Утром они встретились у подъезда. Андрей был сосредоточен и нахохлен, Рано — беззаботно улыбчива.

— Ты с нами? — глянул на неё Ярослав.

— А ты думал иначе? — удивилась Рано.

Город был по-утреннему свеж. Цветники и скверы жадно дышали солнцем и, переплавив его в миллиардах крошечных потайных лабораторий на свой лад, щедро дарили людям буйную кипень многоцветья. Бесчисленные фонтаны и искусственные водопады, устроенные для ионизации воздуха, радужно искрились.

— Ты слышишь, Яр, как поёт свет? — тихо сказала Рано и сама, казалось, вся засветилась.

— Нет, — Ярослав неловко поежился, — свет я только вижу.

Андрей иронически глянул на сестру…

К зданию архива они подошли молча. Ярослав приближался к нему с трепетом. Здесь обитала сама История. Не в учёных трудах, не подвергнутая холодному анализу, не спрессованная в книги, а такая, какая была и есть. В бумагах. В разных документах. В переписке официальных лиц, постановлениях властей, в проектах зданий и рудников, в бухгалтерских отчетах и протоколах собраний — во множестве бумаг, которые когда-то в суетной текучке дней казались людям столь обычными и даже надоедными и по которым теперь историки, споря, волнуясь и радуясь, набрасывали штрихи канувшей в прошлое жизни общества.

Роберт Лацис, голубоглазый седой великан, один из хранителей архива, встретил их приветливо. Потирая висок длинными гибкими пальцами, он сказал, что поставит их на предварительный разбор материалов. Надо кое-что рассортировать по тематике, составить первичную опись, подготовить данные для киберучёта.

Им выдали лёгкие пепельно-серые комбинезоны из искусственного шелка. Точно такой же был на Лацисе. Коротким стремительным взлётом лифт доставил их на пятый этаж. Здесь шла подготовка материалов к хранению; само хранилище на двадцать этажей уходило под землю.

Вся мебель комнаты, в которую Лацис ввел их, состояла из широких стеллажей и нескольких стульев. Её дополняли видеофон, электропишущая машинка и небольшой переносной пылесос.

Вдоль наружной стены тянулась лента транспортёра. Яркий, но не бьющий в глаза, рассеянный свет заливал комнату.

На одном из крайних стеллажей лежали бумажные мешки с материалами из старого архива. Лацис объяснил, как и что нужно делать, пожелал успеха и ушел.

— Начнём? — спросил Ярослав.

Его охватило волнение. Вот сейчас он распакует мешок — что увидят они в нём? О чём, быть может, ещё неведомом, расскажут бумаги, пролежавшие во тьме более ста лет? Чьи мысли и мечты, чьи судьбы раскроют они сейчас?

— Начнём, — тихо ответила Рано.

Андрей чуть приметно поморщился. Может быть, он предполагал, что какие-нибудь архивные работы сразу же выдадут то, что было ему нужно? А тут, оказывается, ройся сам в пыльных бумагах…

Бумаги оказались не очень интересными. В основном это были финансовые документы одного из райкомов комсомола их города за шестидесятые годы прошлого, двадцатого века. Правда, изредка среди них попадались «дела» иного порядка — отдельные протоколы заседании бюро райкома, чьи-то заявления и объяснительные записки.

Обрывок одного из протоколов поразил Рано. Из него она узнала, что «пьянка и поножовщина в комсомольско-молодежном общежитии привели к убийству крановщицы Пономаревой». Рано дважды перечитала это место, руки её бессильно опустились, лицо стало недоумевающим и горестным.

— Как же так?.. Разве у них это было возможно?

Ярослав тоже был потрясён. Он звал о подобном из литературы, но, описанное в книгах, это воспринималось совсем по-иному. А сейчас перед ними лежал живой документ — неумолимое свидетельство о конкретном случае убийства человека человеком. Комсомольцем. Ярослав не знал, что ответить Рано.

— Тогда ещё многое было возможно, — сказал он, опустив голову, словно сам был виноват в той далекой нелепой беде.

Андрей уставился в окно и долго стоял так, словно силился разглядеть что-то вдали.

Другой протокол вызвал у Рано смешливое удивление.

— Послушай, Яр! Вот тут Андрей нашел: бюро одобряет инициативу школьников и призывает всех комсомольцев района выйти на сбор металлического лома.

— Да. А что тебя удивляет?

— Я не понимаю, где они могли собирать лом.

— Всюду. Во дворах, по квартирам, на пустырях.

— Откуда же он там брался?

— Выбрасывали.

— Лом? Выбрасывали? Он же был необходим металлургическим предприятиям!

— Потому и собирали.

— Но зачем же выбрасывать, а потом собирать? — не выдержал и Андрей. — Где логика?

— Вы забываете, что то было совсем другое время.

Более веского объяснения Ярослав привести не смог.

— Ох, трудно вашему брату — историку, — лукаво посочувствовала Рано.

— Легко — неинтересно, — рассудительно Ярослав, не принимая иронии.

Некоторое время они работали молча. Лацис по видеофону поинтересовался, не нуждаются ли молодые люди в каком-либо совете, пошутил насчет кислого вида Рано и, дружески скорчив уморительную гримасу, исчез с экрана.

— А он хороший, — сказала Рано.

— Он, наверное, очень много знает, — отозвался Андрей.

— Душевные качества определяются не знаниями, — возразила сестра.

— И знаниями, — поддержал товарища Ярослав. Рано не хотелось спорить. Не было настроения.

— Цифры, цифры, — вяло сказала она. — Андрей был прав: заглянуть бы в живую человеческую душу.

— Чего захотела! Цифры — это тоже очень важно. — Ярославу и самому они надоели, просто он хотел поддержать честь историка. — По цифрам можно узнать массу интересного.

— Я понимаю. Экономика. Конечно, важно. Но ведь хочется знать, о чём и как они думали, как проводили время, в чём находили счастье. В сборе лома? В мечтах о будущем?

— Скорее, в борьбе за будущее.

— Мы тоже боремся за будущее, но у нас счастливое настоящее.

Ярослав задумался. Андрей выжидательно смотрел на друга, будто тот мог ответить на все вопросы, решить все проблемы, — ведь он был в родной стихия истории.

— Это сложная штука, — сказал Ярослав. — Конечно, и в их настоящем было счастье. Была любовь. Были успехи в делах. А то, что они шли в коммунизм первыми, — одно это должно было делать их жизнь особо содержательной, исполненной чего-то высокого.

— Ну вот, я и хочу понять это. И Андрей, по-моему, тоже. Понять их формулу счастья, что ли. А эти твои цифры ничего мне не говорят.

— Почему — мои? Это их цифры.

— Не придирайся. Ладно, давай работать…

Раскрыв одну из папок, Рано увидела газету. В неё были заложены какие-то платёжные ведомости. Газета была очень старая, на рыхлой, толстой желтоватой бумаге. Рано взглянула на дату — 18 июня 1963 года. С первой страницы улыбались Валентина Терешкова и Валерий Быковский — одни из первых космонавтов Земли.

Сколько потом было космических взлётов, экспедиций, рейсов — не счесть. Они стали будничными. Но те… Ведь они были одни из первых, самых первых в истории человечества.

Лица этих космонавтов были знакомы Рано — по книжным портретам. Но здесь они выглядели совсем по-иному. Черты лица были те же, а выглядели по-иному. На газетную полосу они вошли прямо из жизни, с фотографической пленки. Они улыбались, два молодых радостных человека, слушая восторженный гул землян. Он и сейчас, через долгое столетие, вдруг почудился Рано в тихой светлой комнате архива. Она представила себя читательницей газеты тех дней и сразу ощутила, как сильно забилось сердце.

Почти всё место в газете занимали материалы о космонавтах — официальные сообщения, приветствия, очерки, статьи, фотографии. Но были тут и заметки о строительстве гигантской электростанции на сибирской реке и о новых моделях машин, о кровавых боях во Вьетнаме и забастовке в Лондоне, кого-то ругали за срыв заводской программы, а объявления на четвертой полосе газеты извещали о разводе супружеских пар, о приёме на работу и сообщали, какие фильмы будут демонстрироваться в кинотеатрах.