— Нет.

— Тогда я поеду за ними, — сказал он, обращаясь больше к самому себе, чем к Бриду. Агент посмотрел на него с некоторым удивлением, и Филипп поспешил прибавить: — Брид, я не могу объяснить вам причину, но мне необходимо догнать их как можно скорее. Я не хочу терять ни одного часа. Вы можете одолжить мне упряжку и погонщика?

— У меня есть очень скверная лишняя упряжка, но нет ни одного свободного погонщика. В десяти милях отсюда живет Ле-Круе. Если бы вы могли подождать до завтра…

— Я должен ехать сегодня же, сейчас же, — перебил его Филипп. — Они укатывают для меня дорогу, и я, пожалуй, догоню их завтра днем. Приготовьте мне, пожалуйста, упряжку и выберите сами полегче сани, если можно.

В три часа он летел уже по снежному пути. Брид сказал правду, собаки никуда не годились. Их было четыре штуки: две старые, одна слепая и одна хромая.

Ко всему тому Филипп чувствовал, что его собственные силы истощились окончательно. Он прошел шестьдесят миль в полтора дня; его ноги ныли, а спина с трудом сгибалась. Но, несмотря на это, его дух становился с каждой милей бодрее. Он знал, что Изабель и ее отец не вынесут быстрой, безостановочной езды. Они смогут проехать максимум двадцать миль в день, а он, даже с такими отвратительными собаками, покроет тридцать и догонит их завтра к вечеру. Ему пришло в голову, что догнать Изабель в дороге еще в тысячу раз приятнее, чем встретиться с ней на озере Бен. Он проводит ее и полковника до Черчилла. Они несколько дней будут вместе, а потом…

Он весело рассмеялся и погнал собак быстрее. Он убедился, что скорость передвижения Беккеров была рассчитана им совершенно правильно, когда через два дня напал на остатки их костра в девяти-десяти милях от озера Бен. То был их полуденный привал. Когда он достиг его, было уже темно. В костре еще тлели угли, и он развел его заново, подбросив охапку хвороста. Он решил переночевать у этого костра, где только несколько часов назад отдыхала Изабель, а потом поехать еще быстрее, чтобы нагнать ее завтра днем.

Однако он переоценил свою выносливость. Разбив у костра палатку и постелив для себя ветки бальзама, он заснул мертвым сном. Ни заря, ни беспокойная возня собак не могли разбудить его. Когда он, наконец, открыл глаза, солнце стояло уже высоко. Он вскочил на ноги и взглянул на часы. Было уже девять часов, и только в начале одиннадцатого он пустился в дальнейший путь. Прошло много часов, прежде чем он окончательно отказался от надежды догнать Изабель и ее отца так, как ему хочется. Уже близился вечер, когда он нашел следы их ночного костра и понял, что Изабель в данный момент так же далеко от него, как в тот час, когда он выехал с озера Бен.

Он кое-что наверстал, продолжая ехать при лунном свете. Только когда луна пошла на убыль, он начал устраиваться на ночь. На следующее утро он встал до рассвета и немедленно двинулся дальше. Не прошло и часа, как он внезапно осадил собак и издал крик изумления. Следы двух саней, за которыми он гнался, расходились перед ним в разные стороны. Один из них вел прямо на восток, по направлению к Черчиллу, тогда как другой поворачивал под прямым углом на юг. В течение нескольких секунд он тщетно пытался понять, что бы это могло значить… Потом он решил, что один из иноземцев-провожатых свернул на юг поохотиться либо по какому-нибудь другому делу с тем, чтобы позднее присоединиться к каравану.

Уверенный в том, что эта догадка соответствует действительности, Филипп двинулся дальше по направлению к Черчиллу. Вскоре, к его великому отчаянию, начал падать снег так, что он едва мог различать лежавшую перед ним дорогу.

Теперь ему оставалось одно — спешить во всю в Черчилл, отказавшись от надежды увидеть Изабель до прибытия туда.

Через четыре дня он прибыл на пост. То, что он узнал там, поразило его, точно обухом по голове. Изабель и ее отец в сопровождении одного индейца свернули с дороги на юг. Другой индеец, прибывший в Черчилл, ничего не мог сообщить, кроме того, что полковник и его дочь внезапно направились в Нельсон-Хауз, либо на Йоркскую факторию, либо даже в Ле-Па. Он ничего не знал.

Филипп горько рассмеялся при мысли о том, как безжалостно с ним играет судьба. Если бы он не проспал, он бы, пожалуй, догнал Беккеров прежде, чем они свернули на юг. Если бы не напросился в командировку, то Изабель и ее отец, весьма возможно, приехали бы к нему. Они знали, что его отряд стоит в Пренс-Альберто, и поехали на юг. Он почти не сомневался, что они поехали в Нельсон-Хауз, а из Нельсон-Хауза в цивилизованный мир шел один только путь, на Ле-Па и Этомани. А Этомани находилось всего в двух часах езды по железной дороге от Пренс-Альберто.

В нагрудном кармане его куртки лежал клочок бумаги с информацией, полученной от черчиллского агента, и это обстоятельство до известной степени смягчало его разочарование. То был адрес полковника и Изабель, и он быстро набросал план действий. Он вернется на озеро Бен и напишет оттуда Мак-Грегору о своем желании оставить службу. И как только он будет свободен, он поедет в Лондон. В конце концов так будет лучше всего.

Но сначала нужно было покончить с Де-Баром. С той же лихорадочной поспешностью, с которой он раньше стремился на Север, он теперь жаждал развязаться с Де-Баром.

По прибытии на озеро Бен, он, не теряя ни минуты, написал Мак-Грегору. Брид мог дать ему только двух собак, и выбрав самые легкие сани, Филипп погрузил на них необходимое снаряжение и помчался без провожатых в Фон-дю-Лак. Он прибыл туда через неделю и нашел тамошнего агента Хютта в постели с разбитым коленом. Трое остальных обитателей поста были индейцами с Чиппеуей, не говорившими и не понимавшими ни слова по-английски.

— Де-Бар исчез, — проворчал Хютт после того, как Филипп представился ему и сообщил о цели своего приезда. — Какой-то каналья-француз, ехавший на Большие Пороги, встретился с ним, и в то же утро Де-Бар исчез. Индейцы с Чиппеуей говорят, что он ушел на заре с санями и своим псом, которого он любит больше жизни. Я готов убить этого проклятого индейца, с которым вы приехали на озеро Бен. Я уверен, что именно он сболтнул французу, что сюда едет человек из конной стражи.

— А француз этот тут? — спросил Филипп.

— Тоже нет, — пробурчал Хютт, растирая больное колено. — Сегодня утром уехал на Большие Пороги. На посту не осталось ни собак, ни саней. Этой зимой свирепствовала собачья чума, а те немногие псы, что остались в живых, разобраны охотниками. Де-Бар знает, что вы гонитесь за ним, и, по всей вероятности, поехал на Атабаску. Все, что я могу сделать, это дать вам в провожатые чиппеуейца. Он доведет вас до Шарло, а что будет дальше, Аллах его ведает.

— Ладно, — сказал Филипп. — Мы после обеда тронемся. У меня две собаки. Они немножко хромают, но я приналягу и догоню Де-Бара.

Менее чем два часа спустя Филипп и его провожатый уже углублялись в западные леса: индеец впереди, за ним сани, Филипп позади. Оба шли налегке. Филипп даже карабин и сумку погрузил на сани, оставив себе только револьвер. Был час дня. Последние лучи холодного зимнего солнца умирали, предвещая наступление серых сумерек, преддверия северной ночи. Черный лес смыкался вокруг путешественников, и Филипп, взглянув на серые спины собак, на молчаливого индейца, шедшего впереди, почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по его телу. Он мысленно нарисовал себе образ Де-Бара, и этот образ пришелся ему по вкусу. Такого человека он бы с гордостью назвал своим другом. Но сгущающиеся сумерки, серый силуэт индейца и бесшумные тени собак, мертвое безмолвие вокруг — все это заставляло его помнить, что кроме Де-Бара-человека есть еще и Де-Бар — «аутлоу».

И этот Де-Бар шел впереди и подстерегал его и замышлял ловушки, как тогда, когда четверо других поочередно преследовали его. Эта игра была уже ему не внове. Четыре человека пали жертвой этой игры, и каждый из них был ему еще более смертным врагом, чем предыдущий. Быть может, он был совсем близко от Филиппа и готовил ему ту же участь, что и его предшественникам. Кровь закипела в жилах Филиппа при этой мысли. Он обогнал собак, остановил индейца и исследовал дорогу. Она была проложена давно. Холод заморозил глубокие следы собаки Де-Бара и затянул тонкой пленкой впадины от его лыж.