В том виде, как они существуют, они представляют собою, скорее, некий агрегат, различные части которого являются, каждая, отдельной специальностью в совершенно неодинаковом смысле. Ибо они вовсе не отделены друг от друга ясными отличиями, но одно и то же содержание может быть предметом учебных занятий для представителей различных университетских специальностей.

Впрочем, тот, кто предметно работает в какой-нибудь области знания, сознает принадлежность своего знания и своей исследовательской работы к совокупности знания вообще и его места в некотором целом. Это сознание есть минимальная мера философского содержания в науках, которые без него превращаются в чистую технику и рутину. Однако обладание таким сознанием принадлежности к целому и осуществление ее отнюдь не есть что-то само собою разумеющееся. Существует опасность - поставить на место философской принадлежности к идеальному целому знания институциональную и общественную принадлежность к университету. Положение в структуре этого общественного института, место в кругу коллег по специальности, зримые формы института и учебного процесса непроизвольно выдвигаются на первый план. Но в зримом множестве наук и в их исторически-социологических обличьях перед нами стоит незримо единое и многое, в которых индивид может удостовериться не по каким-нибудь внешним чертам, но только на пути философского ориентирования в мире. Этого многого и единого, как взаимной связи наук, ищут в подразделении наук, побуждаемые к тому философским мотивом ориентирования в мире. При исторически случайно данном делении наук их живой центр в отдельном исследователе, как предметное внутреннее сознание местоположения в целом, остается в каждом случае лишенным определенности. Но подлинное подразделение наук, показывающее нам их духовный организм, в котором оно доводит до определенности это сознание местоположения, всегда было задачей философии. Характер получаемой классификации связан с характером той философии, которая ее производит. Эта классификация желает довести до сознания взаимное отношение наук в знании, как единство всего знания. В истории философии классификации наук типически выражались в трех видах:

Античные подразделения, самое известное из которых - это подразделение на диалектику, физику и богословие, делят, по существу, только философию, и этим оказывают побуждающее действие вплоть до нашего времени; однако они не охватывают мироориентирующих наук как таковых, в которых, согласно нашим понятиям о науке, мы фактически познаем.

Системы группировки от Бэкона до Конта, желающие представить положительное знание в обозримом виде согласно психологическим или методологическим принципам, ориентируются, в противоположность первым, на эмпирические науки, которые они хотели бы упорядочить, чтобы набросать программу исследований также и для тех наук, которые могли бы прибавиться к этой системе. Но во всех своих разновидностях эти группировки дают только некую сетку (Fachwerk) или линейную структуру. Их схематизм (например, ряд, состоящий из математики, физики, биологии, психологии, социологии), собственно говоря, не соответствовал предмету уже тогда, когда он был придуман, и оставляет читателя философски безразличным.

Энциклопедии наук немецкого идеализма, запланированные романтиками, впервые набросанные Шеллингом в «Лекциях об академическом образовании» (Vorlesungen über das akademische Studium)²⁸, исполненные и доведенные до совершенства Гегелем в его «Энциклопедии»²⁹, вновь конструктивным способом изнутри развертывали все знание, как знание существенно философское, в некотором закругленном целом. Они представляют собою самое величественное и до наших дней явление единообразно мыслимого космоса всякого знания, но для нас они уже распались, поскольку эмпирические исследования подлинных наук не получили в них достаточного значения, и поскольку этот космос хотя и говорит как шифр совершенства, но не говорит нам, как верующим в этот шифр.

Во всех этих трех формах достоверность систематического целого знания была настолько окончательной, что мы наталкиваемся на них как на прочные постройки, которым мы изумляемся, но которые уже не могут более послужить нам для жилья.

Для ориентирования в мире есть конкретные систематики, -будь то внешние порядки, технически удобные для того, чтобы окинуть взором некоторый материал, будь то систематики, обоснованные в существе вещей, осуществляющиеся в познании всякий раз под руководством известных идей, как ступени, через каждую из которых хотя и можно переступить на пути, но по каждой из которых мы взбираемся вверх, к пониманию сущности дела.

Нам следует овладеть систематическими аспектами науки там, где они представятся нам. В каждом случае нашей задачей должна быть попытка взаимно ограничить их по смыслу, объединить их или, во всяком случае, поставить их в отношение друг к другу, исходя из идеи знания, если знание не должно безразлично рассеяться на не связанные между собою части. Наша попытка даст нам систематику наук, в которой достигает сознания понимание их незамкнутой тотальности как самого по себе историчного процесса познавания.

Наиболее первоначальные разделения наук

1. Задача.

- Если я верю в существование замкнутого в себе, единого, бесконечного мира как объекта, то науки привходят в мир для того, чтобы овладеть этим миром, и их следует подразделять соответственно его строению. Науки делятся по отдельным частям мира: по предметам. Классификация наук словно начертывает предо мной карту мира, на которой у каждой науки (а в ней - у каждого предмета) есть свое место.

Но если единство мира распалось для меня, то науки уже не конституируются для меня более в объективно отграниченные друг от друга предметные области, но разве что в априорно данные мыслительные формы сознания вообще, которые, возможно, могут быть развернуты в формальной полноте в некоторой конструкции из категорий и методов, как тотальность возможного познавания. Науки делятся по своим методам. Классификация наук развертывает программу возможных методов, при помощи которых мы создаем предметы познавания.

В обоих этих случаях науки связаны с некоторым данным в знании единством, - единым объектом мира или единым сознанием вообще.

Несмотря, однако, на то, что единый объективный мир не удалось представить взгляду даже только как идею, и что всякая идея улавливает лишь некий мир в мире, идея единого мира не вовсе ничтожна. Ибо есть только одна-единственная эмпирическая действительность, в которой, в возможности, все может вступить в отношения со всем, а не множество миров, вовсе друг с другом не соприкасающихся. Если бы существовали такие миры, то мы не могли бы получить о них никакого известия, поскольку в нашем знании встречается только то, что - именно благодаря знанию - пришло в соприкосновение между собою. Есть разумный смысл в требовании эмпирического исследования: быть готовым соотнести между собою то, что на первый взгляд совершенно разнородно. Но эта, нигде не встречающая себе границы, возможность осуществляется не в одной содержательной и плодотворной идее целого, как мира, но всякий раз в неких особенных идеях. Подлинная причина того, почему не может быть истинной идеи единого мира, заключается в непостоянстве (Bestandslosigkeit) мира в себе. Идея целого должна была бы охватывать также свободу, экзистенцию и трансценденцию, а они никогда не встречаются в мире как такого рода объекты.

Правда, сознание вообще составляет единство благодаря «я мыслю», которое «должно иметь возможность сопровождать все наши представления»³⁰. Это - единство в формальной структуре предметного вообще и его сетки (Netzwerk). Но от этого единства никакой путь не приведет нас к многообразию знания. Самое большее, что здесь возможно - но и до сих пор не достигнуто в действительности, - это составить внутренне полную систему категорий и методов. Но эти последние фактически можно только собирать и упорядочивать, но не дедуцировать один из другого, разве что в некотором логическом мифе, который мог бы иметь только символическое значение и не имел бы силы для ориентирования в мире.