так не говоря ни слова, они сидели уже почти час. — Может пора возвращаться? К казне ордена нам никак не подобраться. Мы перебрали уже все варианты, — он пожал плечами, показывая, что у него, вообще, не осталось идей. — С нашими силами мы и подобраться к замку не сможем. Тут целый полк с артиллерией нужен, да и то без гарантии.

Тяжело вздохнувший Пушкин отвернулся к небольшому закопченному окошку. Поганое настроение, и говорить, вообще, ничего не хотелось. Он никак не мог самому себе признаться, что все его планы пошли прахом. Теперь не будет никакой орденской казны и ему придется возвращаться восвояси. И это значило, что придется поставить больший и жирный крест на всех его планах по реформированию системы образования страны. Похоже, все останется так, как и было — старым, замшелым, и никуда не годным.