Они продолжили свой путь в тишине. Сойдя с дороги, Деметриос пошел по тропинке, которая вилась между виноградниками и оливковыми рощами. Солнце поднималось все выше, оно пригревало холмы, на которых там и сям росли высокие темные кипарисы. Дрозд, усевшийся в серебристых ветвях оливкового дерева, принялся насвистывать свою песню.

Фьора остановилась на минуту послушать его и немного передохнуть. Капельки пота сверкали на ее лбу и над верхней губой, ноги, обутые в веревочные сандалии и покрытые пылью, болели.

– Почему мы пошли здесь? – спросила она. – Разве этот путь не длиннее?

– Наоборот, он короче для тех, кто идет ко мне. И потом… так мы обходим дом, который тебе особенно дорог. Не там ли ты стала супругой графа Селонже, посланца Карла Смелого?

Потрясенная этими словами, Фьора подняла испуганный взгляд на своего странного спутника и едва сдержала желание осенить себя крестным знамением.

– Ты, должно быть, сам дьявол, раз ты знаешь это, – проговорила она.

Грек рассмеялся, и это немного покоробило ее, как если бы такое проявление человеческих чувств она нашла неуместным для персоны, от которой, казалось, отдавало серой.

– Нет, – ответил он спокойно. – Просто я знаю то, что мне нужно. А теперь, пожалуйста, в путь! Нам обоим надо переодеться, отдохнуть и… выпить стакан прохладного вина!

Дом грека был расположен в стороне от самого городка Фьезоле, к нему вела дорога, по обеим сторонам которой зеленой стеной стояли высокие кипарисы. Построенный два века назад во времена братоубийственных войн между гвельфами и гибеллинами,[9] дом первоначально представлял собой небольшую крепость, которая защищала когда-то подступы к античному этрусскому городу. Высокие красные стены дома заканчивались наверху зубцами, покрытыми теперь крышей с плоскими скатами. Квадратная башня, тоже теперь покрытая крышей, придавала зданию воинственный вид, зато сад, окружавший дом, мог поспорить с самым роскошным садом города, он смягчал грозный вид старых стен и делал их приятными глазу.

У подножия высоких пиний бил из-под земли источник, его прохладные воды текли в большой квадратный бассейн, буйно цвели заросли лавра, кусты шиповника, голубые и черные ирисы, лаванда, крупные маки, гранатовые деревья с красными цветами, кусты лимона и апельсиновые деревья в больших горшках из красной глины, на широких грядках были посажены лекарственные растения, которые могли понадобиться врачу. В саду росли также и фруктовые деревья: вишни, сливы, груши, а за холмом был разбит огород, примыкавший к ферме. Сзади дома старая осевшая стена образовывала террасу, на которой рос виноградник. Таково было небольшое поместье Деметриоса, которым он был обязан великодушию Лоренцо Великолепного.

– В качестве его личного врача я располагаю комнатой во дворце на виа Ларга, а также во всех его поместьях, но он знает, что я предпочитаю жить обособленно. Поэтому он отдал мне этот дом. Он не такой большой и не такой красивый, чтобы вызывать зависть, но я себя здесь чувствую хорошо и работается мне спокойно, тем более что среди большинства местных жителей я пользуюсь репутацией колдуна, и они стараются держаться от меня в стороне. Правда, в конце моего сада проходит дорога, которая ведет в Фонтелюченте…

Фьора не нуждалась в пояснениях, так как она, как и все жители округи, знала, что в гротах Фонтелюченте располагалось общество колдунов, не менее известное, чем то, которое было в Норчиа около Сполете. Бельтрами никогда не разрешал своей дочери совершать прогулки в этом направлении. Поэтому дом Деметриоса ей был неизвестен, хотя и находился недалеко от виллы Бельтрами.

Тяжелую дверь, ведущую в дом, обитую большими ржавыми гвоздями, открыл перед прибывшими слуга. Он был настолько коренастым и крепким, насколько Деметриос был длинным и худым. Обладателю квадратного лица с перебитым носом и смелым выражением глаз могло быть лет тридцать пять. Черные, жесткие и прямые волосы дополняли его внешний вид. Было видно, что он весьма рад и испытывает облегчение.

– Я думал, что ты уж не вернешься, хозяин! – сказал он. – Светлейший сеньор Медичи спрашивал тебя два раза…

– Что ты ответил?

– Что ты мне велел: что ты уехал в Прато, чтобы там приложить к святым мощам целебную мазь, которую ты сделал для донны Лукреции, матери его сиятельства, страдающей поясницей…

– А второй раз?

– Что ты еще не вернулся…

– Прекрасно, – одобрил Деметриос, слегка улыбнувшись. – Фьора, – обратился он к девушке, положив руку на плечо своего слуги, – я тебе представляю Эстебана. Он из Толедо в Испании. Я там его встретил несколько лет назад. Он в одном лице – мой помощник, мой мажордом, мой садовник, исполнитель моих приказов, а иногда он – мои глаза и уши… Ты его не знаешь, но он знает тебя хорошо. Это он однажды зимней ночью увидел, как несколько человек вошли в соседний монастырь и вышли оттуда… но в другом порядке. Вместе с Самией, рабыней-египтянкой, которую мне одолжили во дворце Медичи и которая, к счастью, нема, они составляют всю прислугу этого дома.

Эстебан поклонился с легкостью, которую трудно было ожидать от человека такого крепкого сложения, и хлопнул в ладоши. Появилась высокая темнокожая девушка, одетая в синюю тунику, перехваченную на бедрах ярко-красным шарфом, и поклонилась.

– Вот донна Фьора, – произнес грек. – Ты должна служить ей так же хорошо, как мне. Наша гостья падает с ног от усталости, ей надо вымыться, и она хочет есть. Ты знаешь, что надо делать. Ты сожжешь одежду, которая на ней, и обработаешь раны на ее теле, как я тебя учил. Что касается тебя, Фьора, тебе нужно отдохнуть и в первую очередь обо всем забыть. Спи, сколько захочешь. Лучшего средства в твоем состоянии не существует.

Поклонившись еще раз, Самия взяла молодую женщину за руку. Они прошли приемную комнату, представлявшую собой просторный зал, стены которого были побелены известью. Украшали его лишь пересечения полукруглых сводов потолка, выкрашенные в красный и голубой цвета. Пол был выложен мелким кирпичом, вдоль стен стояли садовые инструменты, а на самих стенах были развешаны седла, сбруи, вожжи… На другом конце комнаты, которая, должно быть, служила когда-то караульным помещением, была дверь, выходящая в маленький двор, откуда уже входили в жилую часть дома.

Самия повела свою спутницу в сторону большой кухни, пропахшей рагу, готовившегося в горшке над огнем, а также запахом, который шел от связок лука, перца, пучков тмина, лавра, майорана и розмарина, висевших под потолком.

Разговор был невозможен, и Фьора позволила служанке делать с ней, что та считала нужным. Самия сняла с нее одежду и бросила в угол, чтобы позже сжечь, посадила Фьору в большой таз, вымыла ее как следует, тщательно вытерла и подала рубашку из тонкого полотна и бархатные домашние тапочки, которые были велики Фьоре, но удобны.

Потом египтянка посадила ее за стол и подала большую миску бараньего рагу, тушенного с травами, отрезала хороший кусок сыра, а на сладкое принесла миндальное пирожное; все блюда сопровождались хорошим кьянти, которое вернуло краски на бледные щеки спасенной молодой женщины.

Фьора после вкусного и сытного обеда почувствовала еще большую усталость в теле и тяжесть в голове. Она охотно позволила отвести себя в комнату на втором этаже, где она обратила внимание только на одно: ее ждала чистая постель с откинутым одеялом. Она легла на простыни, пахнувшие лавандой, и заснула, как только голова ее коснулась подушки.

Самия, остававшаяся в комнате некоторое время, убедилась, что Фьора заснула, задвинула занавеси на кровати и вышла из комнаты, направившись в кухню, где Деметриос и Эстебан уже сидели за столом. Грек поменял свои лохмотья на любимый костюм из черного бархата после того, как вымылся в источнике в саду.

Эстебан резал толстыми ломтями круглый хлеб, лежавший на столе, Деметриос налил себе полную кружку вина и, смакуя, выпил ее.