– Милостивый государь… минутку. Простите за навязчивость… Да, знаю… мой вид… Но я вынужден просить… нет, ах, нет. Это недоразумение. Я шел за вами? Да. Это правда. От книжного магазина, но только потому, что видел сквозь витрину… вы покупали «Биофизику» и «Абстракты»… И когда вы здесь сели, я подумал, что это великолепный случай… Если б вы позволили мне проглядеть… и то, и другое. Но главное – «Абстракты». Для меня это – жизненная необходимость, а я… не могу себе позволить… Это, впрочем, видно по мне, правда… я просмотрю и сейчас же верну, много времени это не займет. Я ищу только одно… определенное сообщение… Вы мне даете? Не знаю, как благодарить… я лучше выйду… Идет кельнер, мне бы не хотелось, чтобы… я перелистаю на улице, вон там, напротив, видите? Там есть скамейка… и немедленно… Что вы сказали? Нет, не делайте этого… Вам не следует меня приглашать… правда… хорошо, хорошо, я сяду. Простите? Да, разумеется, можно кофе. Что угодно, если это необходимо. О, нет. Это – в самом деле нет. Я не голоден.

Возможно, мое лицо… но это видимость. Могу я просмотреть здесь… хоть это невежливо?.. Спасибо. Это последний номер… нет, я уж вижу, что в «Биофизике» ничего нет. А здесь… да, да… ага… Криспен – Новиков – Абдергартен Сухима, подумать только, уже второй раз… ох!.. Нет. Это не то. Ничего нет. Ладно… возвращаю с благодарностью. Снова я могу быть спокоен – на две недели… это все. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания… кофе? Ах, правда, кофе. Да, да. Я сижу, буду молчать. Я не хотел бы навязываться, назойливость со стороны такого индивидуума, как я… простите? Да, наверно, это кажется странным такие интересы при таком, гм, exterieur… [1] Но, ради бога, только не это. Почему же это вы должны передо мной извиняться? Большое спасибо, нет, я предпочитаю без сахара. Это привычка тех лет, когда я не был еще так болтлив… Вы не хотите читать? Видите ли, я думал… Ах, это ожидание в глазах. Нет, не взамен. Ничего взамен, с вашего разрешения, конечно, я могу рассказать. Опасаться мне нечего. Нищий, который изучает «Биофизический журнал» и «Абстракты». Забавно. Я отдаю себе в этом отчет. От лучших времен у меня сохранилось еще чувство юмора. Чудесный кофе. Похоже на то, что я интересуюсь биофизикой? Собственно, это не совсем так. Мои интересы… не знаю, стоит ли… Только не думайте, что я ломаюсь. Что? Это вы? Это вы опубликовали в прошлом году работу о комитарах афиноров с многократной кривизной? Я точно не помню названия, однако это любопытно. Совершенно иначе, чем у Баума. Гелловей пытался в свое время сделать это, но у него не вышло. Нескладная штука, эти афиноры… Вы ведь знаете, как зыбки неголономные системы… Можно утонуть, в математике так бывает, когда человек жаждет наспех штурмовать ее, схватить быка за рога… Да. Я уже давно должен был это сказать. Лимфатер. Аммон Лимфатер – так меня зовут. Пожалуйста, не удивляйтесь моему разочарованию. Я его не скрываю, к чему? Со мной это случалось уже много раз и все-таки каждый раз по-новому… это немного… больно. Я все понимаю… Последний раз я печатался… двадцать лет назад. Вероятно, вы тогда еще… ну, конечно. А все-таки? Тридцать лет? Ну что ж, тогда вам было делать: ваши интересы, скорей всего, были направлены в другую сторону… А потом? Боже милосердный, я вижу, вы не настаиваете. Вы деликатны, я сказал бы даже, что вы стараетесь относиться ко мне как… к коллеге. Ах, что вы! Я лишен ложного стыда. Мне хватает настоящего. Ладно. История настолько невероятна, что вы будете разочарованы… Ибо поверить мне невозможно… Нет, нельзя. Уверяю вас. Я уж не раз ее рассказывал. И в то же время отказывался сообщить подробности, которые могли бы засвидетельствовать ее правдивость. Почему? Вы поймете, когда услышите все. Но это долгая история, простите, я ведь предупреждал. Вы сами хотели. Началось это без малого тридцать лет назад. Я окончил университет и работал у профессора Хааве. Ну, разумеется, вы о нем слыхали. Это была знаменитость! Весьма рассудительная знаменитость! Он не любил рисковать. Никогда не рисковал. Правда, он позволял нам – я был его ассистентом – занимался кое-чем сверх программы, но в принцип… нет! Пусть это будет только моя история. Разумеется, она связана с судьбами других людей, но у меня есть склонность к болтливости, которую мне по старости трудно контролировать. В конце концов, мне шестьдесят лет, выгляжу я еще старше, вероятно, и из-за того, что собственными руками…

Incipiam [2]. Итак, это было в семидесятых годах. Я работал у Хааве, но интересовался кибернетикой. Вы ведь знаете, как это бывает: самыми вкусными кажутся плоды в чужих садах. Кибернетика занимала меня все больше и больше. В конце-концов мой шеф уже не мог этого вынести. Я не удивляюсь этому. Тогда тоже не удивился. Мне пришлось немного похлопотать, и в конце концов я устроился у Дайемона. Дайемон, вы о нем тоже, наверное, слыхали, принадлежал к школе Мак Келлоха. К сожалению, он был ужасно безапелляционен. Великолепный математик, воображаемыми пространствами прямо-таки жонглировал, мне страшно нравились его рассуждения. У него была такая забавная привычка – прорычать конечный результат подобно льву… но это неважно. У него я работал год, читая и читая… Знаете, как это бывает: когда выходила новая книга, я не мог дождаться, пока она попадет в нашу библиотеку, бежал и покупал ее. Я поглощал все. Все… Дайемон, правда, считал меня подающим надежды… и так далее. У меня было одно неплохое качество, уже тогда, феноменальная память. Знаете… я могу вам хоть сейчас перечислить названия всех работ, опубликованных год за годом нашим институтом на протяжении двенадцати лет. Даже дипломных… Сейчас я только помню, тогда – запоминал. Это позволяло мне сопоставлять различные теории, точки зрения ведь в кибернетике велась тогда яростная священная война, и духовные дети великого Норберта кидались друг на друга так, что… Но меня грыз какой-то червь… Моего энтузиазма хватало на день: что сегодня меня восхищало, завтра начинало тревожить. О чем шла речь? Ну как же – о теории электронных мозгов… ах, так? Буду откровенен: знаете, это даже хорошо, мне не придется чрезмерно беспокоиться о том, чтобы неосторожно упомянутой подробностью… Да что вы! Ведь это было бы оскорблением с моей стороны! Я не опасаюсь никакой… никакого плагиата, вовсе нет, дело гораздо серьезнее, сами увидите. Однако я все говорю обиняками… Правда, вступление необходимо. Так вот: вся теория информации появилась в головах нескольких людей чуть ли не за несколько дней, вначале все казалось относительно простым обратная связь, гомеостаз, информация, как противоположность энтропии, – но вскоре обнаружилось, что это не удается быстро уложить в систему, что это трясина, математическая топь, бездорожье. Начали возникать школы, практика шла своим путем – строили эти там электронные машины для расчетов, для перевода, машины обучающие, играющие в шахматы… А теория – своим, и вскоре инженеру, который работал с такими машинами, было трудно найти общий язык со специалистом по теории информации… Я сам едва не утонул в этих новых отраслях математики, которые возникали, как грибы после дождя, или, скорее, как новые инструменты в руках взломщиков, пытающихся вскрыть панцирь тайны… Но это все-таки восхитительные отрасли, правда? Можно обладать некрасивой женщиной или обычной и завидовать тем, кто обладает красавицами, но в конце концов женщина есть женщина; зато люди, равнодушные к математике, глухие к ней, всегда казались мне калеками! Они беднее на целый мир такой мир! Они даже не догадываются, что он существует! Математическое построение – это безмерность, оно ведет, куда хочет, человек будто создает его, а в сущности лишь открывает ниспосланную неведомо откуда платоновскую идею, восторг и бездну, ибо чаще всего она ведет никуда… В один прекрасный день я сказал себе: довольно. Все это великолепно, но мне великолепия не нужно, я должен дойти до всего сам, абсолютно, словно на свете никогда не было никакого Винера, Неймана, Мак Келлоха… И вот, день за днем я расчистил свою библиотеку, свирепо расчистил, записался на лекции профессора Хайатта и принялся изучать неврологию животных. Знаете, с моллюсков, с беспозвоночных, с самого начала… Ужасное занятие; ведь все это, собственно, описания – они, эти несчастные биологи и зоологи, в сущности, ничего не понимают. Я видел это превосходно. Ну, а когда после двух лет тяжкого труда мы добрались до структуры человеческого мозга, мне хотелось смеяться. Правда: смотрел я на все эти работы и фотограммы Рамона-и-Калаха, эти черненные серебром разветвления нейронов коры… дендриты мозжечка, красивые, словно черные кружева… и разрезы мозга, их были тысячи, среди них старые, еще из атласов Виллигера, и говорю вам: я смеялся! Да ведь они были поэтами, эти анатомы, послушайте только, как они наименовали все эти участки мозга, назначения которых вообще не понимали: рог Гипокампа, рог Аммона… пирамидные тельца… шпорная щель…