— У тебя классная семья, Слава, — тихо сказал тот и закрыл за собой дверь.

Время лечит. Кто это сказал? Мирослава спустя два года все еще мечтает о своем соседе, который не упускает возможности подцепить ее словом, подвезти до метро, взглядом прожигает до самой души, приходит периодически в гости, поздравляет со всеми праздниками, но неизменно держится на расстоянии. Череда разномастных девушек, посещающих его квартиру, не прекращается, и это злит Миру до слез, проливаемых вечерами в подушку.

От Фрау Маман узнала, что Горин — сын ее погибшей подруги, с которой папа Гера учился в мединституте. В свое время родители забирали ту из роддома в компании счастливого отца Кости, помогали на первых порах и, конечно, мама не забыла упомянуть, что «у Костеньки уже тогда хуек обещал быть ладным». От подобных знаний Мира чуть заживо не сгорела от смущения.

Откровения родителя многое объясняли, и надо признать, сводили на «нет» возможность романтического развития отношений. Мира виделась ему как младшая сестра, ребенок друзей семьи, дочь женщины, которая являлась маленькой ниточкой, связывающей его с мамой. А само осознание, чего тот был лишен в своей жизни из-за жестокой случайности, топило Миру в неконтролируемом желании обнимать его крепко и не отпускать, заменив собой всех, подарив тепло вселенских масштабов.

В какой-то момент нервы Ивановой совсем сдали, и она перешла на общение с Костей в режиме тихой агрессии, которая давала о себе знать при любой встрече последние полгода. Да и он не отставал, наоборот, помогал, превращаясь в циничное и насмешливое существо, которому хотелось выцарапать глаза… а потом обнять до свернутой шеи.

Как и положено подруге, Ирка внимательно слушала все излияния Мирославы, утирала сопли и поддерживала всей душой.

— Клин клином вышибают, — со знанием дела успокаивала она, целуя в макушку рыдающую на груди подругу.

Да. Лето — лучшая пора, чтоб выбросить хандру из печенки.

— Ненавижу его, — прогундосила очередной раз Мирослава и шмыгнула носом, загоняя сопли подальше, почти в мозг.

— В этом году приехал Генка. Замути с ним, — подруга покопалась в сотовом и, прибавив громкость, запела со всей страстностью: — Пошлю его на-а-а-а-а… небо за звездочкой…

— У него руки некрасивые, — размазав по лицу соленые дорожки, пригладив растрепанные волосы, фыркнула Мирослава.

— Главное, чтоб хуй стоял, и деньги были, — заржала Ирка, поигрывая бровями.

— Надо было его засосать на том гребанном свидании, — вздохнула Мира и подпела пару строк из песни Лолиты. — Это всегда помогало выбить бредовые симпатии.

— Славунтич, это не симпатия, — извивалась Ирка в такт песне, увлекая подругу в танец. — Ты влюбилась, епть.

— И что делать? — скакала рядом с подругой Мирослава, втянувшись в дискотеку на двоих.

— Страдать или послать на хуй, — пожав плечами, Ирка подхватила подругу за талию и повела на манер медляка.

— Что ж ты Ромашку не послала?

— Я мазохистка. Обожаю страдать, — очередной хохот поглотил заводной припев, и следом девушки подпели до срывающихся голосов.

Веселое и странное было время…

Сейчас, глядя, как он скрывается за дверью магазина, Мирослава фыркнула и проговорила про себя действенную мантру: «Хам. Наглец. Мужик». Фрау Маман научила, когда дочь пожаловалась, что сосед проявил к ней интерес только как к другу. Правда мать, стоит уточнить, сказала это с одобрением и гордостью. Так обычно хвалят за хорошие поступки.

Неделя тянулась как десятилетие. Ирка звонила и писала каждую свободную минуту, подогревая нетерпение подруги, словно следила, чтоб гудрон всегда оставался в жидком состоянии.

Последнее фото, где Ромашка обнимал Иру со спины, било все рекорды по домыслам, вынуждая сдавать зачеты в числе первых, а потом заваливать подругу шквалом вопросов. А роднулька не спешила отвечать, только фыркала, мол, случайность.

— Скажи честно, вы вместе? — Мирослава перешагивала через лужи после очередного теплого дождя, рассматривая на экране телефона хитрую мордашку подруги.

— Когда тебя ждать? — та пропустила мимо ушей каверзный вопрос. — Бабуля такую бражку замутила, охуеть и не встать! Спрятала в гараже, прикинь? Думала, я не найду. Так что ноги в руки и скорее ко мне, а то я слюнями захлебнусь.

— А карасиков нажаришь? — засмеялась Мира, попутно извиняясь перед прохожим, которого чуть не сшибла.

— Обижаешь, Славунтич! Уже чищеные и потрошеные лежат в морозилке. Твои заезжали на днях, дед Васька сказал, что готовит Фрау Маман праздник живота — требуху. Тьфу, блядь, меня чуть не вывернуло, — сморщилась Ира.

— Хорошо не свиные уши и хвосты, — передернула плечами Мира, вспоминая, как их накормили с бодуна этим блюдом, и как синхронно они блевали в кустах малины, ободрав опухшие рожи.

— Все, люблю тебя. Хотела пожрать, но после твоей ностальгии желание напрочь отвалилось. Жду тебя.

Экран погас, а Мирослава все еще пребывала в эйфории, как и всякий раз после любого общения с подругой.

— Из ума выжила! — заорал Горин, выходя из машины. — Не учили смотреть по сторонам, когда идешь по улице?

— И тебе хорошего дня, — пробормотала та, удивляясь, как не заметила автомобиль, выезжающий из-за угла дома.

— Что в твоей голове, Слава? — цыкнул раздосадованный сосед, явно еще на адреналине.

— Не ты, — сама не знала, почему все еще стоит перед ним и не торопится уйти.

— Обидно, — наклонив голову к плечу, с улыбкой сказал Костя.

— Слушай, сосед, отвали от меня, — прижаться к нему хотелось так сильно, что ладони сжались в кулаки до побелевших костяшек.

— Слав, может, заключим мир? — опершись задницей на капот своей машины, сложив руки перед собой, предложил собеседник.

— Пошел ты… — не в силах больше сдерживаться, предотвращая позорную истерику, она рванула со всех ног домой, оставляя позади тихо выругавшегося Горина.

Конец ожиданиям! Долгожданная свобода! Едва машина въехала в деревню, а впереди маленькой точкой замаячила родная фигурка, Мира с трясущимися руками попросила папу Геру остановиться, и рванув из салона, бросилась навстречу. Сердце билось загнанной птицей, а из горла сам собой рвался дикий вопль:

— Ирка-а-а-а-а!

Влипли они друг в друга на дороге, не замечая ничего вокруг, только раскатистый голос Фрау Маман врезался в головы:

— Не облизывайте друг друга на дороге, шалавы! Зайдите за сараи. Пощадите стариков и детей, — а потом раскатистый смех. — Гера, трогай! Да, блядь, не мои колени! Поехали, говорю.

Остаток дня прошел в бесконечных тисканьях друг друга и пересказах того, что не раз говорилось по телефону. Разве может сравниться живое общение, глаза в глаза, с жалким его подобием?

Ближе к полуночи, сидя на летней кухне бабушки Лизы, коей являлся отдельный небольшой деревянный домик, без утепления, с газовой плитой, большим столом посередине, накрытым клеенкой в мелкий цветочек, сбитыми добротными табуретками и твердым лежаком у стены, покрытым ворсистым пледом с оленями, подруги пили чай. Редкий случай, когда торопиться некуда.

— Рассказывай, — сверкнула глазами Мирослава.

— Хм, — хитро улыбнулась Ирка и сделала намеренно тягучий глоток из железной кружки. — Ты все еще в девках ходишь?

— Что за вопрос? — удивление вырисовалось на лице само собой.

— Вдруг ты мне не все рассказала? Терпела до встречи, — опустив глаза, интриганка ждала диких визгов от понимания. Намек, надо признать, оказался очень прозрачный.

— Я тебе рассказываю все, — прошептала Мира, боясь озвучить догадку.

— Скажи это вслух, Славунтич, — на манер Эдварда Калена протянула подруга, сдерживая смех.

— Кто? То есть… с кем? — серое вещество отмораживалось.

— Я дам тебе три попытки, но ты угадаешь с одной, — лицо Иры едва не треснуло от улыбки.

— Ромашка! — воскликнула Мира и подпрыгнула, расплескав чай по столу.

— Не ори ты так, — успокоила ненормальную подруга, — бабку разбудишь. Пиздюлей огребем, мало не покажется.