Но необходимость основной мысли идеализма отнюдь не есть защита для отдельных форм идеализма, в том числе и для той его формы, которая преобладает в современной жизни. В чрезмерном чувстве жизни и в преувеличенной оценке человеческого существа этот идеализм считал возможным непосредственно из деятельности человеческого духа развить царство духа и разума, в котором уместилась бы вся действительность. Духовная жизнь в человеке представлялась при этом духовной жизнью вообще, абсолютной духовной жизнью, и человек по духовному своему складу считался находящимся несомненно в центре вещей; далее, считали возможным вполне освободиться от мелкого в человеке и рассчитывали вполне преодолеть сопротивление внешнего мира. Но вот собственный опыт жизни породил самые большие сомнения насчет этого решения. Самым опасным было при этом не то, что внешний мир не укладывался сразу в изготовленную схему: с такого рода противоречием спокойно можно было бы примириться и предоставить разрешение его течению времени. Вся суть была в том, что созданный таким образом мир не давал длительного удовлетворения самой духовной жизни, что он не мог быть для нее полной и подлинной действительностью; а если так обстояло дело с его внутренней истиной, то он грозил превратиться просто в призрачный мир. Вот эта внутренняя слабость идеализма и сделала возможным победное шествие натурализма; факты и методы, которые последний внес в движение, тем именно и привлекали, что они обещали сделать жизнь более правдивой, близкой, простой. В этом кроется причина и столь широкого распространения натуралистического трактования истории.
При таком положении ничего нельзя сделать критическим резонерством, а необходимо развитие нового идеализма, настолько устойчивого, чтобы он был в состоянии оценить и противоположное и усвоить себе заключающуюся в нем истину. Но такого рода идеализм необходимо требует, чтобы духовная жизнь была яснее отграничена и поставлена над просто человеческими произведениями и над отдельными отраслями деятельности человеческого духа и чтобы она была понята как образование подлинной, в самой себе находящейся, действительности. Коль скоро духовная жизнь займет, таким образом, прочную позицию по отношению к человеку, то особенность человеческого положения, медленность и трудность духовного развития при наших условиях, преобладающая сила естественных, чувственных, материальных фактов в области опыта смогут уже добиться полного признания. Со всем этим приходится даже очень сильно считаться, потому что только в столкновении с совокупностью этих эмпирических фактов духовная жизнь может развить свою полную силу для человека. Не следует только принимать условия, при которых порождается для нас духовная жизнь, за творческие силы самой духовной жизни, каковое смешение условий и творческих начал характерно для натурализма. Необходимым следствием такого смешения является утрата всякого внутреннего стимула, подчиненность чуждым и непонятным причинам, упорное отстаивание низшей ступени, бесцельность и бессмысленность движения, отсутствие самодеятельности и радости, вместе с тем сильный упадок жизненной энергии, неизбежный поворот к пессимизму, или же целое рассматривается как целое и в то же время исчезает первоначальная прелесть опровержения переставших быть истинными идеалистических мыслей. Следует только ввести натурализм строго в рамки его способности, и он сейчас же обнаружит не только свое духовное бессилие, но и свою невыносимость для человека.
В соответствии с изложенными здесь воззрениями при трактовании истории также следует отчетливо различать двоякого рода вопросы: как возникают духовные содержания, как совершаются процессы дальнейшего духовного развития и, затем, какие бывают для них в человеческом положении условия, приготовления, сопровождающие обстоятельства, как они проявляются в этом положении? Ошибка прежнего идеализма состояла в том, что за вторым вопросом он не признавал самостоятельного значения; выходило поэтому, будто творения падают с неба и что духовным содержаниям стоит только появиться где-нибудь в сфере человеческой жизни, чтобы сейчас же занять первенствующее положение и увлечь всех с непреодолимой силой. В противовес этому должна была народиться новая точка зрения, с которой вполне раскрывается противодействие человеческого начала, необходимость столкновения с ним и пропасть между обычными средними условиями и требованиями духовной жизни, с которой человеческий мир вообще представляется не в виде царства абсолютного разума, а в виде круга, внутри которого определенный разум с трудом прокладывает себе путь среди самых тяжких противодействий и при неоднократных попятных шагах. О философской конструкции истории тогда уже не может быть речи, но жизнь приобретает большую глубину и широту, чем та, какую могла бы ей дать такая конструкция.
В заключение мы хотели бы развить некоторые следствия, вытекающие для картины и трактования истории из изложенного основного воззрения и способствующие вместе с тем дальнейшему выяснению самого этого воззрения. Мы показали, что задача философии истории отнюдь не может казаться простой. В истории ведь сталкиваются различные ступени жизни и различные точки зрения, которые все требуют надлежащего к себе отношения. Природа проникает глубоко в жизнь человека, значительная доля истории остается посему естественной историей и требует, чтобы ее рассматривали как таковую. Но если с вступлением духовной жизни начинается новый вид истории, то и при этом с первого взгляда представляется большое разнообразие и чрезвычайное расхождение движений. Чем больше деятельность сливается с окружающей средой, тем легче накопление прочно закрепленных результатов этой деятельности; чем больше выдвигается вперед внутреннее и личное начало, тем неуместнее становится такое накопление. Исходя из различных областей жизни, мы получаем, таким образом, по существу различные исторические перспективы. Непрерывный прогресс скорее всего проявляется в области техники и точной науки; там, где на первом плане стоит творчество более личного характера, как, например, в искусстве и умозрительной философии, там кажется, что жизнь в отдельных пунктах достигает большой высоты, а в промежутках стоит очень низко; религия, наконец, обнаруживает склонность ограничить историю сохранением уже приобретенной истины и пользованием ею, ее взор направлен не вперед, а назад. Если философское рассмотрение должно обозреть все эти процессы развития и сопоставить и сравнить их друг с другом, то в противовес многообразию оно должно на первый план выдвинуть духовную жизнь в ее целом; если оно в духовной жизни видит восход новой действительности, то его преимущественное внимание должно быть направлено на раскрытие в истории человечества жизненных систем, характерных жизненных комплексов. Только в таких комплексах и системах духовная жизнь получает ярко выраженный характер, только в них она начинает борьбу за мир в целом, только исходя из них возможно дальнейшее развитие целого. Но такое движение безусловно необходимо, потому что связь духовной жизни не дана нам сама собой, а требуется, чтобы мы добыли ее при помощи нашей деятельности; опыт мировой истории показывает, что различные концентрации возможны и испробованы были на деле; различные жизненные системы, действительности человеческого духа развивались и стремились привлечь человека и захватить себе всю сферу жизни; эти попытки сталкивались и должны были сознать свою ограниченность, но благодаря борьбе целое двигалось вперед. Следить за этим движением и за совершающимся в нем раскрытием духовной жизни как целого — вот что должно стать сущностью философского трактования истории. В противовес всем внешним проявлениям оно должно бороться за душу истории, за самодовление жизни, оно должно вместе с тем поставить и вопрос о смысле целого. Стремясь к уяснению внутреннего строения духовной жизни, оно неминуемо должно сильно чувствовать все незрелое, непрочное, иррациональное в человеческом положении. Но все это не может поколебать его убеждения в том, что в исторической жизни происходит что-то значительное, что нового вида действительность нисходит здесь к человеку, что совершается движение, стремящееся возвысить человека над человечески мелочным и человечески посредственным. Этим мы должны удовольствоваться.
