Поздняя империя (IV–V вв.) с характерной для нее борьбой христианства и язычества, а также непрекращающимися распрями внутри самого христианства, отражающими напряженную классовую борьбу, стала неудобной ареной для деятельности любой философской школы, если она не была связана с теологией. Наиболее влиятельная философская система этого времени — темный, проникнутый мистицизмом, рафинированный неоплатонизм находил себе поклонников главным образом в среде образованной эллинофильской аристократии. Народ находил выход своей бунтарской энергии в восстаниях и в движении так называемой бедной церкви, примыкая то к одной, то к другой секте, враждующей с князьями официальной церкви. Кинизм, тем не менее, еще существовал и вербовал себе сторонников как среди язычников, так и христиан. Немало потенциальных и явных киников скрывалось под потрепанной рясой бродячих монахов и еретиков. Имена подлинных киников, дошедшие до нас, крайне малочисленны, киническую массу составляют самозванцы, решившие, что так удобнее добывать себе хлеб насущный.

Римский император Юлиан, прозванный Отступником (361–363), воспитанник неоплатонической школы, первый во времена поздней империи не только проклинал современных ему лжекиников, нередко путая их с ненавистными ему «невежественными галилеянами» (христианами), но и сам в некоторой степени испытал влияние кинизма. Отказавшись от политики поддержки христианства, проводимой его предшественником Константином, Юлиан обратился к древнегреческой культуре и философии с ее героями. Прошлое философии было блестящим, настоящее жалким. В речах против киников (VI. VII), написанных в первый год восшествия на престол, Юлиан рисует это настоящее самыми мрачными красками. Преклоняясь перед Антисфеном, Диогеном и Кратетом, он даже сам стремится подражать им в образе жизни и в формах художественной изобразительности («Цезари»), Для неоплатоника Юлиана Диоген — служитель Аполлона, а кинизм — «наиболее универсальная и естественная философия». Общим с киниками было у него также признание воспитательной роли литературы и аллегорическое толкование мифологии.

Если для древних киников признание религии — вещь невозможная, то для последнего поколения — это явление обычное. Начавшаяся случайная связь кинизма с христианством в лице Перегрина продолжалась на более серьезных основаниях через два столетия. Этот «христианизирующий» кинизм нашел своего приверженца в Максиме (вторая пол. IV в.), родившемся в свободолюбивой Александрии. Он был плохим христианином, несмотря на то, что одно время даже носил сан константинопольского епископа. В 361 г. его предали церковной анафеме. Открыто провозгласившего себя киником Максима изгоняют из Александрии. В Константинополе он близко сошелся с блестящим христианским проповедником и писателем Григорием Назианскнм, который пришел от него в восторг и назвал «совершеннейшим из философов» в произнесенной в его честь речи. Максим завоевывает известность, порывает с Григорием и добивается места епископа. Бывший друг становится врагом и поносит Максима всячески в своих письмах и стихах. Вторично вернувшись в Александрию, Максим поднимает бунт против властей, за что снова подвергается изгнанию, но уже не в пустыню, как в первый раз, а вовсе за пределы Египта. О дальнейшей судьбе бывшего епископа и бунтовщика ничего не известно.

Мы не можем назвать других киников поименно, однако в жизни последних веков Римской империи они играли заметную роль. Августин (350–430) счел нужным сообщить, что к его времени вымерли все философские школы древности, кроме киников, перипатетиков и платоников (Против академиков, III, 19, 42), а в другом месте он говорит: «Мы и сейчас можем встретить киников, которые не только носят плащ, но даже ходят с дубинкой» (О граде бож., XVI, 20, 5). Значит, хотя прошли века, киники не отказались от своего нищенского наряда. Вероятно, к этому же времени относится диалог «Киник», дошедший под именем Лукиана, где дается развернутая апология кинического образа жизни.

В 529 г. специальным эдиктом Юстиниан официально закрыл все философские школы в Афинах, а перед этим, в начале VI в., мы еще встречаем там кинического аскета Саллюстия, ничего не забывшего из учения Антисфена и Диогена. Киник Саллюстий в VI в. н. э., конечно, анахронизм, но даже сам факт его существования говорит об удивительной живучести кинических идей. Родом из Сирии, Саллюстий обучался риторике и философии в Афинах и Александрии, здесь он примкнул к киникам и ведет жизнь бродячего проповедника, учившего о преимуществах древней кинической добродетели. Несмотря на внешнюю победу христианства, по своему мироощущению Саллюстий язычник и выступает как против христиан, так и против христианизирующих киников. Его выступления свидетельствуют о борьбе внутри кинической школы уже на закате ее существования. С именем Саллюстия исчезают последние следы тысячелетней кинической философии.

За свою многовековую историю кинизм вступал в контакт с другими философскими направлениями, влияя на них и сам воспринимая чужие идеи. Несмотря на противоречивость и резкие перепады в его политической программе, наиболее подвижной части всякого мировоззрения, в кинизме всегда зрели потенции социального протеста, конфронтация с властями предержащими и официальной культурой. В нем почти никогда не умирал стихийный материализм, понятный широким массам. Эти черты оказали известное влияние на основателей Древней Стои. Один из них — Зенон Китайский, раб по происхождению, стал учеником Кратета и даже посвятил ему апологетические «Воспоминания». Сократ, Антисфен и Диоген были причислены стоиками к лику своих святых. Многие положения этики Зенона — сколок с кинических принципов (например, требование «жить по природе»), его «Полития» восприняла идеи ряда «одиозных» сочинений Диогена — трактата о государстве, трагедий «Эдип» и «Фиест». Средняя Стоя, отмежевываясь от них, пыталась извинить «грехопадение» своего первоучителя его «молодостью», как об этом говорит Филодем. Киническое влияние воспринял и ученик Зенона Аристон Хиосский. Отход от крайностей кинизма намечается уже у Зенона и ближайших его последователей Клеанфа и Хрисиппа, ориентирующих свое учение на примирение с действительностью. Хотя кинизм менее теоретически и логически фундирован, чем стоицизм, но его преимущества заключены в революционных идеях и взглядах, близких народу.

В стоицизме долгое время уживались два течения — основное конформистское и побочное оппозиционное, левое, с пониманием относившееся к радикальному кинизму (Д. Л. VI, 14). Средняя и Новая Стоя, потихоньку заимствуя у киников, повсюду громогласно отказывается от них. Нужно выбросить все киническое учение, говорил Цицерон, выражая мнение «легальных» стоиков. Враждебную киникам партию возглавляли Панетий и Посидоний, дружественную — Аполлодор из Селевкии (Цицерон. О границах добра и зла, III, 20, 68).

Уличные проповедники-стоики, о которых мы узнаем из сатир Горация, внешне мало чем отличались от киников, рекламируя затрепанные к этому времени мысли популярных кинико-стоических диатриб, но даже наиболее оппозиционные из новых стоиков скорее ориентировались на аристократию, чем на плебейскую массу. Однако у Мусония Руфа и его ученика бывшего раба Эпиктета симпатии к кинической философии явно ощутимы. С презрением говоря о лжекиниках, Эпиктет благоговейно рисует образ идеального киника, посланца богов (III, 23–25). К исправленному и подслащенному стоиками кинизму испытывал склонность даже «философ на троне» Марк Аврелий. На протяжении всей своей истории Стоя пользовалась киническим наследием, приспособив его к своим нуждам, и культивировала жанр диатрибы. Представляя две линии в философии, кинизм и стоицизм как школы испытывали друг к другу нескрываемую неприязнь.