Вслед за Баттистой Гуарино, Витторино да Фельтре, Луисом Вивесом, Эразмом Роттердамским, Яном Амосом Коменским Прокопович считает основой просвещения воспитание, начатое в раннем детстве. «От возраста детского, — говорит мыслитель, — аки от корня и добро и зло во все житие течет» (31, 1). Благосостояние как общества в целом, так и отдельного человека, по его мнению, в значительной степени зависит от воспитания подрастающего поколения: «Доброе ли есть в народе жительство, знатно, что в нем есть доброе детем наставление. А в котором народе многие свары, ненависти, коварства, татьбы и разбои и прочие злонравия, не усомневайся, что в нем нет доброго наставления детем» (там же, 6). Воспитание, согласно взглядам Прокоповича, не должно строиться на сословном принципе. И воспитатель и родители должны заботиться, чтобы дети были умными, добрыми, честными, а не о том, чтобы они были подобны им по чину и званию, т. е. священниками, воеводами и т. п. (см. 35, 14). Хотя эти гуманистические принципы еще базировались на идеалистической основе, так как нравственность выводилась из воспитания, воспитание — из просвещенности правителей и т. д., что приводило к замкнутому кругу идеальных факторов, но принципы эти несомненно были шагом вперед по сравнению с принципами схоластической школы.
Будучи человеком действия, всегда старавшимся реализовать свои теоретические взгляды, Прокопович пытается воплотить в жизнь названные принципы в созданной им на собственные средства школе, в которой получали образование около 160 детей бедных родителей и сирот. Многие из них впоследствии стали видными учеными, как, например, А. И. Протасов и С. К. Котельников — ближайшие помощники М. В. Ломоносова в научной и педагогической деятельности. Феофан очень заботился об этой школе и стремился, чтобы в ней преподавали лучшие учителя. В Феофановой школе детей обучали не только риторике, философии, физике, математике, но и музыке, пению, рисованию. Певческая капелла из учеников его школы была одной из самых знаменитых в Петербурге.
Известно, что еще до приезда Прокоповича в Петербург Петр I вынашивал планы создания в России академии наук. Он вел по этому поводу переписку со многими зарубежными учеными, в том числе и с Лейбницем, во время своего путешествия по Западной Европе внимательно присматривался к деятельности научных учреждений. Первоначально предполагалось, что академии наук будет предшествовать ряд подготовительных учреждений. Разработку одного из таких учреждений, университетского типа, включая чертежи, выбор участка для строительства, определение принципов организации, подборку слушателей и профессоров, Петр поручил Прокоповичу. Проект этого учреждения Прокоповичем был выполнен (см. 17). Прокопович предполагал назвать его «Сад Петров» или «Петергартен». Непосредственной и ближайшей задачей Феофана стала подготовка ученых для будущей академии наук. Весьма ревниво относился он к тому, чтобы и слушатели и профессора этого учебного заведения были «россиянами». Вместе с тем он считал возможным недостающих преподавателей «призвать… ис академий иноземных». После одобрения проекта Петром Прокопович шлет письмо кабинет-секретарю Макарову, в котором обосновывает важность для государства реализации этого проекта. Он просит предоставить для этой цели деньги, предназначенные для сооружения большой каменной церкви в Смоленске.
Однако позже Петр отказался от последовательного создания сначала университета, а потом академии наук. Он предложил соединить в одном учреждении и университет и академию. Этот проект, дававший значительный выигрыш во времени, был оформлен Блюментростом. В 1724 г. Академия наук была учреждена. С первых дней ее существования Феофан Прокопович оказывает всемерную помощь академическим ученым. Этот факт отмечают все исследователи истории Академии. «Среди видных государственных деятелей, на поддержку которых всегда могла рассчитывать Академия наук, — пишет Ю. X. Копелевич, — был и сподвижник Петра… Феофан Прокопович. Хотя в свое время он предлагал Петру более постепенный путь внедрения наук, но в период организации Академии он уже был в числе ее покровителей…» (94, 207).
Наиболее способных учеников из своей школы Феофан рекомендует в академическую гимназию. Этот путь прошли академики Протасов и Котельников, советник академической канцелярии Григорий Теплов и др. Врач, этнограф, ботаник Штеллер, бывший некоторое время домашним врачом Феофана, по его рекомендации занимает должность адъюнкта по кафедре натуральной истории. Как сообщают биографы М. В. Ломоносова, именно Прокопович помог талантливому юноше, когда тому угрожало исключение из Славяно-греко-латинской академии за то, что он назвался дворянским сыном, чтобы быть принятым в академию. «Не бойся ничего, — сказал ему тогда Феофан: — хотя бы со звоном в большой московский соборный колокол стали тебя публиковать самозванцем — я твой защитник!» (106, 1, 490). А когда в университет при Петербургской академии наук были приглашены наиболее талантливые выпускники из Славяно-греко-латинской академии, то в число их попал и Ломоносов, чему немало содействовал «бывший синодальным вице-президентом Новгородский и Великолукский архиепископ Феофан Прокопович» (69, 33). По приезде в Петербург Ломоносов несколько месяцев жил в доме Прокоповича. Возможно, именно Феофан посоветовал будущему великому ученому продолжить свое образование в Киеве, а потом и за границей.
Когда на академическом заседании 17 февраля 1735 г. конференц-секретарь, академик по кафедре высшей математики Христиан Гольдбах высказал мнение о написании истории Академии наук, он предложил обратиться с такой просьбой к Прокоповичу, который «заботился об ученых как отец» и хорошо знал состояние просвещения в России как в давние времена, так и при Петре I (87, 24).
Прокопович не только считал просвещение основой общественного прогресса и всемерно содействовал его развитию, но и связывал это развитие с распространением таких достижений науки, которые, подобно учению Коперника, подрывали церковно-схоластическое мировоззрение и освобождали человеческий разум от оков средневекового теологического мышления.
Учение Коперника Феофан начинает излагать еще в киевской академии. В своем курсе, который он читает в 1707–1709 гг., Прокопович знакомит своих слушателей с системами мироздания Птолемея, Коперника, Тихо де Браге. Для уяснения гелиоцентрической системы Прокопович обращается к Галилею. В стихотворении «Папский приговор Галилею» (56, 864) он утверждает, что мир Галилея — истинный мир. В этом стихотворении Феофан называет Галилея деятельным служителем природы, а папу — слепым кротом, который тщетно стремится затушить яркий факел познания, зажженный разумом Галилея.
Феофан продолжает интересоваться гелиоцентрическим учением и после переезда в Петербург. Из протоколов Академии наук известно, например, что в августе 1734 г. ему для наблюдений доставлялся академический телескоп (см. 115, 294). А когда в публичном собрании Академии наук происходил диспут о гелиоцентрическом учении, Феофан очень внимательно следил за его ходом и поддерживал академика Ж. Н. Делиля, защищавшего это учение (см. 44).
Однако характеристика взглядов Прокоповича на просвещение была бы неполной, если бы мы не обратились к рассмотрению его представлений об отношении просвещения и науки к их антиподу — невежеству, суеверию, вере, обскурантизму, а также к стоящим за тем и другим социальным силам.
Прежде всего, говоря о взглядах Прокоповича на соотношение знания и веры, следует отметить, что, утверждая знание, он еще отнюдь не исключает веру. Феофан не был атеистом, хотя его современники-церковники и считали его таковым. Он не был противником веры вообще и не стремился к ее искоренению. Феофан возражал лишь против такой веры, которая базируется на суеверии, невежестве, непроверенных мнениях, высказываниях и свидетельствах авторитетов. Отвергая подобную веру, он отстаивал «истинную» веру, требуя верить «духом и истиною». Отношение к этой вере было у него двойственным. Прежде всего он выводил веру за пределы положительного знания — философии, физики, истории и т. д., противопоставлял ему и делал объектом специальной науки — теологии. «Человеческая вера, — говорил Прокопович, — не может существовать вместе со знанием. Там, где уже приобретены знания, человеческая вера не имеет места» (61, 52 л.). С другой стороны, он настолько рационализировал веру, требуя, чтобы она удовлетворяла тем же критериям, которым соответствует знание, что от тех представлений о вере, которые тогда были распространены в русском обществе, мало что оставалось. В отличие от традиционного, православного понимания веры, в котором всегда преобладала ориентация на иррациональное чувство, Прокопович вводит понятие разума в само определение веры и делает его в нем основным. «Вера вообще, — пишет он, — есть егда что человек или единым умом держит яко истинно или купно и умом держит яко истинно, и сердцем на то же возлагается, си есть крепко уповает» (16, 117). Вполне понятно, что при принятии такого определения веры к ней может быть отнесено только то, что проходит через разум, что может быть рационально доказано и обосновано. Таким образом Прокопович доводит понятие веры до ее последней грани, за этой гранью начинается царство разума, исключающего веру. Но сам Прокопович еще не осознает, что, отбрасывая «не истинную» веру, требуя от нее рационального доказательства, он по существу подрывает основы всякой веры. В этом смысле его теологическое учение было лишь одной из ступенек перехода к вольнодумству и неверию.
