Фьоре и Мортимеру не оставалось ничего больше, как поблагодарить служителей церкви и попрощаться с ними. Молодая женщина с трудом сдерживала слезы, ибо она так надеялась, что выяснится наконец, не ее ли супруга подобрали и выходили монахи.

Они уже собирались пройти в ворота, когда послушник, казавшийся таким огорченным из-за того, что ничем не смог помочь гостям, робко поднял палец, чтобы попросить разрешения добавить еще несколько слов.

— Что еще? — спросил настоятель с некоторым раздражением. — Мне кажется, что вы уже все сказали, брат мой?

Тот покраснел и направился к двери, опустив голову.

— И все же скажите, если вы что-то вспомнили, — окликнул его Мортимер. — Вдруг всплыло что-то важное.

— Не знаю, стоит ли это вашего внимания, но этот человек, как мне кажется, любил цветы. Но он не хотел признаться в этом.

— Почему? Разве стыдно любить цветы?

— Я так же думал, но когда он выздоровел… ну, скажем, почти выздоровел, он сказал мне, что цветы не говорят ему ни о чем. Однако в бреду он повторял одно и то же слово, похожее на «цветок». Он произносил его, конечно, плохо и с акцентом.

Это было похоже на что-то вроде «фиоре, фиуре…».

Мортимер схватил брата за плечи:

— Фьора?

Наступила минута молчания, и все затаили дыхание. И тут монах сказал с улыбкой:

— Да, да, я думаю, что это было именно так! Теперь, когда вы мне сказали, почти уверен, что он произносил «фьора». Что это значит? Ведь это же название цветка, не так ли?

— Это имя его жены! Спасибо, брат мой! Вы оказали нам неоценимую услугу, и мы вам бесконечно признательны за это.

Фьора не могла произнести ни слова. Едва не падая с ног от усталости и пережитого волнения, она рыдала, сжав голову ручками, забыв о том, где она находится. Почувствовав чью — то руку на своем плече, она подняла заплаканное лицо и увидела ясные голубые глаза, полные сострадания.

— Господь бог уже позаботился о нем. Он будет заботиться о нем и дальше, я в этом уверен. Не плачьте, дочь моя!

— Значит, вы догадались?

— Скажем так, что я вас распознал в тот момент, когда вы преклонили предо мною колени. Добавлю, что прощаю вам этот… маскарад. Ведь вы были вынуждены прибегнуть к нему, чтобы побольше разузнать о человеке, которого мы спасли. Но вам, как вы понимаете, придется покинуть нашу обитель как можно скорее, пока кто-то еще не узнал об этом обмане. Я надеюсь, что в скором времени вы встретитесь с графом де Селонже.

— Спасибо! Огромное спасибо!

Она опустилась перед настоятелем на колени, взяла его руку, чтобы поцеловать ее, но не успела этого сделать, потому что тот мягко вырвал ее:

— А теперь идите, и пусть господь бог хранит вас! Я попрошу его благословить ваши поиски, как и благословляю вас.

Мортимер преклонил колени так же, как и Фьора. Настоятель хлопнул в ладони, подзывая послушника, который должен был проводить посетителей к выходу. Прежде чем уйти, Фьора спросила:

— Я хотела бы кое-что оставить в дар этому дому в знак благодарности. Примете ли вы, ваше преосвященство…

— Спасибо за ваше намерение, но передайте свой дар лучше нашей больнице. Пусть он поможет облегчить страдания несчастных больных.

Несколько минут спустя Мортимер и Фьора покинули обитель и оказались на широкой улице, проходящей через весь город.

— Что теперь? — спросил шотландец. — Мне кажется, что вы не хотите сразу же возвращаться домой, я не ошибся?

— Верно. Мне надо немного отдохнуть… и потом, мне кажется, что нам нужно поговорить. Попытаемся вообразить себе, что сделал Филипп, покидая этот город.

— Для телесного и душевного отдыха нет ничего лучше, чем хороший постоялый двор! Следуйте за мной!

Вильнев-Сен-Андре не был похож на другие города, и Фьора смогла в этом убедиться, когда рядом с Мортимером поднималась вверх по улице, которую накануне едва смогла рассмотреть, поскольку монастырь находился у самой городской стены.

С двух ее сторон стояли великолепные дворцы в окружении садов, некоторые из них были в прекрасном состоянии, другие — близки к полному разрушению.

— Это — «ливреи» кардиналов папского двора, который пребывал в Авиньоне до начала нашего века, — объяснил Мортимер. — Это что-то вроде их загородных домов.

— «Ливреи»? Странное название! Во Флоренции сказали бы — виллы…

— Это потому, — продолжил шотландец, который решительно все знал, — что каждый из этих домов строился за счет денег, полученных их хозяевами за то, что они были вынуждены уступать свои дома членам священной коллегии, уступая, конечно, и звонкую монету, за многие и многие ливры.

Некоторые из этих строений отличались строгостью линий и походили на римские дворцы, но это не были простые копии.

Достаточно чуть изменить форму окна, вставить в цветные витражи изящно выделанный камень, посадить вьющуюся розу, которая как бы задалась целью закрыть старые раны обшарпанных стен, миртовый куст, виноград или акации с опьяняющим запахом, как классическая строгость тут же смягчалась. Апельсиновые и лимонные деревья распространяли дивный аромат. Над воротами висели каменные родовые гербы с сохранившимися следами позолоты, которая сверкала на них в былые годы.

Крыши были уложены римской черепицей нежного розового цвета, напоминавшего нежно — розовую лужайку, раскинувшуюся под пронзительно голубым небом.

Был торговый день. На небольшой площади, усаженной по краям платанами, резные листья которых давали желанную прохладу, в высоких головных уборах, гордо выпрямившись, сидели крестьянки, похожие на древнегреческие статуи, карауля плоские корзины с птицей и лукошки, в которых, кроме сочных оливок, были представлены все богатства окрестных полей и садов.

Привязанные под деревьями ослики мирно ждали того часа, когда надо будет снова возвращаться домой. Веселые голоса обменивались шутками, оттуда доносились звуки песни и мелодия флейты.

Охваченная внезапным голодом, Фьора купила кусок козьего сыра, который ей подали на виноградном листе, и гроздь сладкого винограда, которую она великодушно разделила с Мортимером.

— Вы боитесь, что вас не покормят в трактире? — с улыбкой спросил он. — Если на кухне осталось все то, что там было во время моего прошлого приезда, вам, думаю, не придется жаловаться!

— Не знаю почему, но я умираю от голода! А кстати, что вы здесь делали? — с любопытством спросила Фьора.

— О, ничего особенного! — уклончиво ответил Мортимер. — Небольшое поручение от короля. Я провел здесь месяц, но не сказал бы, что это было самое неприятное время в моей жизни.

Дальше Фьора спрашивать не стала. Внезапно под влиянием атмосферы этой провансальской земли, которая так напоминала ей ее родную Флоренцию, изнурительное бегство в поисках покоя стало превращаться в приятный отдых, во что-то, напоминающее познавательную поездку, где о времени не думаешь, а видишь лишь то, что доставляет удовольствие. Отчаянная тоска уступила место уверенности: Филипп жив! С этого времени Фьора могла позволить себе передышку.

Под сенью собора, квадратные башни и колокольни которого, казалось, охраняли город, как наседка своих цыплят, трактир «Великий приор» смотрел на главную площадь окнами всех своих комнат, которые благоухали вербеной и другими душистыми травами. Позади дома раскинулся сад с изобилием цветущих олеандров, апельсиновых и миртовых деревьев, там росли кипарисы, сосны, кусты роз, жасмина и множество других растений, а сам сад незаметно переходил во владения аббатов из Сен-Андре. Там на холме Монто были видны руины древнего дворца кардинала Пьера Бертрана, епископа Отунского, который основал в Париже колледж с таким же названием. Этот ансамбль представлял собой одно из тех исключительных по своему воздействию на окружающих зрелищ, при которых картина природы возвышает и подчеркивает очарование произведения человеческих рук и где все соединяется, чтобы усладить зрение и привнести в душу покой.