– Феликс Эдмундович, вы сами видите, в каком состоянии. А весна-лето нас ждут жаркие. Так что принимайте пока командование. Как исполняющий обязанности. Вам трех дней хватит?

– Дня хватит. Я во многие дела посвящен.

– Хорошо. Тогда послезавтра жду вас в гости. Будем подбивать бабки нашей подготовки и смотреть, что еще нужно срочно доделывать. Или вам нужно больше времени?

– Дня достаточно.

На этом они распрощались.

Последние полгода на волне постепенного ухудшения здоровья Железного Феликса Михаилу Васильевичу приходилось все больше работать с Артузовым. И в целом они сработались.

Даже порядка в делах стало больше.

Потому что Артур был спокойный, уравновешенный и не склонный к эмоциональным решениям. Что же до идеологических убеждений и прочих головных таракашек, то тут вообще огонь.

С революционерами-большевиками Артур был знаком с самого детства. И помогал им распространять нелегальную литературу, не разу при том не попавшись. Но не более. Да и тут скорее не из-за убеждений, а из-за того, что эти самые большевики были его родственниками – мужьями сестер матери.

В остальном жил обычной жизнью и занимался делом, вместо того чтобы заниматься всякой мутью вроде ограбления банков и убийств чиновников. Он прилежно учился. Старательно работал. И ничем, в общем-то, кроме распространения нелегальной литературы, не вредил имперскому правительству.

К революции он приобщился только в декабре 1917 года. Опять-таки – по родственной линии и определенному здравомыслию. Время было сложное, голодное и трудное. А член РСДРП (б) получал стабильный паек. Вот он и сел на должность секретаря ревизионной палаты наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске. Потом вынужденно был начальником партизанского отряда призывников на Северном фронте из-за интервенции. Но при первой же возможности сбежал оттуда под всеми парами. И после небольших кадровых скитаний засел в январе 1919 года в центральном аппарате ВЧК. Где и занялся интеллектуальной да организационной работой.

Не то чтобы он был трусом или белоручкой. Нет. Ни в коем случае. Просто здравомыслящий интеллектуал, который в той кровавой каше банально пытался выжить. Не изгваздавшись, по возможности.

Что же до идеологии, то она ему была настолько же по барабану, как и самому Фрунзе. Прагматик, реалист, материалист, приземленный и неплохо понимающий людей.

Наверное, идеальный чекист за исключением одного момента – слишком конъюнктурен. И если власть сменится – он, вполне вероятно, перебежит к новой власти. В остальном большой молодец. Более того, во времена доминанты сфабрикованных дел Артур Христианович умудрился не замараться ими. В том числе и потому, что сумел держаться подальше от внутренних политических разборок, из-за чего и погорел. Иосиф Виссарионович не любил таких умников. Во всяком случае, до финского кризиса 1940 года, когда он начал лихорадочно менять верных на умных, имея с последними фундаментальные проблемы. Ибо сам же их и подчищал везде, где мог.

Да, Артур не Феликс Эдмундович.

Да, Фраучи не был способен оставить после себя кровавую кашу из намотанных на гусеницы врагов революции.

Но по большому счету Фрунзе это и не требовалось. Стрелять ведь нужно не всегда. Особенно в ситуации, когда ты пытаешься навести порядок и придать обществу хоть какой-то вид законности. Конечно, зачисткой ошалевших бандитов и сектантов нужно заниматься без всякой жалости. Но в остальном ставки нужно было снижать для успокоения и гармонизации общества. И того же Дзержинского ему регулярно приходилось сдерживать. Здесь же здравомыслие на весьма впечатляющем уровне…

К слову сказать, карьеру Фраучи сделал именно из-за Фрунзе. Косвенно, правда, но все равно – знал, кому обязан положением. В свое время, когда началась чистка центрального аппарата ОГПУ, встал вопрос о первом заместителе Дзержинского.

Тогда-то на горизонте и появился Берия как руководитель ГПУ Грузии. Его порекомендовали Дзержинскому, и он в целом даже стал склоняться к этому человеку. Слишком уж многие советовали ему этого деятельного партийца, отличающегося удивительными административными способностями. Чем он и подкупал Феликса Эдмундовича, которому как раз такой помощник и требовался.

Тут-то Фрунзе и вмешался, просветив своего друга об остро националистических взглядах Лаврентия Павловича[6]. Человека, безусловно, талантливого и одаренного. Но имевшего свой… хм… пунктик. Примечательный такой, из-за которого все их дела могли пойти насмарку.

Феликс Эдмундович ничего подобного не знал. Слова собеседника проверил. И… его уже пришлось уговаривать не производить зачистку этого человека. Потому что там был не пунктик. Там был снарядик главного калибра линкора, застрявший в голове. Строго говоря, сам Берия в этом ничего плохого не видел, считая себя верным ленинцем и честным коммунистом.

Но что-то пошло не так.

И Артур Артузов обошел своего конкурента. А Лаврентий Павлович Берия покинул Грузию, получив жирную черную метку в личное дело. С пояснением – больше никогда не ставить его на задачи, связанные с националистами, Кавказом, и вообще держать подальше от аппаратных руководящих должностей. Да и поглядывать за ним, в том числе не допуская, чтобы под его началом работали грузины[7]. Любые. В принципе.

После чего его поселили в Москве, где поставили куратором одного из ключевых научно-исследовательских долгостроев СССР тех лет. Теперь он был должен представлять интересы конторы в рабочей группе по разработке полноценного электромеханического компьютера. Пока – на телефонных реле. Пытаясь изобразить что-то в духе Z3 Конрада Цузе. Но Ландау уже трудился над задачей создания германиевых транзисторов в паре с Теслой, также под руководством Берии. С Туполевым Никола не сработался. А тут и Фрунзе как раз подоспел с новой интересной задачей. Объяснил, зачем вообще ему нужны эти транзисторы. И какие возможности перед человечеством открывают полноценные программируемые компьютеры. В общем, Тесла в это ушел с головой, нешуточно увлекшись, что позволило Михаилу Васильевичу выдохнуть.

Артур Христианович тоже запомнил историю с Берией, из-за чего Михаил Васильевич был уверен – уж что-что, а внутренние рекомендации по Лаврентию Павловичу будут соблюдаться неукоснительно. Кроме того, именно с этого эпизода началось сближение Фрунзе и Артузова. Осторожное. Но вполне продуктивное…

1928 год, январь, 29. Ленинград

Фрунзе отхлебнул прохладного пива и взялся за кусок рыбины. Гинденбург же, сидящий рядом, мерно жевал сыр. Он любил сыр. Желательно – подкопченный.

Баня… снова баня…

Михаил Васильевич очень любил встречи без галстуков и кулуарные беседы. И надо сказать, знал в них толк. Во всяком случае, повторное посещение бани после того эпизода в Москве было воспринято президентом Германии вполне благосклонно.

И поговорили хорошо.

И помылись.

И отдохнули.

– Да… жить хорошо! А хорошо жить – еще лучше! – добродушно заметил нарком.

– Это точно, – хмыкнул Гинденбург после перевода. Хотя русский он за эти месяцы немного подтянул и сам уже мал-мало понимал собеседника.

– Вы планируете участвовать в этом польском цирке?

– Очень хотим. Но Версальские ограничения… – развел он руками.

– Правила нужны для того, чтобы их нарушать, иначе какое же от них удовольствие? Во всяком случае, так как-то сказал один мыслитель.

– Надеюсь, не немец?

– О, будьте уверены. Ирландец. Звали его Оскар Уайльд. Он, правда, тот еще содомит был и проказник, но суть вопроса показал верно. Любое правило можно обойти, любой закон можно нарушить. В обычных условиях это не нужно. Это создает хаос. Но отчаянные обстоятельства порождают отчаянные поступки. Не так ли?