Так в нашу дверь никто не звонил. Все знали, что мама вздрагивает от резких звуков. Из-за этого папа где-то достал импортный звонок с мелодичной птичьей трелью. Но сейчас даже птичья трель звучала резко и отрывисто. Мама осторожно подошла к двери, заглянула в глазок. Никогда не думала, что в одну секунду можно так побледнеть.

— Марго, — зашептала мама, — иди в комнату. И не в свою, а в нашу с папой. Залезь под кровать. Забейся в самый дальний уголок. Опусти на кровати пониже покрывало. И что бы сейчас ни случилось — слышишь, что бы ни случилось! не выглядывай! Иди, — мама сильно толкнула меня в спину.

В дверь звонили и звонили, а мама без конца набирала по телефону две цифры.

— Господи, — в отчаянии шептала она, — как может быть в милиции занят телефон?

Раздался треск. В прихожей что-то тяжело рухнуло на пол. Паркет заскрипел под тяжелыми шагами.

— Что вам нужно? Я вызвала милицию, уходите! — дрожал мамин голос.

Я не затыкала уши, не опускала покрывало. Слышала, как кричит мама:

— Пожалуйста, уходите! Мы уезжаем, послезавтра нас уже здесь не будет. Умоляю вас, уходите!

Вокруг маминых ног сомкнулось кольцо грязных ботинок. Мама очень тихо шептала:

— Пожалуйста… Умоляю…

Вдруг около грубых ботинок возникли коричневые туфли дяди Вовы. И я услышала, как он старательно выговаривает азербайджанские слова:

— Ребята! Бегите! Сюда идет патруль. Я их по дороге встретил. Десять солдат с автоматами, резиновыми дубинками. А с этой эрмяни я сам разберусь!

Раздался топот, ботинки исчезли. И скоро на их месте появились четыре пары кирзовых сапог:

— Били они тебя? Мы их найдем, слышишь, из-под земли достанем! Денис, Сергей, живо за ними! Иван, срочно звони в «скорую». Скажи, если опоздают, перед комендантом будут отвечать. Мать, не умирай!..

— Там под кроватью Марго… — прошептала мама.

Мне до сих пор никогда еще не делали успокаивающих уколов. От них в голове страшная каша. Все кружится перед глазами и хочется спать. Это дядя Вова попросил врача мне укол сделать, как только маме стало чуть-чуть лучше. И все потому, что я не плакала, не дрожала от страха, не кричала. Просто сидела около кровати, держала маму за руку и не слышала, что мне говорили.

Проснувшись, я встала с дивана, на цыпочках подошла к маминой кровати. На несколько секунд задержала дыхание, чтобы услышать мамино. За окном было уже светло. Значит, сегодня уже завтра. Я тихо пошла на кухню.

— Я не верю, это ошибка, — донесся до меня голос дяди Алика.

Я остановилась, прислушалась.

— Нет, Алик, я сам все проверил. Это был он, — дядя Вова споткнулся, — Гаврош. Случайно все выяснилось. На его глазах старика-армянина избивали. Гарик за него вступился. А они его… насмерть. Вот, смотри. Этот конверт старушка потом подобрала. Видишь: статья, мои фотографии. Не успел Гаврош их передать…

Я тихо начала пятиться обратно в комнату. Подошла к маминой кровати, села рядом, взяла ее за руку.

Дядя Вова с дядей Аликом упаковывали вещи. Мама неподвижно сидела на диване и твердила, что самое главное — уложить в чемоданы все мои теплые вещи, учебники, фотографии.

Гриша прибежал, когда мы уже садились в машину, чтобы ехать в аэропорт. Стоял рядом со мной и молчал. Потом вдруг решительно протянул какую-то толстую, обернутую в плотную коричневую бумагу книгу:

— Напиши мне, когда приедешь. Если сможешь…

Машина рванула, за окном мелькнули наш дом, мое окно, Гриша. Я махнула ему рукой, раскрыла лежащую на коленях книгу. «Королева Марго». Книга выскользнула из рук, упала на пол, и из нее посыпались вложенные между страницами пятирублевки, десятки, трешки…

Мурманск — большой и очень красивый город. Нисколько не хуже Баку. Правда, здесь холодно. Но ничего, когда-нибудь закончится зима, наступит лето, и будет тепло. Мама улыбалась дяде Вите, его жене, сыну и говорила, говорила без конца. О том, что мы, слава Богу, все-таки уехали из Баку, вырвались живыми, и теперь у нас все-все будет хорошо. Просто отлично будет. Самое главное, что мы живы. Мама твердила, что климат в Мурманске просто чудесный, впервые за несколько месяцев у нее не колет сердце, не перехватывает дыхание. Вот как нам повезло!

В мурманской школе на перемене меня обступили новые одноклассники и начали расспрашивать, откуда я приехала.

— Из Баку? А это где, в Грузии или в Казахстане?

— Здорово там у вас! Наверное, фрукты прямо на улице растут?

— А когда обратно поедешь?

— Как это — беженцы?

Я сидела на уроках и думала о папе, сочиняла письма Грише, гадала, что сейчас делает мама…

— Марго, ты только не волнуйся, — испуганно говорил дядя Витя, — маму увезли в больницу. Просто спазм. Немного подлечат, и все будет хорошо…

Я прибежала в больницу, выпросила у нянечки белый халат, полиэтиленовые бахилы на ноги и ворвалась в палату. Мама сразу заулыбалась мне притворной усталой улыбкой.

— Немного сердце кольнуло, а меня сразу в больницу. Здесь врачи лучше бакинских. Очень внимательные.

В школу я больше не ходила. Санитарки и медсестры разрешали мне сидеть в палате целыми днями и даже пускали в реанимацию. Доктор объяснил, что мама, скорее всего, перенесла в Баку инфаркт. А недавний инфаркт вкупе с врожденным пороком… В общем, плохие дела.

В середине февраля приехал дядя Вова. Неожиданно появился в дверях палаты, улыбнулся, прижимая к груди пакет с гостинцами. Ловко расставил на тумбочке содержимое пакета, очистил для мамы яблоко, протянул мне бутерброд. Оказывается, дядя Вова тоже решил посмотреть на Мурманск. Ведь дядя Витя уже сто лет в гости зовет. Тут ничего. Даже замечательно. Климат хороший, и достопримечательностей много. А мама просто отлично выглядит. Явно идет на поправку.

Мама улыбалась.

— Конечно, на поправку, — поддакивала она. — Я всю жизнь с этим проклятым сердцем мучалась. Врачи пугают, а я отлежусь — и снова все хорошо. Правда, Вова?

Дядя Вова убежденно кивал головой, пока не пришла медсестра и не попросила его уйти. Он встал, осторожно прикоснулся губами к маминой щеке, погладил меня по плечу и пошел к дверям.

— Вова! — негромко позвала мама.

Дядя Вова повернулся, в его глазах больше не было улыбки. Мама смотрела на него напряженно, требовательно и умоляюще, ее горячая рука сильно-сильно сжимала мою ладонь.

— Вова! — повторила она, — Марго…

— Знаю, — кивнул дядя Вова, — все знаю, Ната. Я потому и приехал. Ты больше не волнуйся, отдыхай.

Мама облегченно вздохнула, закрыла глаза, из-под век побежали прозрачные ручейки слез. Ее рука сжимала мою ладонь.

Они все-таки дотянулись до нее. Через тысячи километров, через несколько часовых поясов, через моря и горы, снега, пески. А я даже не знаю их лиц. Видела только ботинки. Грубые черные ботинки, заляпанные грязью…

Дядя Вова крепко обнял меня за плечи.

Психиатр слушал дядю Вову, вертя в руках карандаш.

— Боится оставаться в комнате одна. Не спит по ночам… Не разговаривает… Ничего не ест… Ничего не хочет…

Врач вдруг поднял на меня глаза, внимательно посмотрел, потом снова занялся карандашом. Дядя Вова замолчал и с надеждой посмотрел на психиатра.

— Знаете, — медленно заговорил тот, — сейчас наша страна без разбора хватает все, что идет с Запада. Одежду, фильмы, жвачки, методы лечения. А там психоаналитики, кушетки, Фрейд, самокопание в поисках истоков депрессивного состояния. Очень часто такие методики срабатывают. Но в вашем случае… Не думаю. Единственный выход для ребенка справиться с пережитым — забыть. Все-все забыть, что было в предыдущей жизни. И хорошее, и плохое. Чтобы ни одна ниточка не вела в прошлое. Отца, мать, дом, школу, одноклассников… Уехать, выбросить старые вещи, начать новую жизнь…

Дядя Вова послушался врача. Мы попрощались с дядей Витей и уехали в Москву. Ненадолго. Дядя Вова обратился в американское посольство, и вот мы уже оформляем документы на переезд в США. Евреям в таких просьбах редко отказывают. Дядя Вова торопился окончательно разорвать тонкую ниточку, которая связывала меня с моим прошлым. Ведь не сможет же она протянуться через Атлантику. Ниточка оборвется, и я забуду все.