– Я не пугаться. Я очень не везет.

– Почему это?

– Потому, если ты приходить мало дней позже, меня уже тут не быть.

– И куда ты собиралась?

– Один синьор из Фелы, я ему нравиться, в воскресенье сказал хотеть со мной жениться. Я ему верить.

– Это тот, который к тебе приезжает каждую субботу-воскресенье?

Фатьма вытаращила глаза:

– Ты откуда знать?

И опять принялась плакать.

– Но теперь все.

– Скажи мне одну вещь. Джедже тебя отпускает с этим синьором из Фелы?

– Синьор говорил синьор Джедже, синьор платить.

– Слушай, Фатьма, будем считать, что меня здесь не было. Хочу задать тебе только один вопрос, и если ты мне скажешь правду, я поворачиваюсь и ухожу, и ты можешь опять ложиться спать.

– Что хочешь знать?

– У тебя спрашивали на выпасе, не находила ли ты чего-нибудь?

Глаза у нее заблестели.

– О да! Приходить синьор Филиппо, он человек синьора Джедже, сказать всем, кто найти золотую цепочку, сердце с брильянтами, дать сразу ему. Если не найти, искать.

– И тебе известно, нашли ее?

– Нет. Эту ночь все опять искать.

– Спасибо, – сказал Монтальбано, идя к двери. На пороге он остановился и повернулся посмотреть на Фатьму. – Ни пуха.

И таким образом Джедже был оставлен в дураках: то, что он старательно скрывал, Монтальбано ухитрился все равно узнать. И из только что сказанного Фатьмой он сделал логические выводы.

Он явился в комиссариат ни свет ни заря, так что охранник посмотрел на него с тревогой:

– Случилось что?

– Ничего, – успокоил он охранника. – Просто я сегодня рано проснулся.

Он уже успел купить две островные газеты и принялся за них. Первая объявляла о торжественных похоронах Лупарелло, назначенных на следующий день, и не скупилась на подробности. Траурная церемония должна была состояться в кафедральном соборе, богослужение совершал епископ собственной персоной. Предполагалось принять исключительные меры безопасности, учитывая вполне предсказуемый наплыв важных лиц, которые явятся выразить соболезнования и отдать последний долг покойному. Для краткости упоминались только два министра, четыре помощника министра, в общей сложности восемнадцать депутатов парламента и сенаторов и уйма депутатов областного масштаба. И следовательно, были задействованы полицейские, карабинеры, налоговая полиция, полиция муниципальная, не считая уже личной охраны и охраны другого рода, личной в еще большей степени, о которой газета умалчивала, рекрутированной из числа людей, которые, безусловно, имели отношение к охране общественного порядка, но располагались по другую сторону баррикады. Вторая газета повторяла в общем то же, добавляя, что гроб с телом покойного выставлен в вестибюле особняка Лупарелло и что в нескончаемой веренице скорбящих каждый ждал своей очереди, дабы выразить свою благодарность за то, что покойник, естественно еще не будучи таковым, совершил, неустанно трудясь на общее благо.

Тем временем появился бригадир Фацио, и с ним Монтальбано долго говорил о некоторых следственных делах, которые были в производстве. Из Монтелузы звонков не поступало. Настал полдень, и комиссар открыл папку, ту самую, где лежали показания мусорщиков по поводу обнаружения тела, списал их адреса, попрощался с бригадиром и полицейскими и сказал, что покажется после обеда.

Если люди Джедже говорили о цепочке с проститутками, без сомнения, они перемолвились словцом и с мусорщиками.

Спуск Гравет, двадцать восемь, дом в три этажа, с домофоном. Ответил немолодой женский голос.

– Я друг Пино.

– Его нету дома.

– Разве он еще не закончил в «Сплендор»?

– Закончил, да ушел в другое место.

– Вы мне откроете, синьора? Мне ему нужно только оставить конверт. Этаж какой?

– Последний.

Бедность, но пристойная: две комнаты, кухня, в общем не маленькая, клозет. С порога уже была видна вся квартира. Синьора, скромно одетая пятидесятилетняя женщина, проводила его: «Сюда, в комнату Пино».

Комнатка, полная книг и журналов, маленький столик, заваленный бумагами, у окна.

– Куда Пино пошел?

– А в Ракадалли, репетировать трагеть Мартольо сочинение пробовать, об усекновении главы Иоанна Крестителя[13]. Сыну-то моему нравится на тиятре играть.

Монтальбано пододвинулся к столику; Пино, видимо, сочинял пьесу, на листе бумаги он записал в столбик несколько реплик. Но при имени, которое попалось ему на глаза, комиссара будто дернуло током.

– Синьора, вы мне не дадите стаканчик воды?

Как только женщина вышла, он согнул листок и положил себе в карман.

– А конверт? – напомнила ему синьора, возвращаясь и протягивая стакан.

Монтальбано разыграл великолепную пантомиму, которой бы Пино, присутствуй он при этом, немало восхищался: сначала искал в карманах штанов, потом, все больше суетясь, в карманах пиджака, потом сделал удивленную мину и в конце концов с силой стукнул себя по лбу:

– Какой дурак! Конверт-то я ведь забыл в конторе! Пятиминутное дело, синьора, бегу за ним и тут же вернусь.

Он забрался в машину, вынул листок, который только что прикарманил, и, пробежав его глазами, во второй раз передернулся. Опять включил зажигание, поехал. Улица Линкольна, 102. В своих показаниях Capo назвал номер квартиры. Прикинув в уме, комиссар высчитал, что техник-мусорщик должен был проживать где-то на седьмом этаже. Дверь в подъезд была открыта, лифт не работал. Он взобрался пешком на седьмой этаж, но зато сделал приятное открытие, что его расчеты оказались верны: начищенная табличка на двери гласила: «Монтаперто Бальдассаре». Открывать вышла женщина, молодая и миниатюрная, на руках ребенок, в глазах – беспокойство.

– Дома Capo?

– Пошел в аптеку купить лекарства для нашего сына, но сейчас будет.

– Почему в аптеку, малыш что, заболел?

Не говоря ни слова, женщина отвела немного руку, чтобы дать посмотреть на ребенка. Маленький был болен, да еще как: желтенькое личико, щеки провалились, большие глаза сверлили чужака уже по-взрослому озлобленно. Монтальбано стало его жалко, ему тяжело было переносить страдания малых детей, несправедливые, ведь они не успели еще прогневить Бога.

– Что у него?

– Врачи сами не понимают. А вы кто?

– Меня зовут Вирдуццо, работаю бухгалтером в «Сплендор».

– Заходите.

Женщина успокоилась. Квартира была в беспорядке, сразу становилось ясно, что жена Capo постоянно прикована к маленькому и не успевает думать о доме.

– А какое у вас дело к Capo?

– Кажется, я ошибся и начислил ему меньше положенного в последнюю зарплату, хотел взглянуть на распечатку платежной ведомости, которую ему дали.

– Если только это, – сказала женщина, – нет смысла ждать Capo. Я могу вам показать распечатку. Идемте.

Монтальбано последовал за ней, у него уже был готов новый предлог, чтобы досидеть до прихода мужа. В спальне стоял неприятный запах, как от прогоркшего молока. Женщина пыталась выдвинуть верхний ящик комода, но у нее не получалось, потому что свободна была только одна рука, в другой она держала ребенка.

– Если вы разрешите, я помогу, – сказал Монтальбано.

Женщина подвинулась, комиссар открыл ящик и увидел, что он полон бумаг, счетов, аптечных рецептов, квитанций.

– А где тут ведомости?

Именно в эту минуту в спальню вошел Capo, они не слышали, как он вернулся, дверь в квартиру осталась открытой. При виде Монтальбано, рывшегося в ящике, его пронзила мысль, что комиссар обыскивает дом в поисках цепочки. Парень побледнел, ноги у него стали ватными, и он привалился к косяку.

– Вы – зачем? – выговорил он еле-еле.

При виде откровенного испуга мужа женщина тоже заразилась паникой и отозвалась раньше, чем Монтальбано успел раскрыть рот.

– Так это же бухгалтер Вирдуццо! – почти закричала она.

– Вирдуццо? Это комиссар Монтальбано!