Шейла, Серов и их спутники пробыли здесь больше недели. В поселке, лежавшем милях в пяти от плантации, была церквушка с настоящим англиканским пастором, и в ней отслужили заупокойную по Джозефу Бруксу, Росано, Хейнару и прочим убиенным, дабы их души поменьше мучились в чистилище. Шлюп снарядили всем необходимым для двухмесячного плавания, запасами рома и воды, провизии и пороха; нашлись у старых бандитов и мушкеты, и карты, и подзорная труба, и кое-какие навигационные инструменты. Вот с наличностью было туговато – Стерн и Пратт, тяжко вздыхая, выложили двести двадцать песо и развели руками. Вернее, развел Стерн; у Пратта такой возможности не имелось.

Шла вторая декада сентября, когда шлюп покинул гостеприимный берег. Экипаж был в полном порядке, Тегг уже ковылял вполне уверенно, Свенсоны, успокоив сердца молитвой, уже не мрачнели, вспоминая брата, и даже Стур повеселел, хотя ругаться и поминать имя Господа всуе это ему не мешало. Впрочем, люди, да и боцман с бомбардиром, все чаще обращались к Серову за указанием или советом, что получалось как-то само по себе. Но, разумеется, не без причин: может быть, его отношения с Шейлой не остались секретом, или корсары оценили его предусмотрительность и умение планировать каждый шаг. Не исключалось, что популярности Серову прибавлял дар ладить даже со вспыльчивым Брюсом Куком и угрюмым Страхом Божьим; возможно, считая его своим, в нем в то же время чуяли существо иной, более высшей породы. Что не удивительно; его странности были более заметны среди полутора десятков человек, чем на забитой людьми палубе «Ворона».

Шлюп стал для него отличной школой – тут Серов овладел многими искусствами, которых не успел постичь за шестимесячный срок на фрегате. Стур, соображавший в практической навигации, обучил его прокладывать курс, пользоваться секстантом и астролябией; Хрипатый Боб – стоять у руля, ловить переменчивый ветер, следить за оттенками моря у берегов; Тегг объяснял артиллерийскую науку – как зарядить и навести орудие, как изготовить гранаты и чем бомбарда отличается от единорога[80] . Новые знания давались Серову легко, что казалось чудом его наставникам, но объяснялось тем, что он, как сын маркиза, имел в основе хорошее образование. Может быть, обучался в каком-то нормандском монастыре или светском университете… Воистину так! Обычная школа его эпохи превосходила любой университет, особенно по части математики. В этой науке делались лишь первые шаги к теориям высокого порядка; Ньютон и Лейбниц были еще живы, а Эйлер даже не родился[81] .

Можно считать, что экзамен на штурмана был выдержан Серовым, когда он проложил на карте курс от Барбадоса к Наветренным островам. Они прошли проливом между Мартиникой и Сент-Люсией[82] , прошли ночью, и он стоял у руля, командуя братьями-датчанами – те управлялись с парусами. На рассвете, когда шлюп удалился на двадцать две мили от архипелага, ветер упал, паруса обвисли, и морские воды застыли, словно голубоватое зеркало. Боцман, проснувшись, начал расталкивать дремлющих корсаров, чертыхаться и проклинать штиль, Хрипатый Боб сменил Серова у штурвала, и из каюты выбралась Шейла. Рик Бразилец, самый зоркий в экипаже, оглядел горизонт и, вытянув длинную темную руку, показал на запад:

– Там!

– Что – там? – окрысился Стур. – Корыто твоей мамочки? Или ночной горшок папаши?

– Там, – повторил Рик и, подумав, добавил: – Мачты! Один, два, три – мой не разобрать.

Он владел английским получше индейца Чичпалакана, но все же не настолько, чтобы высказывать сложные мысли. Зато абордажным топором действовал с отменной ловкостью.

Помянув дьявола и его шутки, боцман направился в каюту, будить Teгга. Вскоре бомбардир вылез на палубу со зрительной трубой под мышкой, кивнул Серову и, прихрамывая, заковылял на бак. Поднял трубу, присмотрелся, покачал головой:

– Корабль, гореть мне в аду! Корпус не видно, паруса спущены, лежит в дрейфе… Вроде бы судно небольшое и на галеон не похоже.

– Сколько мачт? – спросил Серов, переглянувшись со Стуром.

– Далеко, не разглядеть… Попробуй ты. – Тегг сунул ему трубу, но солнечные блики и расстояние делали задачу невыполнимой.

– Неужели «Ворон»? – со страхом прошептала Шейла.

– Вряд ли, – буркнул Стур. – На Барбадосе мы прокантовались восемь дней, значит, «Ворон» сейчас болтается где-то у Эспаньолы или у Ямайки.

А эти, – он ткнул рукой на запад, – эти нас не видят. И не увидят, если в полдень спустим паруса. Шлюп невелик и сидит мелко.

– Думаешь, к полудню сможем подойти поближе? – спросил Тегг.

– Хрр… Это как задницу почесать! – раздался голос Хрипатого Боба, и Серов, оглянувшись, увидел, что за ними столпилась вся команда. Глаза у корсаров блестели, кулаки сжимались, а из раскрытых ртов едва не капала слюна. Добыча! Добыча на горизонте! Разбойничий инстинкт будоражил им кровь.

– Ну, приблизимся, поглядим, тогда и решим, что делать, – предложил бомбардир. – Что скажете? – Он как будто обращался ко всей команде, но глядел на одного Серова.

– Рик пусть наблюдает, – молвил тот. – Отдай ему трубу.

Пять часов до полудня прошли в изрядном оживлении. Порывы слабого бриза временами подгоняли шлюп, и постепенно, выигрывая в час три-четыре, а иногда и пять сотен ярдов, легкое суденышко приближалось к замершему в дрейфе кораблю. Корсары возились с оружием, правили клинки, чистили стволы мушкетов, отмеряли порох; Сэмсон Тегг изготовил несколько гранат, завернув пороховые заряды и пули в куски парусины. Мушкетов было восемь, и Серов велел, чтоб их раздали самым опытным стрелкам. Стрелял он, пожалуй, лучше всех, но себе не взял ружья, и это казалось естественным – командир с мушкетом не воюет.

Солнце еще не взобралось в зенит, как Рик Бразилец завопил:

– Видеть! Мой видеть! Мачты – один, два! На два мачта – грота-трисель! Мой видеть рей! Бриг![83]

Зрительной трубой, торчавшей за ремнем, он так и не воспользовался – похоже, не знал, к какому глазу ее приложить. Тегг подскочил к Бразильцу, выдернул трубу: