Юнец, схвативший его за руку, пустил ехидный сметок:

– Ну что, папист? Решил перейти в нашу веру?

Юный католик молча покачал головой. Пятеро обступили его, недобро посмеиваясь. Один из них заявил:

– Мы хотим нажраться в дымину за здоровье папы! Так вот, если ты дашь двадцать фунтов, мы тебя отпустим в твой католический клоповник...

– Вы хотите денег? – мягко переспросил Патрик.

– Этого самого, папист!

– А если у тебя нет денег, – издевательски подхватил другой, – будешь вылизывать мне сапоги до самой задницы!..

Патрик долго рылся в кармане, достал наконец пригоршню мелочи, с необыкновенным старанием отыскал пенни, бросил монету в ладонь бритолобого и спокойно сказал:

– Вот тебе на выпивку, поганый вероотступник!

Подросток бешено швырнул денежку наземь и занес дубинку, но другой уже обрушил свою на плечо Патрика. Все пятеро толкались, спеша нанести удар, и, в сущности, мешали друг другу, дикими воплями разжигая в себе воинственный пыл. Один из ударов рассек Патрику надбровную дугу, откуда хлынула кровь, другой разбил ему ключицу. Не помня себя от ярости, бритолобые били с остервенением, так что не заметили «остин», двигающийся вдоль противоположного тротуара.

Тулла высунулась из окна дверцы и крикнула что было силы:

– Патрик, ложись!

Юному католику, уже наполовину оглушенному сыплющимися на него ударами, не понадобилось особых усилий, чтобы лечь на тротуар.

Подростки удивленно обернулись и увидели большой автоматический пистолет 45-го калибра, который Тулла высунула в окно дверцы. После первого выстрела лицо мальчишки-протестанта залило кровью. Тулла спокойно изготовилась для второго выстрела, метя в грудь другого подростка, потом неторопливо расстреляла всю обойму по остальным трем, бросившимся в разные стороны. Еще двое упали, подкошенные пулями 45-го калибра. Лишь когда затвор не вернулся в боевое положение, она бросила пистолет в машину, открыла дверцу и, когда подбежал окровавленный Патрик, круто развернулась, протиснулась между маршрутным такси и стареньким автобусом и помчалась по Шенкрилл-роуд, сопровождаемая гневными воплями толпы, собравшейся вокруг распростертых тел. Проехать через Конвей-стрит было нельзя, потому что в ста метрах впереди ее перекрыли, и там уже было не миновать самосуда. Какой-то мужчина попытался было преградить ей путь, но она ехала, не сбавляя скорости, и ему пришлось отскочить в сторону.

– Ай да мы! Вот как мы их!

Весь в крови, Патрик ликовал. Тулла, сияя от радости, вела старенький «остин» на предельной скорости. Наконец-то она начала по-настоящему мстить за отца, и это доставляло ей гораздо более острые ощущения, чем закладка взрывчатки в молочные бутылки. Она испытала почти сексуальное наслаждение, увидев, как надает бритолобый, которому нуля 45-го калибра разворотила голову. Несравненно более острое, чем то, которое она изведала с Патриком. Патрик крикнул:

– Осторожно, Тулла!

Поперек Шенкрилл-роуд, в том месте, где она соединяется с Олд Лодж-роуд, стоял английский бронетранспортер с пулеметом. Один из солдат поднял руку, останавливая «остин». Поднял спокойным движением, ибо это была всего-навсего одна из бесчисленных профилактических проверок на дорогах.

– Ничего, не робей! – крикнула Тулла.

Она еще прибавила ходу, круто повернула и въехала на тротуар с намерением зарулить на Бойд-стрит, узкую улочку, ведущую в католическую часть города. Правда, в самом конце движение но ней было перекрыто, но оттуда можно было добраться домой пустырями... Спереди послышался какой-то глухой удар. Тулле показалось, что руль вырывается у нее из рук. Машина затряслась. Тулла отчаянно крутила руль, пытаясь въехать на Бойд-стрит, но «остин» продолжал мчаться прямо!

– Чтоб тебе!.. Чтоб тебе!.. Чтоб тебе!.. – вопил Патрик.

Вцепившаяся в руль Тулла не успела выровнять машину, она видела, как английские солдаты разбегаются кто вправо, кто влево. «Остин» врезался в транспортер, от удара его развернуло, и он поехал юзом, опрокинувшись набок и высекая снопы искр, среди звона стекла и скрежета мнущегося железа. Последним видением Туллы, прежде чем она лишилась чувств, был бегущий в ее сторону английский солдат с автоматом.

– Завтра ее переведут в женскую тюрьму в Армаге, – объяснял Конор Грин. – Надолго. Один из мальчишек убит, второй дышит на ладан, а третий останется навсегда калекой, – нуля засела в позвоночнике. Если ее приговорят к десяти годам, пусть считает, что ей крупно повезло. Нет, она просто ополоумела! Заявила в Особом отделе, что действовала самостоятельно, без всякого приказа ИРА, чтобы отомстить за отца, убитого протестантами.

Малко отвел трубку от уха, размышляя о том, что если бы он увиделся тогда с Туллой, ему, может быть, удалось бы отговорить ее от этой безумной затеи. Ему представилось детское еще личико дочери Билла Линча. Подумать только, девятнадцать лет! Малко размышлял о том, что лучшие годы своей жизни она проведет в женской тюрьме. Страшное будущее! Еще более страшное при мысли о том, что ее отца, возможно, убили и не протестанты.

– Чем ей можно помочь? – спросил Малко.

– Пошлите ей апельсинов! – грустно ответил Конор Грин. – Какой-то рок тяготеет над этой семьей...

Можно было подумать, что ЦРУ здесь совершенно ни при чем. Кончив разговор, Малко повесил трубку. Он пришел сюда пешком из Объединенного фонда, положив себе за правило никогда не звонить из своего небольшого кабинета.

К тому же там постоянно торчали две секретарши и помощник Билла Линча, белокурый бесцветный ирландец, похожий на финна.

Одолеваемый мрачными мыслями, Малко сидел в пивной. Вечером он увидит Маурин. Скорей бы уж! Но едва он омочил губы в кружке «Харпа», как на него налетела вихрем платиновая блондинка, и на соседний стул плюхнулась матушка Туллы Линч, немилосердно теребя носовой платок длиннющими ногтями. Глаза красные, как у русского кролика, грудь колыхалась еще более бурно, чем обычно, движения судорожны, юбчонка укоротилась, грозя перейти границы пристойности.

– Я видела, как вы шли через холл, – сказала она хныча. – Вчера вечером вы были с Туллой! Какой ужас! Надо что-то делать... Она вам ничего не говорила?

Застигнутый врасплох, Малко постарался уверить госпожу Линч, что он не вкладывал оружие в руку ее дочери.

Видя растерянность матери Туллы, он не нашел в себе мужества поскорее удрать.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? – предложил он.

– Коньяка!

Он заказал для нее порцию «Гастон де Лагранжа», которую она проглотила одним махом.

Горе, понятное дело... Судя по блеску ее глаз, это была уже не первая стопочка.

За двадцать минут единственная и драгоценная бутылка «Гастон де Лангранжа», которой располагала «Европа», почти опустела... Малко томился, не зная, как избавиться от докучливой особы. Обхватив голову руками, мамаша вдруг залилась горючими слезами.

– Мне пора, – сказал Малко.

– Дочурка моя! – рыдала госпожа Линч. – Что с ней теперь будет? Она такая кроткая, такая ласковая!

– Тем не менее, она хладнокровно застрелила троих, – заметил он.

Госпожа Линч так и подпрыгнула, словно услышав богохульство:

– Но это же протестанты!

Малко решил промолчать, положил на стол пятифунтовую банкноту и тут же встал.

– Мужайтесь! – сказал он ей на прощанье. – Наверное, ее скоро освободят.

Он перевел дух, лишь когда за ним затворилась дверь пивной. И тут ему пришла в голову мысль: а что, если Билл Линч попросту наложил на себя руки, чтобы избавиться от супруги?

– Нет, сегодня вечером работает только одна «банни». Другая, видимо, не могла придти.

Равнодушный бармен вновь занялся своими рюмками. В баре на втором этаже становилось оживленно. Разочарованный и недоумевающий Малко проглотил свое виски и пошел прочь. Странное все же совпадение! В тот самый день, когда арестовали Туллу, исчезает и Маурин.

Какое-то время он размышлял, не поехать ли ему в Андерсонстаун, но потом решил, что толку от этого не будет никакого. Удрученный, он поехал домой.